connected with great risk

- Вы должны быть спокойны и сдержаны. И, ради бога, наденьте ваши повязки обратно! –директор понижает голос до боголепного шепота, - или вы хотите, чтобы кто-нибудь на нас написал жалобу и вы вообще остались без школы. Наденьте повязки сейчас же! Хенвон передернул острыми худыми плечами, и как-то скривившись, посмотрел на черный напульсник, что он сжимал в правой руке. На самом деле, сколько бы он не смотрел на этот клочок ткани, не мог понять, в чем его польза, если он не изменяет судьбы, не стирает чужое имя с запястья? Разве он даже защищает от того, чтобы все равно узнать, у кого чье имя написано на руке, и кто вообще должен следить за тем, чтобы оно было спрятано, если нужный человек все равно найдет тебя? Никакой помощи, никакой пользы, зато руку раздражает неимоверно, из-за чего проявляется аллергическая реакция и все краснеет и покрывается мелкими прыщиками. Хенвон устало, замучено улыбается, и тянет напульсник вверх. Чужая тонкая рука перехватывает его запястье, пальцами накрывая выведенную неведомой силой надпись, и слегка поглаживает. Хенвон поднимает голову, и не может не улыбнуться: Минхек трясет белоснежной шевелюрой, и прикрывает один глаз, шепча губами только «тсссс», и показывает свою голую руку на внешней стороне которой фломастером(или краской?) нарисована черная повязка. Она кривая и очень небрежная, но это выглядит так отчаянно и мило, что Хенвон просто не может пропустить это мимо себя. Минхек совсем не стесняется и не собирается прятать скромное «Хенвон» на своем запястье. Это само по себе смущающе, потому что он действительно делает это все – улыбается, не скрывает, стремится к нему несмотря ни на что. И ощущение, что они вместе делают что-то противозаконное не только не пугает, а подогревает желание улыбнуться в ответ, не приказывать скрывать и разрешать себя касаться, все это кажется какой-то противоестественной сказкой, в которую трудно верить в рамках отдельно отведенного мира, в котором живет Хенвон. Это все – не просто неправильно, а запрещено, и об этом напоминает все – от классных часов, на которые все обязаны ходить (и с которого они, собственно и пытались уйти), до ежегодного опроса о том, знаете ли вы своего соулмейта в лицо. Это все так серьезно и так действительно опасно, но Хенвон, почему-то, вовсе не пугается совершать что-то в этом роде, только улыбается краем губы и прячет свое голое левое запястье, сжатое чужой рукой, за спину, чтобы никто не видел. А ведь он всегда был из тех, кого называли прилежными и послушными детьми. Он всегда и все выполнял неукоснительно: и домашние задания, и режим дня и даже утреннюю зарядку. Он учился на отлично и никто и никогда бы не заподозрил в нем не то, что нарушителя, но и обычного проказника (чем он иногда, по секрету сказать, пользовался) и сейчас, находясь среди дюжины учеников, которые сбежали с уроков все равно выглядел странно. Хенвон, конечно, никогда бы и не признался, что на самом деле он сам решает, как ему себя вести, и что он сам на самом деле в глубине души плохой мальчишка, которому не хватает проказ. Потому что все, конечно же, легче скинуть на плохиша-Минхека, который всем своим видом, от цвета волос до ботинок, язвительно показывает, что правила ему нипочем. На самом деле, Хенвон и правда не уверен, его ли это решение сбежать с урока, или все же влияние Ли. Просто этой улыбке невозможно не поддаться. - Смотри, когда учитель Чхве злится, он похож на Синьора-Помидора, - вдруг шепчут ему на ухо, и Хенвон распахивает глаза, будто от откровения, смотрит немигающее и вдруг начинает смеяться. Его губы просто не могут сдержать рвущийся изнутри него веселый, радостный смех, который будто специально подогревает Минхек, так же шепча еще что-то на ухо, перемежая свой глупый шепот с хихиканьем, и беспрестанно гладит надпись, запечатлевшую его собственное имя на тонком запястье. Он смеется громко, и почти не останавливаясь, и думает, что это, в общем-то, гораздо легче и приятнее, чем вечно держать себя в рамках, которыми тебя намертво зажало общество. Он старается не смеяться подошедшему и еще сильнее покрасневшему учителю в лицо и сжимает за спиной чужую ладонь своими тонкими пальцами, пряча ее еще надежнее. «Все равно ничего страшнее уборки нам не назначат», - веселым голосом кричит в его мыслях Минхек, кивая на окно, мол, этаж совсем не высокий. И Хенвон, в общем-то, совершенно сам пришел к этому выводу, и сейчас потому почти не дрожит, когда его впервые в жизни отчитывают. Это, на самом деле, даже весело. *** - Как ты тут оказался, Минхек? – Хенвон от удивления роняет швабру и шокировано смотрит на старшего, - разве тебя не поставили на уборку кабинета химии? - Именно так, - с улыбкой кивает Минхек, засовывая руки поглубже в карманы и упираясь в стенку плечом, чуть склонив к ней голову. «Чертов позер», - думает в очередной раз Че, разглядывая его красивую подтянутую фигуру. - Тогда чего ты тут? - Ну… - парень загадочно улыбается, а потом вытаскивает руки из карманов, начиная загибать пальцы, - Минсон согласился со мной поменяться ради того, чтобы еще поболтать со своими друзьями, потом я поменялся кабинетами с Суменом, после – с Лухеком и Ыквоном, и дальше…так и пришел сюда. Кстати, ты тут довольно чистенько убрался, хозяюшка моя. - Я не хозяюшка, - капризно