Стоял на Невском, никого не трогал.

Невский. Одинокая улица, как всегда перекрыта на момент того, как разводят мосты. Глубокая ночь, пасмурно, но так непривычно тепло, что даже несут в руках куртку. Не каждый вечер Питер радует такой возможностью — такая роскошь ходить, не огибая лужи. Понедельник. Людей мало, все работают. А он? Тот единственный идущий по левой стороне, у ряда высоких цветущих деревьев незнакомец, облаченный в черную кофту, черные брюки. Не мода, это не мода на черное, нет, это — настроение. Он — музыкант, жалкая скрипка в потрепанном чехле висит на его худом плече и стягивает вниз белый воротник рубашки, спрятанной под той самой черной кофтой. Вид загадочности, что ли. Так одиноко и тоскливо, что даже новые песни в плейлисте кажутся выученными наизусть. Впереди поворот и открытая дорога, оживленная трасса, куда порою хочется кинуться, к чертям собачим, под Камаз, под автобус, и никто не крикнул бы вслед "подожди". Брюнет-скрипач остановился в метре от блондина-одиночки, стоящего у ржавого местами и с облупившейся черной краской фонаря, и будь там девушка, брюнет счел бы ее за проститутку. Блондин же не заметил подошедшего, смотрел в сторону, пока в его руке тлела сигарета. На шее у него висела самодельная картонная табличка с кривыми буквами «Поцелуй меня, я одинок». Ну а скрипач, побитый жизнью и горящий желанием отбить у парнишки только пачку сигар, ступил ближе и, отодвинув от бледного лица холодную руку с горящим свертком, без капли стеснения поцеловал. Брюнет не смотрел на то, смотрит ли на него этот несчастный, отражается ли в больших голубых глазах луна и улыбался ли он, только развернулся и так же не спеша пошел домой, через дорогу, на которую хочется кинуться, к чертям собачим, под Камаз, под автобус... — Эй, подожди!