-//-
Когда у Сергея умирает отец, Дима, не тратя времени на звонки и дурацкие сообщения, приезжает к нему, повинуясь неясному порыву, а Лазарев, чувствуя, что это произойдёт, открывает дверь практически сразу, ощущая невероятное облегчение. Я обещал, что буду рядом. И я своё слово держу. Только на этот раз Билан не обнимает его и не срывает с губ поцелуи, полные горечи внезапной потери и поиска нужного тепла — они пьют на кухне: сначала кофе, а потом Сергей с тяжёлым выдохом достал и виски, молча разливая его по стаканам. Лазарев уже перестал думать над тем, как круто и ловко постебался над его жизнью Всевышний. Он уже слишком закалён для подобного дерьма. И он не заплачет. Нет, больше никогда не заплачет. При этом человеке — уж точно. Оба молчат: все слова соболезнования и сочувствия застряли у Димы в горле сухой костью, а Сергею, кажется, они вообще не были нужны. Ему было достаточно того, что сейчас он сидит и пьёт на своей кухне не один. Вместо разговоров об отце — о том, как он хотел помириться с сыном и попытаться наладить связь, о том, какие у них были сложные и тяжёлые отношения, и каким человеком был сам Вячеслав Юрьевич — Сергей заводит неподходящую тему, лишь бы не обсуждать наболевшее: — Мне иногда кажется, что мы с тобой ведём себя, как малые дети. Потому что совершенно не умеем держать нейтралитет. Дима молчит, мысленно согласившись со сказанным, допивая алкоголь и пустым взглядом скользя по столешнице. Невозможно соблюдать нейтралитет, когда всё ещё любишь. Ведь любишь же, я знаю это. Да и я, впрочем, тоже. — Давай хотя бы на людях вести себя нормально? Просто общаться, — Сергей вспомнил, как за последние несколько месяцев к нему чуть ли не каждый третий подходил с извечным идиотским вопросом: «Что случилось у вас с Биланом?», и как внутри него закипала шальная кровь от осознания того, что все, абсолютно все были в курсе — и уже ничего, ничего нельзя было с этим поделать. — Давай, — Билан согласился, будучи тоже усталым от говорящих, чужих, любопытных глаз, буравящих со всех сторон, стоило только им двоим появиться в каком-нибудь общем помещении и кинуть друг на друга взгляд. — Надеюсь, и твои порывы прикоснуться ко мне тоже сведутся к своеобразному нейтралитету. Сергей посмотрел на него вопросительно, сильно сдвигая брови и словно не понимая, о чём идёт речь. Дима поднял мутный, прищуренный взгляд и ровным голосом уточнил: — Не позволяй себе больше, чем просто стандартное рукопожатие. — Почему? — Лазарев пытается скрыть гримасу внезапно появившейся обиды, но выходит, по привычке, не очень. — Я не хочу. Ведь ты у меня под кожей. И хватит с меня фантомных, болезненных шрамов. Он не остаётся на ночь и уезжает к себе ближе к рассвету, вызвав такси, чувствуя себя на редкость пьяным и на редкость уязвимым. Даже больше, чем раньше. Давно он не чувствовал таким потерянным и подвешенным за острые крючки удивительной гаммы непонятных чувств — безысходности, тоски по родному теплу и желания отстраниться от этого человека навсегда. Остановите это безумие. Ведь так не должно было быть. Дайте мне машину времени, я вынес для себя этот чёртов урок! Нам нужен реванш. Очень нужен, слышите? Дайте нам этот чёртов шанс начать всё по-другому!-//-