бормочет Хенвон (язык не поворачивается сказать, не твоя, потому что на руке от чужой близости метка, кажется, даже болит), складывая руки на груди. Минхек оказывается рядом быстро, и так же привычно оплетает левое запястье пальцами правой руки, будто тисками, и Хенвон охает, чувствуя искорку тока, которая проходит по телу, стоит их именам на ладошке соприкоснуться. Все будто в первый раз, только теперь у Ли глаза не горят так бешено и странно, и он больше не пугает Че своим поведением умалишенного. Старший улыбается мягко и как-то снисходительно, будто он нереально взрослый и мудрый, но вместо того, чтобы обычно брякнуть очередную шутку, переплетает пальцы как-то трепетно и нежно, сжимая худую ладонь в своей, и смотрит. Пронзительно так, что становится почти больно от этого взгляда, так, что внутри все холодеет и в следующую секунду разливается жаром, доходящим до каждой малюсенькой клеточки тела, так что дыхание спирает. Хенвон глупо хлопает ресницами и на автомате сжимает свои пальцы, скрепляя замочек из рук, и тоже смотрит в ответ. Пусть не умеет так, как хен, но от этого он не становится таким же неожиданно трепетным и по-детски восхищенным. Хенвон не уверен, конечно, на все 100%, но если это то самое, что любовью зовут… …то ему это определенно нравится, пускай даже это и вне закона. - Знаешь, я давно хотел тебе кое-что показать, - Минхек чуть морщится, потому что даже говорит с трудом, когда рядом находится Хенвон, - и рассказать тоже…черт, я ведь ничего тебе еще не рассказывал…я…я… - Это то самое личное? –серьезно и совсем не зло допрашивается Хенвон, мягко поглаживая чужую руку. Присутствие соулмейта будоражит, взвинчивает и вообще-то такого быть не должно (он только в очень запрещенных книжках о таком читал), но прикосновение не прекращает, потому что каким-то шестым…восьмым…десятым чувством ощущает, что это именно то, что нужно Ли, чтобы перед ним хоть чуточку раскрыться. Пускай Минхек кажется простым, как чистый лист, и его характер несложно разобрать по полочкам с довольно простыми описаниями: добрый, дружелюбный, веселый и так далее, на самом деле он не то, что листочек или книга – он сейф с кодовым замком и целым замком препятствий к нему, и Хенвон идет мимо всех этих загадок даже не зная ключа-пароля, просто потому что как воздух необходимо знать больше. Его любопытство и так не дало ему за всю его жизнь ничего хорошего, но это вовсе даже не похоже на это самое вредящее любопытство. Это как необходимость, как то, что должно быть с ним априори и незамедлительно. - Да…И я правда должен был рассказать раньше, но я не смог давить, - Минхек кажется таким растерянным, что Че не может сделать ничего, кроме как мягко потрепать его снежные волосы и понимающе, хотя и немного смущенно кивнуть. - Не всем нам легко дается разговор о личном. Я вовсе не злюсь и ты не должен так себя изводить. Я же готов выслушать, - он поджимает губы и уверенно кивает, смотря на потерянного старшего. - Тогда пойдем, - внезапно сменяет растерянность на решительность Минхек и смотрит так проникновенно, серьезно до какой-то дрожи, и от этого Хенвон чувствует себя немного не в своей тарелке. Такая черта как «серьезность» ему раньше не была присуща. Че даже не успевает дать свое согласие – его уже тянут за руку куда-то прочь, вон из школы, даже не дав поставить швабры на место и отчитаться учителю о завершении работы. Младший несколько устало думает о том, что завтра за это получит нагоняй, но идет за парнем уверенно, стараясь не отставать и не быть на буксире. Потому что это важно. Он чувствует это внутри так же хорошо, как чувствует сейчас руку Минхека. *** - Нам еще долго идти? – Хенвон упирается руками в колени и тяжело дышит, согнувшись. Он и так не спортсмен, а старший, будто в издевательство, его заставляет совершать незапланированное восхождение. И пускай это всего лишь среднего размера холм, это все равно кажется субтильному и нетренированному Че непостижимой вершиной, на которую он, впрочем, уже почти взобрался. - Нам нужно в низину, видишь, теплицы? – Минхек улыбается, показывая широким жестом руки на открывающийся вид, и Хенвон и правда замечает внизу, окруженные другими холмами теплицы, сияющие кое-где пробитыми стеклянными окошками на солнце. Че припоминает, что это старые городские теплицы, которые использовались задолго до его рождения, до открытия портативных, для каждого дома и двора, когда все работали тут, руками сажали и собирали ягоды и овощи. Он смотрит на теплицы с нескрываемым интересом маленького ребенка-исследователя, и примечает между теплиц маленькие каменные домики. Должно быть, они принадлежали рабочим, которые жили тут в летнее время года, чтобы заботится о своем урожае. Хенвон восхищен до детского писка, хотя восхищаться вовсе нечем, кажется, что каждый школьник их городка обязательно хотя бы пытался забраться в эти теплицы, спрятанные за холмами, как сердцевина водяной лилии за ее лепестками. Но Хенвон никогда не был, как все дети. И для него – это восторг и детская радость, это сияющие глаза и чистый смех, это переполняющие чувства и желание дышать полной грудью, широко раскинув руки. Он смотрит по сторонам и дух захватывает от того, насколько же красивым выглядит все вокруг, что даже их серый и скучный город вдруг играет цветами в лучах яркого осеннего