***
— Снова она здесь. Как же бесит, — со злостью прошипел парень, чуть выглядывая из своего импровизированного убежища средь речной зелени. — Опять отбилась от стаи, курица наивная… — продолжил он и вдруг замолк, на секунду встретившись с ней взглядом. «Она не могла меня услышать. Не должна была», — мысли мальчишки лихорадочно заметались, и он поспешно нырнул обратно в камыши. Там он некоторое время лежал неподвижно, лишь с опаской прислушиваясь. И вот, когда Нацу уж было подумал, что назойливая девчонка ушла, и наконец поднялся, чтобы покинуть своё уютное гнездышко (всё равно из-за встречи с этой дурёхой пропал весь настрой), а затем повернулся в сторону «дома»… — Привет, я Люси, а тебя как зовут? От неожиданности парень попятился, споткнулся и свалился в кусты, попутно недоумевая: «Да какого черта? Почему я не смог услышать её шагов?!». И уже оттуда ответил ей с приглушённой яростью: — Отвянь, ты, глупая… — О, привет, Отвянь, рада познакомиться, я знала, что ты не местный, но не думала, что там, где ты родился, имена столь экзотичны. Кстати, не мог бы ты побольше рассказать мне о своей родине? Девчонки говорят, что вы, как звери, жили на деревьях, что вместо матери тебя воспитывали какие-то хищники, а твой отец лишь потом подобрал тебя и… Она всё продолжала тараторить, глаза её горели неподдельным интересом, а по-глупому завязанный сбоку белой лентой хвостик так и норовил распуститься из-за её постоянных подёргиваний головой. Будто поддакиваний самой себе. Люси болтала, пока Драгнил выбирался из кустов, и даже когда ему это удалось, она всё равно не давала ему и шанса вставить свои пять копеек в разговор. Поэтому мальчишка смирился и решил сбежать от неё. Пока у него ещё есть такая возможность. Только взглянул напоследок с ненавистью и смачно плюнул в сторону, развернувшись и рванув от неё самой короткой дорогой, ломясь через заросли. — Постой, Отвянь, ты же ещё придёшь завтра? Я буду ждать на том же месте! — с неким надрывом, будто щенок, ударенный хозяином, крикнула она ему вслед. Но Нацу не заметил. Хотя, скорей, не хотел замечать.***
Драгнил не пришёл ни завтра, ни послезавтра, ни даже послепослезавтра… Он вернулся лишь через месяц. Душный, сочный август сменился промозглым сентябрём. Река, что прежде неспешно текла в своём русле, сейчас вовсю разлилась. Воды её стали лезвиями из холодной стали. Промозглый воздух леденил лёгкие. Топкая же грязь с жадным хлюпаньем проглатывала сапоги, с каждым новым шагом отдавая их всё неохотнее. Мир умирал. Это чувствовалось в отдалённом крике одинокой птицы, в мёртвой плоти рано пожелтевших листьев и в тяжёлом запахе вечернего тумана, властвовавшего в этих землях. Но мальчик был жив. Сердце ещё грохотало в его грудной клетке, взгляд горел. Горел и он сам. И не так-то легко было понять, был ли огонь в его глазах отблеском ближущегося пожара или искрой костра, взметнувшейся к ночному небу. Когда-то мальчик был частью этого мира. Сейчас он чужак. Нацу стремительно нёсся через заросли. Знал ли он, куда держит путь или шёл наугад? Ломал попутные ветки, как сухие куриные кости, давая взамен напиться колючим кустам горячной своей крови. Варварски распугивал тишину внезапным хохотом. Бесстыдный завоеватель чужих земель. Но вдруг затих. — Привет. Молчит. — Я здесь. — Ты думаешь, я жду? — отвечает девчушка с вызовом, продолжая смотреть на своё отражение, разрываемое прибрежными волнами. — Тогда зачем ты здесь? — непонимающе, разозлённо. Обиженно. Мальчик сбит с толку, но продолжает этот разговор, начатый им из чистой жалости. — Какое тебе дело? — отвечает она так, что Нацу и сам понял ответ. Девочка — часть этого мира. Она тоже умирает. — Ты ведь хотела поговорить, разве нет? — начинает он подходить к ней осторожно, изо всех сил стараясь смягчить свой от природы грубый голос. И натуру. Сейчас он дрессировщик. Она же — зверь. А раненный зверь — опасен. Девочка встаёт, но не оборачивается. Мальчишке удалось завладеть её вниманием? Молчит. — Я отвечу на твои вопросы, — вновь попытался начать разговор Драгнил, с вымученной улыбкой. — Постараюсь. Опять неудача. — Знаешь, может это прозвучит странно, но я беспокоился о тебе… — сбивчиво, уже отчаявшись завладеть её вниманием. Фыркнула. Презрительно так, как только девчонки умеют. Подбодрённый хоть какой-то реакцией он продолжил: — Ты несколько раз приходила в школу в ссадинах и синяках. Говорила всем, что упала с велосипеда. Знаешь, врать ты не