— Дим, какую песню предлагать Голубеву для нового клипа? — Яна пытливо смотрела на то, как Дима бездумно роется в документах, потирая сонные веки, и ловила себя на мысли о том, что её подопечному давно нужен отдых. И желательно длительный. — «Лабиринты», — немного подумав, сказал Билан, не прекращая неторопливое и вялое чтение бумаг. — Но… Может быть, взять что-нибудь из нового материла? — осторожно спрашивает Рудковская. — Всё-таки этой песне уже почти два года и… — «Лабиринты», — твёрдо и упрямо произнёс Дима, поднимая нервный взгляд на обескураженного продюсера. — Всё. Я решил, и это не обсуждается. Так Лёше и передай. Яна бесшумно выдохнула, коротко кивнула ему и вышла из помещения, закрывая за собой дверь. Она, видимо, тоже давно устала. Женщина разрывалась между семьёй, маленьким Сашей, новым музыкальным проектом её среднего сына и бесконечной рутинной работой, невольно понимая, что Билан тоже уже давно ей стал как сын, который, видимо, был самым упрямым «ребёнком» из тех, что она, если можно так сказать, воспитала и подняла на ноги — чем старше, взрослее и независимей становился Дима, тем труднее было с ним спорить и пререкаться. Хотя она прекрасна знала о том, как сильно была дорога Билану эта песня. И кому она на самом деле посвящалась. А сам мужчина помнил, как сильно понравилась эта песня самому Лазареву, потому что ему ничего не нужно было объяснять. Дима посмотрел вслед Яне, сканируя её ссутулившееся плечи тёмно-карими глазами, отложил бесполезную для мозга макулатуру, и через минуту сел за синтезатор, пытаясь собраться с мыслями.Собираю по крупинкам в целую картинку: Ты и я в лабиринтах — что-то вроде флирта.
«Новая волна» уже давно проводилась в России, но Дима до сих пор помнил умопомрачительный солёный, лакричный запах Рижского залива и пронзительный взгляд-луч, который он поймал, впервые в жизни глядя на юного Лазарева, будучи и сам ещё чуть ли не позавчерашним школьником. И это воспоминание до сих пор нестираемым пятном впечаталось в его память: эти глаза невозможно было забыть или спутать с другими даже под страхом смерти. Они невольно переглядывались тогда, в далёком две тысячи втором, взаимно сканируя внимательными глазами и почти не общаясь, ровно никак ничего не зная друг о друге, и это было так странно, ново, и необычно, что даже пугало первое время. Кто же знал, что получится именно так. Что это всё и выльется в эти чёртовы лабиринты.Ты — с опаской в руках, я — с душой из шёлка. Небезопасно, но я пробегу на жёлтый.
Тогда Билан слишком сильно и остро реагировал на происходящее, в частности, теряясь от настойчивости и напора Сергея, не понимая, что же он хочет от него, а когда Дима всё-таки рискнул метнуться к нему, в его сторону, не обратил внимания на то, что жёлтый свет стал для них двоих чудовищно-красным.Я буду бежать по небу, по тонкому, И, если ни к тебе, больше не к кому. Ну почему же так паршиво мне? Тысяча ошибок ударит по сердцу, словно шилом.