солнца, светится будто изнутри и заставляет вглядываться. Хенвон смотрит на город, тонкой вереницей сползающий полукругом к каменному берегу моря и его длинному пирсу с пришвартованными маленькими лодочками и яхточками, которые отсюда виднеются лишь черными точками на лазурной воде в лилово-оранжевых переливах – закат уже тоже входит в свои права. Домики, теперь кажущиеся всего лишь миниатюрными бумажными фигурками для проекта по моделированию, вовсе не вызывают былого желания задохнуться в их тесноте, потому что теперь он не на узких петляющих улицах, а на большом открытом пространстве, восхищенный и открытый для всего нового, что потоком вливается в него, наполняет его и заставляет светиться. Этот свет восхищает Минхека. Он с улыбкой глядит на младшего, который будто птенец, впервые выбравшийся на свет из своей скорлупы, рассматривает все его красоты и будто пробует его на запах и вкус. Он выглядит таким невероятно восхищенным, и его глаза так светятся, что Ли не может оторвать взгляда от него так же, как тот не может перестать смотреть вокруг себя, до чего дотянется взор. Минхек привык к этой красоте, что окружает место, которое он зовет домом, но он все еще не может привыкнуть к красоте, которая врывается в его жизнь вместе с Хенвоном. Это нечто хрупкое и ломкое, которое хочется защищать и беречь, и парень ловит себя с удивлением на том, что по-настоящему ревнует младшего. Ко всем, кто пытается выкрасть у него частичку его красоты и света, который он всегда источает, как несгорающая лампочка, созданная из добра правда, а не из вольфрамовой спирали. Он не может отследить внезапный порыв, который одолевает его, потому просто подчиняется ему, подходя к младшему со спины и изо всех сил прижимаясь, щекой уткнувшись в чужое плечо и прикрыв глаза. Сердце, бушующее в его груди, вдруг успокаивается, перестает бухать в горле и опускается на положенное место, но все равно бьет будто не внутри, а у самой кожи, чтобы своим стуком дотянуться до чужой чувствительной кожи, передать свое звучание и сверить с чужим. Хенвон улыбается мягко и гладит пальцами руки, оплетающие его талию, и просто молчит. Наверное, ему стоило бы сказать так много слов, слов благодарности и, возможно, совсем немного нежности, но он просто молчит, головой прижимаясь к чужой груди. - Пойдем, я должен тебя еще кое с кем познакомить, -тепло шепчет на ухо старший, запуская армию мурашек по телу Хенвона. - Идем. *** - Приятно познакомится, я Кихен, - парень улыбается дружелюбно и тепло и мягко обнимает Хенвона, даже не дав ему нормально зайти в дом. - Через порог не передают, хен, - как-то капризно и обиженно тянет Минхек, и поджимает тонкие губы. Кихен свободно, легко смеется и отстраняется от младшего, поправляя темные волосы младшего, будто с целью позлить Ли. Парень за спиной Че правда тихонько рычит, и в каком-то бессилии хватает запястье Хенвона, оплетая его пальцами в защитном жесте. Будто волшебные чернила могут стереть с чужой руки его имя, написанное его неповторимым кривым и чуточку бегущим почерком. Кихен поднимает руки вверх – они, как и Минхека, тоже ничем не прикрыты, и к тому же, абсолютно чисты, - и капитулирует, впуская наконец парней в теплицу. Минхек хмыкает с видом победителя, и подталкивает Че слегка, чтобы тот тоже не стоял в дверях. Хенвон с интересом осматривается, но ничего вокруг не говорит о том, что это теплица. Скорее похоже на обычный домик, только что полностью стеклянный, со своей «гостиной» - два длинных дивана и несколько мягких и уютных кресел стоят в своей зоне около одной из стен, - и кухня тут есть, отделенная даже перегородкой из бамбука, и много пустого места, кровати…Все, что нужно для жизни, хотя обжитым все равно не выглядит, будто кто-то просто нанес сюда мебели, чтобы была. - Минхек-и привел его? – вдруг появляется из-за перегородки мальчишка и тут же набрасывается на удивленного Хенвона, принимаясь активно трясти его руку, с детской непосредственностью и дружелюбностью улыбаясь. - Я тебе хен вообще-то, имей уважение, Чангюн, - недовольно бурчит под нос Ли, хмуря брови. - Прости, хен, но просто ты так много рассказывал о Хенвон-хене, что я просто не смог сдержаться, - парень улыбается и шмыгает носом, тут же тянясь вытереть его рукавом своего легкого свитера, и на самом деле это вовсе не его дело… Но милое, мягкое, но уверенное «Кихен» он замечает на запястье в ту же секунду. Это вовсе не то, что должно интересовать его в эту самую минуту (правда все еще немного трудно привыкнуть, что есть люди, которые могут просто так вот ходить с открытыми запястьями и никого не бояться), но он правда не может оторвать от надписи аномально взгляда, до мельчайшей детали разглядывая. Кихен, заметив это, только хмыкает и легким жестом накидывает на шею перевозбужденного от радости Чангюна руки, обнимая его за шею, и смотрит, чуть склонив голову, будто в вопросе. «Что-то не так?» - Вы с хеном очень мило смотритесь, Чангюн, - вдруг невпопад ляпает Че, и чувствует, как его уши загораются от невероятного стыда и смущения. Он осторожно косит взгляд на Минхека, будто ожидая его оценки, но тот, почему-то остается неподвижной статуей за его спиной, а его лица он увидеть не может ну никак. Кажется, он сказал что-то неправильное? - Само собой, -даже как-то обиженно супится паренек, - само собой мы