умеешь. Глядя на твои раны, я бы скорей поверил, что это велосипед упал на тебя, — неловко пошутил Нацу. Плеск ледяной воды о камни был ему ответом. Ещё не время. — Ходят разные слухи о тебе и… — Не смей, — её голос, казалось бы, был хладнокровен. Но за этим напускным льдом бушевало нечто необузданное, зловещее. — …Твоём отце. — Заткнись, — девочка развернулась, — заткнись! — но Нацу стоял, как вкопанный, испугавшись её огня. Яркого, как у готовящейся погаснуть свечки, маниакального огня. — Заткнись, или я убью тебя! — крик её был стрелой, сбившей его с ног. А ногти её, отчаянно рванувшихся рук, были шипами, пригвоздившими его к земле. Наконец. Во рту у мальчишки стало солоно — язык прикусил. «Ты заслужил», — читал он в её колючих тёмных, как ямы без дна, глазах. «Ты заслужил», — вторили ей птица и листья, и даже прогорклый туман. Кто-то стянул его нутро в пульсирующий лихорадочный узел холодными потными пальцами. «За что?» — прохрипел еле слышно, почти жалобно. И ударил. Бессмысленная детская жестокость. Они били друг друга. Таскали за волосы, ругались сквозь зубы, будто смертельные враги. Но… Они веселились. Улыбки то и дело промелькивали в этом комке из сплетённых рук и ног; напряжение, копившееся столько времени, отступало. Сходила на нет и их потасовка. И вот, они, вконец обессиленные, упали на землю рядом. Оба в жёлтых дождевиках, цвета только что вылупившихся цыплят. Оба смотрят в небо и смеются, непонятно чему. Девочка больше не сгорает. Мальчик же засиял сильней. — За твою бестактность. — Что? — удивлённо поглядел на неё Нацу, приподнявшись на одном локте. — Я всего лишь ответила на твой вопрос, — с напыщенной серьёзностью, но всё же чуть хихикнув под конец. Драгнил застыл на несколько секунд, усиленно вспоминая свои собственные слова. Не то чтобы он был совсем уж тугодумом. Но его привычка жить лишь настоящим, порой играла с ним злую шутку. — Отвернись, — давясь от хохота. — Господи, какое же глупое у тебя лицо! Она смеялась так громко, как только могла, будто стараясь заглушить что-то, затмить его. Так долго, что мальчишка не сразу заметил, как её смех перешёл в истеричные всхлипывания, а затем и в обычные рыдания. Слёзы катились по её щекам медленно, натужно, как и слова, время от времени вырывавшиеся из её горла. И падали вниз. Вниз и вниз растворяясь в грязи у ног, исчезая безвозвратно. Затем их становилось всё больше и больше, казалось, ничто в мире не способно уже их остановить. Она говорила о себе. О своей боли, об одиночестве, что съедало её изнутри жадной пастью, запирало её в надежную золотую клетку. Как и его. Говорила об отце. О его равнодушии и напрасном на неё гневе. О доме, что убивал её. Бесконечными комнатами, вежливо холодными улыбками… и тишиной. Тишиной, от которой не избавиться, сколько не кричи. Но даже если попробуешь, получишь лишь ещё одну дозу успокоительного внутривенно, очередную пощёчину. Но теперь она свыклась с ней. Научилась ходить бесшумно, еле касаясь земли (или всё же начала превращаться в бестелесного призрака, которому нет на ней места?). Молчать, когда не спрашивают (а у неё все ещё осталось собственное мнение?). И развлекать себя чем придётся. Хоть бы и этой, чёрт её возьми, тишиной. Её трясло. Дыхание сбилось, слов уже было не разобрать. Но она продолжала и продолжала бормотать, будто пытаясь убедить саму себя, что все ещё существует. Что же он мог для неё сделать? Этот глупый, самонадеянный мальчишка, думающий лишь о себе? Привыкший лишь смеяться над девчачьими слезами. Сейчас ему не до смеха. Он некоторое время смотрит на неё в страхе. Боится сделать что-то не так. А затем внезапно подрывается вперёд и набрасывается. И обнимает её крепко-крепко. Пытается не дать ей, как разбитой фарфоровой статуэтке, развалиться по частям. И не дал. Не сегодня. Не завтра. И не в ближайшие восемь лет. Но как только он её покинул, всё пошло к чертям. Она вновь начала сгорать в языках собственного пламени. Как ведьма в средневековом костре. «Люси, думаю, нам стоит остаться друзьями», — сказал он удивительно трезвым голосом для человека, который только что в пьяном угаре страстно вдалбливал её обнаженное тело в блядски скрипучую кушетку своего старого дома. Девушка лишь улыбнулась ему своей обворожительно пьяной улыбкой. Обворожительной для кого угодно, но не для него. Недо-друзья и недо-любовники. Просто два запутавшихся глупых подростка. И казалось, что так будет всегда. Ложь. Но он так привык