Дима запинался раз за разом, пуская всё на самотёк. И уходил, едва успев настигнуть Лазарева, чтобы урвать кусочек счастья, поделив его напополам. И всё равно каждый раз опускал руки, натыкаясь на ложь или обман, и останавливался, вместо того, чтобы не прекращать двигаться Сергею навстречу, пока тот всё ещё хотел быть с ним. Он чувствует себя никому не нужным. Потому что нужный человек, уставший от этой гонки, уже не рвётся быть с ним. А ты сам-то рвёшься? Дима резко встаёт с места и подходит к окну, предварительно достав из кармана куртки пачку сигарет — из-за расшатанных нервов привычка смолить вновь вернулась в его жизнь. Снова хреново. В сотый раз хреново. Но уже совсем не больно.-//-
Рабочие будни всё чаще и чаще сталкивают их в тех неожиданных местах, где они вряд ли смогли когда-нибудь пересечься — либо над ними снова кто-то сверху подшучивал, либо явно на что-то намекал. Встречаясь на студии в Киевке, Лазарев — бодрый и слегка взволнованный — с энтузиазмом рассказывает Диме о грядущей «Премии Муз ТВ», пересказывая концепцию ежегодного шоу и вспоминая моменты, как Билан когда-то давно показывал ему сырой и не спрессованный музыкальный материал для совместной песни. Дима, уже много раз работавший в тандеме с разными артистами, не увидел в этом разговоре ничего странного, но, когда Сергей показал ему песню Ромы и озвучил переданное им же предложение перезаписать данный трек, невольно опешил: — Но… Это же… — … Слишком уж странно петь такое в дуэте? — почти смеясь, перебил Лазарев, скрестив руки на груди. — Если будешь думать об этом в таком ключе, ничего не получится. Дима промолчал, пытаясь понять свои ожившие чувства, но Сергей снова мягко улыбнулся и сказал: — Неужели ты бы не хотел спеть со мной? — Хотел бы, конечно, — искренне признался Билан. — Но блин… Слишком «говорящий» текст. — И хорошо, — сказал Лазарев, опуская взгляд в пол. — Пусть тогда он будет говорить за нас.-//-
Юбилейная премия самого музыкального телеканала страны обещала быть грандиозной. На ковровой дорожке из года в год Сергей ощущает себя крайне уязвимым из-за нацеленных огромных камер и десятков людей, цепляющих его любопытными и прожигающими глазами, но сейчас эта уязвимость была даже немного приятна. Сегодня очередной важный день, который несёт в себе очередную ответственность и что-то крайне личное. Он ежеминутно здоровается с друзьями и приятелями, широко сверкая белозубой и радушной улыбкой, понимая, что именно это шоу стало для него каким-то чрезмерно особенным и уникальным в своём роде. Он одёргивает чёрный пиджак, цепляя пальцами края рукавов, с лёгким прищуром глядя на коллег и других присутствующих гостей, и невольно ищет глазами Диму, чтобы попытаться собраться с силами вместе. На один музыкальный вечер. Слишком боязно. Слишком томительно. Слишком… откровенно. — Отлично выглядишь, — слышит он за своей спиной негромкий голос, и, развернувшись, видит перед собой нарядного Диму, улыбающегося уголками губ. Всё, что ощущает Сергей, смотря на человека, когда-то принадлежащего ему (пусть и урывками) — волнение. И, несмотря на это, они нашли в себе силы работать в тандеме, выкинув из головы всё лишнее, пропадая на студии до темноты и раз за разом переписывая отдельный куски, добиваясь некой идеальности и искренности в песне. Всё должно быть по-честному. Хотя бы на один день. А дальше можно снова внушать себе, что они могут жить друг без друга. Ведь мы же можем, не так ли? И, ловя в шумном помещении спорткомплекса обыденный и чрезмерно собранный взгляд мужчины, Лазарев понимает — наверно, всё-таки могут. Билан здоровается немного холодно и отстранённо, стискивая широкую ладонь, коротко желает мужчине хорошего вечера и пропадает из виду до их совместного выхода на сцену — они лишь успевают невербально поздравить друг друга с получением тарелок, едва заметно кивая и бросая меткие, одобрительные взгляды-стрелы, содержащие в себе прямой смысл из трёх слов: «Я тобой горжусь». Очень горжусь. Даже тем, что мы с тобой, чёрт возьми, пережили. Мы смогли, мы выстояли, а значит, мы всё же умели любить? Перед выходом на сцену в груди начинает предательски тяжелеть. У обоих. Сергей чувствует, как Дима незаметно ловит его пальцы, на секунду сжимает их, успевая выдохнуть на ухо: «Удачи», и тут же отходит на безопасное расстояние, понимая, насколько сильно его начинает подбрасывать. И самого Лазарева будто бы подбрасывает на месте. Ему нравится, что нынешняя сцена такая длинная — можно идти и петь, уперевшись взглядом в пол, понимая, что имеющиеся камеры снимают тебя только сбоку (пока что),… Ты меня не простишь, и я не прощу. В секунды не стало нас. Сквозь толщу воды я тихо ко дну — В пустоту, в тишину. И нет сомнений…
Он тормозит, услышав партию Димы, боясь оборачиваться к нему — это, блять, слишком личное. И это вас не касается. Хочется мгновенно пожалеть о сделанном, и хочется моментально спрятаться от сотни внимательных глаз — что в зале, что по ту сторону экрана, но увы, уже не получится. Не получится взять и сбежать — ни со сцены, ни от самого себя. Дима кажется ему неправдоподобно скульптурным — на его лице нет определённых эмоций, он просто выходит и исполняет свои строчки, нацепив на себя маску деланного равнодушия, и Сергей не совсем уверен, точно ли это маска. Быть может, ему действительно всё равно. Но я тебе не верю, извини.Прости, моя любовь. Кусая губы в кровь, Я сделал всё, что можно, всё, что нельзя.