хорошо смотримся, мы же соулмейты. Мы не можем не подходить друг другу, ха. - Вы с Минхеком тоже очень мило смотритесь, как день и ночь, - по-кошачьи улыбается(если бы кошки, конечно, умели улыбаться) Кихен, и обнимает младшего еще крепче, но говорит ему довольно серьезно, - а ты вообще должен заняться уроками, ясно тебе? - Ну хееен, - ноет младший, но все равно покорно идет обратно за ширму, где прячется письменный стол с книжками мальчика. Минхек довольно громко выдыхает ему на ухо и улыбается, наконец, проявляя эмоции. - Ты им явно очень понравился, Хенвон-а. А теперь пойдем, я тебя с хенами еще познакомлю… Минхек тянет его за руку и Хенвон идет за ним совершенно спокойно, полностью доверившись. Нетронутая и заброшенная зона гостиной оказывается очень даже обжитой, на диванах лежат мягкие подушки разных размеров, на столике валяется стопка комиксов, а старый телевизор тщательно вымыт и очищен. Хенвон слабо улыбается, но все равно чувствует себя неуютно от этого ощущения поддельности атмосферы у диванов, какой-то фальшивости. Будто все застыло в одном мгновении, и никто не смеет потревожить его. Это немножко жутко. В следующей комнате начинается уже настоящая теплица. Она длинная, и ровными рядами по обе стороны от ровной дорожки по центру от нее стоят столы, на который в каких-то емкостях посажены цветы. На подоконниках теплицы, в горшках – тоже эти цветы, синие, как небо в яркий теплый майский день, как море в спокойные дни, и все такие же цветы прячутся даже в лейках и плошках, тянут свои насыщенно-синие головы к солнцу над стеклянной крышей теплицы. - Что это за цветы, Минхек-а? – Хенвон с интересом их разглядывает, склонив к плечу голову, и после переводит вопросительный взгляд на слегка грустного Минхека. - У них нет названия, поэтому мы зовем их ганхи, - он слегка улыбается, сжимая чужую ладонь в каком-то непонятном для Хенвона жесте, кажется, испуга. - А для чего их тут так много? - Потому что они нам нужны, -просто пожимает плечами Ли, слегка дергая уголками губ в улыбке, а потом наклоняется к чужому уху(Хенвон может поспорить, что чувствует чужое мягкое дыхание на своих губах и щеке), и шепчет очень загадочным тоном: - Они волшебные. - И что же они делают? –хихикает Хенвон, нисколько не впечатленный попыткой его снова восхитить, - превращают людей в котят? - Они снимают боль, - совершенно серьезно говорит Минхек, хмурясь, и Че тут же чувствует, что снова ляпнул непроходимую глупость, - Эти цветы ,и только они смогут спасти тебя от боли соулмейта, и его от твоей. Когда связь крепнет, особенно при близких отношениях, иногда это просто необходимо. Хенвон замирает, смотрит как-то неверяще, потому что…волшебные цветы для соулмейтов? Это кажется странным и даже чуточку смешным. Но взгляд у Минхека слишком, просто чересчур, серьезный, и вместо смешка с губ срывается только судорожный вздох, а взгляд мечется по синим расплывающимся пятнам в глазах. Минхек, будто чувствуя чужое состояние, осторожно обнимает, совсем по-дружески кажется, и шепчет в щеку, тепло и очень-очень заботливо: - Обещаю, тебе никогда не придется испытывать мою боль. Хенвон смотрит испуганно и несколько нерешительно, потому что, если он понимает правильно…а впрочем, разве он может что-то действительно правильно понимать? Привыкший жить по законам отца, ему сейчас трудно привыкнуть даже к мысли, что он может даже просто существовать рядом с предназначенным, который, по неведомой насмешке судьбы, просто не хочет подчиняться законам мира человеческого, а подчиняется только законам самой Природы. От этого что-то начинает ныть в груди, и осознание того, что все это просто не может кончиться добром, прошивает мозг тысячами иголок, которые колются больно, но метко. Хенвон на секунду вздрагивает, проигрывая в голове все варианты возможных событий – а их действительно, огромное множество, и все, как один, болезненные, - и прижимается к старшему ближе, руками оплетая талию и носом утыкаясь в плечо. Потому что Минхек, правда, действительно дороже. У Хенвона все в порядке с логическим мышлением, и он никогда не будет страдать от того, что не может даже представить, что будет дальше. Он действительно, может. Но это все, на самом деле, блекнет. Перед одной улыбкой, одним взглядом, теплым и добрым и одним прикосновением, просто испаряется, до последней частички. Просто от одного дыхания чужого на волосах хочется отдать все то, что у него было и есть. Кажется, в книгах именно и это называлось эффектом соулмейта. - Ну и чего вы там обнимаетесь? – незнакомый голос звучит на удивление дружелюбно и даже весело, но Че все равно вздрагивает как от оплеухи. И боже, эти руки обнимают его только крепче, и воздух снова тормозит где-то в груди, а в животе что-то такое странное ширится, теплое и воздушное, заполняет полностью и заставляет слегка покраснеть щеки. Он поднимает взгляд на незнакомца из-за чужого плеча и с интересом рассматривает парня одетого в штаны и, почему-то, кузнецкий фартук. Он подходит к ним и треплет по волосам сначала Минхека, а потом Хенвона, чуть улыбаясь. - Мы уже вас заждались. Пойдем. - Это Вонхо-хен, он не любит говорить о себе, - с улыбкой представляет парня Ли, и снова оставляет только руку, сжимающую левое запястье. Хенвону хватает вполне, чтобы наполниться спокойствием и мягкой окутывающей