ко лжи, ставшей его незаменимой бронёй, что уже не обращал на это внимание. Сейчас Люси нет в его жизни. И никогда больше не будет. Взамен неё он встретил десятки таких же сломанных, которых он собирал, или же невинных, которых разрывал на части. Общим же для них всех было то, что он избавлялся от них при первых же признаках скуки. И даже сейчас он с интересом разглядывает очередной экспонат в его коллекцию. Изящную птичку с крыльями цвета лазури. Только вот крылья уже кем-то до него оторваны. — Джувия, Джувия… — прошептал он почти любящим шёпотом. Почти. — Какая же ты дура. Тебе бы бежать от меня без оглядки, а не тянуть свои израненные руки. Бояться обжечься моим пламенем, а не заглядывать своими, полными моря, глазами в самую душу. Порой он думал, что она — открытая книга. Только протяни руку и получишь всё, что пожелаешь. А порой эта книга отращивала острые зубы и цеплялась в его ладонь, как бойцовская собака, не давая и на шаг от себя отойти, заставляя его самого раскрывать свои секреты. Но больше всего его мучило то, что он никак не мог понять, к кому же она всё же ближе: к сломанным или невинным? А может, она кара небесная, что пришла воздать ему по заслугам… — Что за бред? Джувия глядит на него с подозрением, недоуменно. А Драгнил разрывается между желанием мило улыбнуться и перевести диалог в другое русло, чтобы заставить её забыть об этой случайно вырвавшейся у него реплике. И желанием вывалить на неё всю правду, облить ушатом холодной воды эту девчонку, застрявшую в собственных мечтах. Заставить её страдать. Его лицо прорезает улыбка. — Прости, я просто вспомнил, что хозяйка в этом месяце опять решила поднять арендную плату. Этот мир будто испытывает меня на прочность, — пробормотал он виновато. И ведь, как не странно, почти не солгал. Солёная вода в её глазах всколыхнулась, выдавая её неподдельный интерес. Но Нацу многозначительно замолчал, отводя взгляд, давая понять, что свой монолог продолжать не намерен. Поэтому Джувия вновь начала свой, создавая столь подходящий для посторонних размышлений белый шум. И всё-таки она странная. Сводящая его с ума своей наивностью и наигранной драматичностью. Вспомнить хотя бы их первую встречу. Выбежала на дорогу, а затем шуганулась от мимо проезжающей машины, как от какого-то чудовища. А ведь даже останься Локсар на месте, автомобиль бы её не задел. Чокнутая. И эти её слова потом.… Такие неестественные и через чур пафосные. Но всё же они задели в нём что-то. Наверное, поэтому он не бросил её там, повёл за собой в место, которое доселе никому не показывал. В свою обитель. Джувия очаровала его. И случилось это у неё как-то само собой, без особых усилий. Приковала его взгляд к себе, заставила его с нетерпением ждать следующей встречи. «Неужто влюбился, Драгнил? В кои-то веки…» — промелькнуло молнией у него в голове и заставило застыть в ужасе. А девушка вновь смотрит на него озадаченно. С некой опаской. Вот и правильно. Бойся, милая. Целее будешь. Неловкое молчание между ними прервал телефонный звонок. Столь ненавидимая им самим улыбка вновь извинилась за него. Нацу же в это время схватил телефон и поспешил ретироваться куда подальше, как только понял, кто на этот раз решил нарушить его покой. «Отец… Я так восхищался тобой настоящим и ненавидел тебя за твоё притворство. Кто мог подумать, что я и сам стану таким лицемером?» Стоило ему открыть дверь на задний двор кафе, как лёгкие ему обжёг холодный январский воздух. Так отрезвляюще. Собравшись с мыслями и наконец определившись, какую маску ему следует сейчас надеть, он ответил на звонок. — Алло. — Нацу, мне нужно тебе кое-что сказать, — прервал его собеседник. Слушая его голос, Драгнил буквально мог представить, как отчаянно он старается подобрать подходящие слова, и как вспотели от нервов его ладони до белых костяшек, сжимающие трубку. Слишком уж хорошо он его знал. — Это о той твоей подруге… Люси, кажется. Хорошая была девочка… — Ну и что опять? Подралась с кем-то? Или, может, закинулась дурью и совершила очередную глупость? — перебил он в ответ обиженно. От того так язвительно. Некоторое время отец молчал, видимо пережёвывая этот насильно всунутый ему кусок информации. Нацу мог поклясться, что услышал, как он пару раз хмыкнул, будто нашёл подтверждение собственных мыслей в его словах. — Она мертва. Непонимание горячим пламенем сжигает его мысли. Нацу пошатывается и облокачивается о стену. — Блять, блять, блять…Назад дороги нет.