Сколько они совершили ошибок за эти пятнадцать лет, чёрт бы их побрал? Сколько было этих кричащих попыток подарить счастье хотя бы из-за любви? Сколько раз они позволили сделать себе во имя чувств хорошо и сколько они позволили себе причинить друг другу боль? Лазарев вспомнил всё, что было: от их общей Юрмалы до своего «Евровидения», от первого поцелуя до последнего, от неловкого «Ты мне нравишься» до отчаянного «Мы не сможем друг без друга», от обещаний расстаться с Лерой до собственной, беспросветной невольной лжи, ощущая всем своим съёжившимся существом, как динамичные картинки рваных воспоминаний выжигали его выдержку. Укусами тонких игл дробит в переносице, но он игнорирует это неприятное ощущение. А Дима, кажется, просто боялся думать о них именно сейчас. Об этом говорили его рваные движения рук и слишком быстрые взгляды на Лазарева, словно он искал что-то, за что можно было зацепиться. То, что помогло бы ему успокоиться. И понять, что брюнет тоже, как и он, пытается быть спокойным.Ну заставь меня притвориться на миг твоим. Как мне поверить вновь в эти тонкие миры?
Билан не был уверен ни в чём. Ни в том, что эта песня подарит ему облегчение, ни в том, что это даст им двоим что-то явное и в том, что это ещё не конец. Какая-то часть его души — покалеченной и усталой — не хотела верить Сергею. Эта история — о столкновении характеров, которые никогда не будут по-настоящему совместимы. Дима злопамятен. Он не привык так сильно и откровенно кидаться в омут по самую макушку, доверившись своим всепоглощающим чувствам, но он всё-таки позволил себе сделать это, получил взамен несколько ударов под дых, больше похожих на ножевые увечья. Почему любовь не может быть сильнее боли? Неужели она — вечная, великая, прекрасная, веками воспеваемая в книгах, стихах и песнях тысячами талантливых людей — не может быть сильнее всего этого дерьма?! И почему ему так трудно просто быть счастливым и наконец-то научиться прощать? Ведь ты же не знаешь, сможешь ли ты жить так дальше. И хватит ли у тебя сил. Не так ли?Прости меня. В последний раз мы в унисон мы дышим. Прости меня, прости меня… Прости меня, моя любовь.