негой, которая делает его первую встречу с глазами Вонхо не такой острой. У Вонхо глаза – два черных, холодных омута, больше похожи на звериные, чем на людские. Он и смотрит не просто так – пронзительно разглядывает, будто раскладывает всего тебя на маленькие детали, а потом складывает обратно. И вроде бы все тот же, но после будто другой. Вонхо смотрит долго, чуть прищуривает правый глаз и задумчиво кусает губу, после чего только улыбается и хлопает по плечу. - Ты, Хенвон, конечно очень удачно напоролся на нашего Минхека, - и говорит вроде бы обыденные вещи, но звучит все равно странно, как-то…умно что ли? - Это не я напоролся, - Хенвон закатывает рукава школьного пиджака и улыбается весело, - это меня природа на него…напорола. Вонхо смеется, как от хорошей шутки, но смех у него все равно неправильный надломленный и хриплый слишком для его голоса. Он машет рукой в сторону следующей двери, которая, как бы это странно ни было, ведет в один из каменных домиков, и Хенвон оказывается в теплой, темной и очень уютной комнате, в которой все заставлено книгами и креслами, будто тут всегда ждут множества гостей, хотя всего там сидит три человека. Вонхо тут же падает на диван рядом с парнем (или мужчиной?) который сидит к ним спиной, и укладывает голову ему на плечо, как ни в чем не бывало. Минхек проходит вперед тоже, садится на мягкое кресло около другого мужчины. Хенвон бы мог сказать, что это все еще парень, потому что он выглядит лет на двадцать два - двадцать четыре, но взгляд у него такой, измученный, тяжелый. Он выглядит, как человек, который пережил гораздо больше, чем человек вообще может вынести. Его темные щелки-глаза всегда подслеповато прищурены, а на губах что-то вроде усмешки, хитрой, лисьей. Он сидит, сложив пальцы домиком у подбородка, и очень внимательно изучает Хенвона. Он уже почти свыкся, что его весь день только и делают, что изучают незнакомые люди, но он держится ровно, даже высоко подняв голову. Незнакомцу, кажется, такой настрой нравится, и он кивает ему, расплываясь в дружелюбной, теплой, как топленное молоко, улыбке. - Приятно познакомится, Хенвон, - парень кивает на кресло рядом с местом Минхека и снова улыбается, - Меня зовут Ли Чжухон. - Приятно познакомится, - Че немного неловко присаживается на край кресла и кланяется, едва не ударяясь носом о колени. Мужчины смеются, по-доброму и совершенно не зло, но это все равно смущает парня. - Я Сон Хену, можешь звать меня просто Шону, - улыбается мужчина, на чьем плече лежит голова Вонхо, а Хенвон слышит отголоском чужого голоса «Еще один не любитель рассказывать о себе». Он улыбается, неловко моргая, и смотрит сначала на пару, но не находит ничего необычного – они очень похожи на них с Минхеком, если честно, только в этом случае белая голова склоняется. Они держатся за руки, Шону по-хозяйски переплетает их пальцы и гладит внутреннюю сторону чужой теплой и большой ладони, пока Вонхо что-то читает в книжке, взятой со стола, и без того чем-то забросанного. - Хенвон скажи, а твой отец и правда один из лидеров Крестоносцев? – вдруг спрашивает Чжухон, потянувшись рукой к какой-то карте на столе. - Его отец яростный фанатик! – злобно выплевывает Минхек, а Хенвон только улыбается, положив руку ему на колено и разглядывая руку Чжухона. Наглухо забинтованную правую руку, пальцы которой слегка подрагивают, даже когда она просто касается бумаги. - Несмотря на все это…он мой отец, Минхек-а. И я должен его уважать, - Хенвон слабо улыбается и поворачивает голову к беловолосому, серьезно кивая, - И если ты мой…друг, то тоже должен иметь к нему уважение. - Тем более, если ты его соулмейт, -вдруг спокойно соглашается с ним Чжухон, беря, наконец, какую-то бумажку, - Ты даже благодарить его должен, ведь без него не было бы и Хенвона. - Но он… - То, какой он отец, и какое воспитание он проводит – это другой вопрос, - строго заканчивает за него Ли, и хмурит глаза. Он ненавидит разговоры о Крестоносцах. Великие мира сего, фанатики закона о запрете соулмейтизма, о запрете того, что создано природой. Люди, решившие, что могут решать за других, кого им любить и усердно проповедующие эту истину почти как религию. Те, кто отобрали у него все. И даже больше. Чжухон неприятно кривится, и поджимает губы, касаясь своего запястья. Это очевидно – ему больно. Это заметно в каждом его движении, даже во взгляде, до краев наполняющимся чем-то вязко-неприятным при даже взгляде на руку. Он прижимает ее к себе и достает из кармана штанов небольшой голубой пузырек, заполненный голубой жидкостью; пьет залпом, запрокинув голову и прикрыв глаза в каком-то желании избавиться от болезненных ощущений через это надрывное, нервное движение. Хенвон чувствует, что он слишком надломлен, слишком – до самых внутренностей, вывернутых наружу, разорванных и искалеченных, - изранен, и не находит ничего лучше, чем улыбнуться смущенной улыбкой. Будь у него хоть что-нибудь в руках – он бы обязательно отдал… Голубое соцветие ложится поверх бумаг очень быстро, Хенвон прикрывает глаза, перед этим вдохнув его немного пьянящий запах, и снова слегка улыбается, уголками губ. Он понимает смутно, чего ради делает это, но видит это очень важным и нужным именно сейчас, в данный момент времени. Чжухон улыбается. *** Минхек с улыбкой поправляет чужие волосы на голове, убирая угольную челку чуть в сторону, и пальцы как-то сами перетекают движениями на мягкую щеку, которую он гладит самыми кончиками пальцев. Хенвон слегка хмурится во сне, но его лицо быстро разглаживается, стоит Минхеку успокаивающе что-то зашептать; слов не слышат оба, будто они не существуют вовсе, только звучание голоса, и больше ничего. - Он уснул? – Вонхо задает очевидный вопрос воистину только ради того, чтобы оторвать младшего от его соулмейта, и чуть усмехается, смотря как тот трепетно целует чужое запястье, прижимаясь к нему щекой. Он еще такой ребенок, совсем не знающий жизни, только-только нашедший свое счастье. За которое уже, сию же минуту, приходится бороться. А впрочем, думает Вонхо, сжимая в руках кусок белой ткани и садясь обратно на диван… «Разве мы от них чем-то отличались?» Они сидят на диване и будто чего-то ждут – Кихен входит в комнату через минуту и садится на диван по левую руку от Чжухона, устало вздыхая. - Я едва уложил Чангюна спать. Он так хотел сюда попасть, едва ли не до ссоры. Мне трудно продолжать скрывать, правда, - он путает пальцы в своих каштановых волосах и качает головой тяжело и устало. - Если мы все же решимся на это, то можно будет все рассказать ему. Он уже достаточно взрослый, чтобы понять, - спокойно говорит Вонхо, и его волшебный, хриплый голос действительно успокаивает и убаюкивает. Но это все равно не Ганхи. Минхек чувствует, что от воспоминания начинает покалывать что-то в груди и прикрывает глаза. Он не видит, но знает, что Чжухону сейчас – еще хуже. Потому что чужое имя чуть ниже ладони чернеет и гноится, будто готовится выпасть из плоти насовсем, и все, что Ли может делать – перематывать руки настойкой синего цветка, названного в честь его пары, и постоянно заполнять ею внутренности, вместо воды и всякой еды, только экстракт цветка, который должен хоть немного заглушить его боль; он уверен, что не только собственную. Больше боли приносит вера в то, что Ганхи все еще жив. И не только ему одному. - А мы еще не решили, нет? –Минхек сжимает в руках белую шапку и вдруг кладет ее на стол, поднимая тяжелый, но очень уверенный, твердый взгляд на старших, - Мне кажется, что это уже необходимость. Я понимаю, что это вовсе не тот путь, который мы выбирали изначально… -…Но сейчас другого выхода нет, - согласно кивает Шону, смотря на белую шапку с прорезями для глаз и рта странным измученным взглядом. У него и правда нет другого пути, ни чтобы защитить Вонхо…ни чтобы хотя бы попытаться спасти своего отца. Возможно, можно найти другой, безопасный и мирный выход, но теперь уже слишком, до последнего края, поздно. И это не только его проблема, на всех них уже давит это. Невозможность быть самим собой, страх за половину даже когда просто вы выходите в город, и мысли о старшем, который уже потерпел от этой системы больше, чем вообще может пережить человек. Невероятное, удушающее количество боли и какого-то внутреннего страдания, которое он молча несет в себе, потому что слишком ответственен за них всех, за то, что он вместе со своим соулмейтом создал. И ему уже не свернуть с этого пути. - Я бы очень не хотел этого говорить, - Кихен тяжело вздыхает и кидает свою шапку на стол к остальным, -но это и правда все, что мы можем. Чжухон улыбается. Не тепло и не холодно, не зло и не по-доброму, не весело и не с горечью. Просто растягивает губы в улыбке, потому что так его каменное лицо кажется чуточку более человечным, и кивает ребятам, складывая руки у подбородка. Ему правда трудно это говорить, правда. Он, на самом деле тоже не хочет этого, потому что понимает, насколько этот путь неправильный, насколько страшно и опасно на него становиться, и насколько ему больно делать этот первый шаг, но для всех остальных он все еще продолжает оставаться непоколебимым, решительным лидером, который умеет принимать важные решения. Пускай это и делает ему больше, чем просто больно. - Тогда нечего и решать, - он чуть улыбается, и кладет свою маску поверх остальных. И Хенвон все понимает. *** Гулять по городу большой компанией на самом деле очень весело. Они идут все вместе, переговариваясь и шутя, и то и дело падают друг на друга в шутку, просто гуляя по тесным узким улочкам, которые почему-то не заставляют Хенвона сегодня задыхаться. Несмотря на то, что небо низкое-низкое и вот-вот готово упасть ему на голову, несмотря на то, что жара когтями подбирается к городу, предзнаменовывая скорую грозу. Несмотря на то, что его жизнь рушится, ему на удивление легко дышать и улыбаться, положив голову на плечо Минхека и переплетя пальцы рук с не скрытыми надписями. Хенвону хорошо, даже очень, от того, что вокруг них – еще такие же парни, Вонхо и Шону, тоже, легко, но часто касающиеся друг друга, и Чангюн, который будто утопающий, то и дело прилипает к Кихену, который только смеется. Все это так успокаивает, и все равно, что все остальное вываливается из рук и осыпается пеплом. Все равно, что учителя теперь ставят ему низкие оценки просто от того, что он не носит повязки на руке, все равно, что дома идет разлад, и он снова остался никому не нужным в собственном доме, заполненном незнакомыми людьми всегда, когда только можно. Все равно, что отец, и так раньше его не любивший, теперь действительно был в ярости и вчера едва не ударил его, при всех собственных гостях, когда увидел его