Последние несколько десятков секунд даются фантастически тяжело, хоть Дима и пытается улыбаться, как бы говоря Сергею — смотри, мы всё-таки сделали это, мы молодцы, ты чувствуешь? Это похоже на какую-то тихую сердечную агонию, которую нельзя было вытравить каким-либо ядом, и её никак, никак нельзя было потушить, потому что оба не знали наверняка — хочется ли им этого на самом деле или нет. Лазарев улыбается в ответ сдержанно на последних секундах, опуская взгляд себе под ноги (в который раз?), и застывает на месте, не замечая, как трек окончательно стихает и на сцену поднимаются ведущие. Билан, не понимая, что сейчас управляет им — сердце или всё-таки затуманенная эмоциями голова — сам подходит к нему, жмёт руку и коротко обнимает. Сергей мнётся, теряется, но всё-таки берёт себя в руки и толкает речь — немного сбивчиво и сумбурно, но искренне, а потом они вовсе уходят вместе, тут же расходясь за кулисами в разные стороны. Всем кажется, что оба довольны и счастливы. Но им кажется, что от этого вдруг стало немного больно. Мы сказали слишком много. Мы пережили слишком много. Ну что? Тебе полегчало? Мне — нет.-//-
Хорошо, что им дали общую гримёрную. Но то, что Сергей, закрыв дверь, буквально упал в объятья Димы, настойчиво прижимая к себе — не предвещало ничего хорошо. Ведь Билану было не лучше. Лазарев обнимал его крепко и не шевелился, чувствуя синхронный стук сердец, а потом нехотя отстранился. Он отпустил руки, нервно сглатывая и лихорадочно бегая глазами по бледному лицу Димы. Его снова накрывало, предательски сильно накрывало. Слишком много эмоций. Слишком много тебя. И сам ты, чёрт возьми, слишком близко. Сергей вновь приближается, но Билан, будто бы оживая и выплывая из вязкого омута открытого взгляда, делает на шаг назад и бесцветным голосом выдыхает: — Не надо. Лазарев меняется в лице, глаза увлажняются и блестят устрашающе-умоляюще, чувствуя, что ему просто хочется кричать в полный голос. Ты режешь меня без ножа. По самому живому. Пожалуйста, не делай этого. — Дима, блять, — хрипло выдаёт Лазарев, но тут же слышит, как мужчина перебивает его таким же хриплым, хоть и успокаивающим тоном: — Всё. Не надо всего этого. Ты просто переволновался и перенервничал, тебе нужно выдохнуть, как и мне. Нам нельзя, блять, нельзя ничего решать на эмоциях, понимаешь? Нельзя. Он подходит ещё раз, роняя руки на сильные плечи и слегка встряхивая Лазарева в своих руках: — Приходи в себя. Слышишь? Сергей моргает несколько раз, жмурясь от ненужных, пусть и правильных слов, коротко кивает, и в ту же секунду чувствует, как его плечи становятся свободными. Открыв глаза, он выдыхает и видит, что Димы перед ним уже нет — он вышел из фанерного помещения, оставив дверь настежь открытой. Ему горько, но он не хочет его догонять — бесполезно. И Билан был, как всегда, прав — они ничего не смогут сейчас сделать хорошего друг для друга. Не то место, не то состояние, и они уже давно _не те_. Ему хочется ругать себя за то, что за всю свою жизнь так и не научился перебарывать в себе проявление слабости от волны острых, захватывающих в тиски чувств. Он всё ещё любит его. Любит, любит, и ничего не может с этим сделать. И как ты мне прикажешь дальше с этим жить?-//-
Дима выходит к запасному выходу, пытаясь отдышаться и сбросить с себя ощущение крепких объятий, и слышит, как его телефон оживает в кармане пиджака. Блять, только не… От кого: Неизвестно [22:19] Дима, привет! Это Лена! Не поверишь, но я сейчас в Москве. Видела афиши с премии, решила посмотреть эфир — очень за тебя рада! Хотя лично я считаю, что ты заслуживаешь ещё больше наград. Поздравляю! P.S. Дуэт с Серёжей — шикарный! Вы — молодцы! Я очень рада, что вы всё ещё вместе. Билан, ощущая, как его начинает трясти, убирает злосчастный телефон от греха подальше и медленно проводит по лицу дрожащей рукой. Лена… Если бы ты только знала!..