руки. Ему правда было легко. Сегодня, в сгущающихся красках перед грозой, и только горячий и тяжелый осадок взвивался внутри него каждый раз, когда на них начинали показывать пальцами люди. Но он ведь был сильным, а еще рядом с ним был Минхек и потому он старался не придавать этому никакого значения. И крепко сжимал в кулаке спрятанную в кармане белую шапку. - Эй, смотрите, - Шону подбородком кивнул вперед, и Хенвон отвлекся от своих мыслей, поднимая глаза, и убирая голову с чужого плеча. Полицейских было как-то много для такого простого прибрежного района, а то, что они все, как один приставали к простому мужчине – еще страннее. На самом деле, Хенвон бы раньше никогда не полез бы к представителям хоть какой-нибудь власти, тем более, если они зачем-то начали изучать чьи-то вещи(мужчина продавал обувь в проулке, старенькую, но крепкую), но сейчас он, по привычке достав из кармана шорт небольшое соцветие ганхи – теперь он носил его с собой всегда, как талисман, - первым пошел к мужчинам в форме, огибая их кругом, чтобы стать между ними и продавцом. Следом за ним пошел Шону, улыбнувшись и пальцами тоже сложив пистолет – по-детски так, но все же все равно серьезно. Чжухон подошел сзади к одному из солдат, по-дружески положив руку на его плечо, и улыбнулся, смотря на оружие, прижатое воякой к груди. Он с улыбкой, пьяной какой-то и немного злой, стал перед мужчиной и приложил голову к дулу пушки, прикрывая глаза. Возможно, он и правда что-то ему сказал, а может, только почудилось, но в движении его губ Минхек почему-то увидел надломленное и какое-то почти молящее «Убей меня». И он, правда, правда испугался, что это действительно может произойти, но военная полиция осталась глуха к его просьбам. Горькая улыбка пробежала по его губам и тут же исчезла, испарилась и больше не возвращалась. Хенвон с улыбкой подошел к одному из мужчин и прищурил в дружелюбной улыбке глаза, вкладывая в карман на его груди цветок ганхи, вдохнув полной грудью его запах до этого. Он слегка отошел, будто смотря на свою работу, и отвернулся, помогая парням и дядюшке собрать все его вещи – оказывается, ему запретили тут продавать. Хенвон осторожно складывал ботинки и сапоги в сумки, чуть покачивая головой в такт музыке, которая вертелась у него в голове, а Минхек со спокойным видом стоял за его спиной, помогая мужчине передавать вещи в мешки. Хенвон поднял на него взгляд и тепло улыбнулся, и Минхек на несколько секунд дольше задержал руки на его пальцах, сжимая их. Было в этом взгляде что-то такое…плохое. Что-то, предзнаменовывающее очень плохую концовку для них обоих. Что-то, из-за чего хочется его обнять, прижать к себе и поцеловать в лоб, что он собственно и делает, пока Хенвон задыхается от внутренней тяжести, которая сдавливает его грудь и заставляет ныть что-то внутри. Че на секунду кажется, что он расплачется, но это чувство проходит вместе с объятием, и он просто тяжело дышит, обнимая старшего в ответ и прикрывает глаза, шмыгая носом. Так немножко, самую чуточку, легче, и дышится и живется, и он сам впервые хватается за руку Минхека, за его запястье и дрожит, сжимая его. -Все хорошо, Хенвонни, - смеется Минхек, хотя и сам знает, что ничего, черт возьми, не хорошо, и что все катится в тартарары следуя за какой-то шуткой судьбы, но все равно улыбается, все равно гладит по волосам и шепчет мягко, - Сегодня приходи вечером в теплицы. - Зачем? – Хенвон с интересом и некоторой дрожью поднимает на него глаза, а Минхек только улыбается, снова таща его на буксире за собой. - Увидишь! – он улыбается, зажимая плечи, и щурит темные глаза, взъерошивая бледные волосы. В пасмурном свете неба они кажутся больше похожими на шапку бледной поганки, и Че слегка передергивает от такого сравнения. Ли обнимает его, будто ему холодно, но на самом деле в жаркой парилке скорее душно и противно, потому что даже легкая футболка липнет к телу, а воздух проходит в легкие маленькими комками. Но Хенвон позволяет, потому что ему и правда очень нужно это тепло, чужое, не природное, эти руки тоже нужны, которые обнимают его плечи, и нос, уткнувшийся в висок – тоже просто необходим. Он, наверное, просто не выживет без всего этого, потому что уже стало привычным, сплелось в голове с дыханием, и теперь без чужого тепла не существует и воздуха вокруг, горячего или холодного. Он улыбается и что-то шепчет; они оба не понимают, что, но смеются радостно и звонко, будто с самой прекрасной шутки, и держат руки друг друга, смотря в глаза. Пускай их ждет впереди что-то жуткое, возможно даже необратимое – пока они могут чувствовать это тепло, хотя бы даже в самое пекло на улице. Просто, немного чужого присутствия, и тепло чужих рук, взгляд, направленный на тебя – разве это много? В один момент кажется – непозволительная роскошь. *** Под тенью моста не так жарко, и потому они удобно размещаются там на коробках, лениво болтая. Это пустая болтовня, такая лениво текущая, что Чангюн засыпает на плече Кихена, сжимая его левую руку в своих, обнимая, как детскую игрушку. Ю только улыбается и поправляет младшему налипшую челку, и Хенвон снова замечает скользящее вокруг ощущение осторожной нежности. Оно заполняет собой воздух, и будто бы заменяет его, настолько оно велико и обширно. Че укладывает голову, по привычке, на плечо Минхека, вытянув вперед руки, что-то спрашивает. Незначительное, даже глупое; Ли смеется, и тянет руки на себя, почему-то говоря, что они у Хенвона красивые очень, и прячет в замке своих. Глупо, наверное, но Хенвону только неловко, и еще очень-очень приятно, внутри все переворачивается даже от таких простых слов. Раньше он никогда бы не поверил в то, что такое вообще возможно. Телом ощущать, как кто-то подходит тебе, как заранее изготовленный кусочек (на самом деле ведь так и есть, правда?), как неотъемлемая часть тебя самого, только больше, прекраснее. И она рядом, бок о бок сидит,греет, частичка чего-то чужого, но уже заранее твоего. - Там кто-то идет, - голос у Чжухона низкий и внезапный – сразу же разрушает всю атмосферу лени и спокойствия. Че благодарен ему за такой тон, потому что он сразу понимает, что дело нехорошо. Вскакивает с коробок, на которых они с Минхеком умостились, поправляет футболку и нервно поднимает взгляд, от шока и некоторого испуга замирая. Минхек стоит прямо за его спиной, между ними расстояние в протянутую руку, но Хенвон всем видом показывает что сейчас, именно в эту секунду, его преодолевать нельзя. Он прячет руки за спиной, и закусывает губу, смотря не на чужое лицо, а на книгу с большим белым крестом в его руках. Так чуточку проще оттянуть неизбежное. До этого Хенвон надеялся, глупо, конечно, но все же он верил, что можно будет скрыть как-то от отца свое непослушание, скорее переходящее границу даже бунтарства. Че не боялся нарушать закон, переступать теперь уже почти невидимую из-за привычки границу – просто потому, что эта граница казалась ему самым абсурдным делом во все времена. Хотя ведь когда-то он и правда верил в то, что запрет на отношения между соулмейтами это высшее благо, и что создан он только ради помощи людям из-за жуткой истории, которая почти надвое уменьшила население Земли. Почему люди должны умирать вслед за своими соулмейтами-супругами, почему их маленькие дети должны умирать вместе с ними, еще слишком привязанные к ним? Разве это хорошо и справедливо? Разве это правильно? Детские мысли и в подростковом возрасте, когда он понабрался ума и научился читать «запрещенные» книги, стали казаться глупыми, лишенными смысла, потому что в той войне были виноваты вовсе не соулмейты, а правительство, вершина общества, поддавшаяся непонятной никому злости и ненависти, заставившая начать все это. И любовь тут выступила лишь возможностью преломить течение этой чумы, которую распространило лишь чье-то желание выгоды и большей силы. А сейчас, когда ему в спину дышит его соулмейт, человек, готовый принимать его со всеми его нервами, плохим чувством юмора, скрытностью, это кажется и вовсе невероятно идиотским. Все это разрывает его изнутри, от чувства, что все то, что отец пытался ему навязать он пришел к активному сопротивлению навязываемой системе. Он не жалел, но чувствовал себя невероятно мучительно от этого, потому что он все еще отца любил. Просто, и по-детски, как некоторые дети не любят родителей, которые дают им все, что только может желать ребенок. Он любил и в какой-то степени восхищался его верой в непорочность и святость запрета, из-за которого он и вступил в этот Орден Креста, который проповедовал ненависть к отношениям соулмейтов. Он все равно уважал и хотел внимания от того, кто жил на почти религии, полностью основанной на ненависти, от того, кто никогда не любил его самого, своего ребенка. Потому сейчас он дрожал от страха. Потому что они теперь с отцом – по разные стороны баррикад, потому что и без того большая пропасть между ними стала теперь и вовсе непреодолимой, потому что теперь отец волен проявлять свою ненависть к нему открыто. Он молчал. Смотрел презрительно и хмуро, а потом его взгляд заволокло какой-то поволокой, и Че почувствовал, будто на него смотрит совсем не родной человек, что он не знает его. И никогда не знал по-настоящему, но сейчас ощущение, что рядом – чужой. - Подойди сюда. И голос, кажется, тоже чужой. Хенвон вздрагивает, и это не укрывается по крайней мере от двух пар глаз, что заставляет его еще больше ссутулить плечи. Он не хочет выглядеть слабым, ни перед теми, кто вечно ходит с отцом, ни перед действительно родными людьми. Эта несдержанность делает его уязвимым, он знает это, он видит это в торжествующем взгляде отца, когда тот оказывается близко. По спине бегут мурашки, не потому, что страшно, а потому что боль кровавым пятном размывается по всей груди и дальше, заполняя все тело. Звонкая, болезненная, отдающая жжением пощечина – вовсе не причина этому, но чужой взгляд, который полон искрящейся и выливающейся через край ненависти, вот что делает действительно больно. Потому что Хенвон – все еще ребенок, все еще любящий своего единственного родителя. Потому что даже так, после многих лет глухого игнорирования терять отца – трудно. Смотреть, как тот, безразлично мазнув взглядом по его лицу, по всем остальным, на секунду лишь затормозив какой-то мигнувший торжеством взгляд на Чжухоне, который все еще сидел на коробке над головой Хенвона, даже не подумав сдвинуться с места, уходит. И Хенвон смотрит, не бежит следом отчасти потому, что это просто бессмысленно. Но с другой стороны ему просто слишком хочется остаться тут, где он нужен и, обязательно, любим. Потому что тебя ждут и обнимают при встрече, вовсе не потому, что ты соулмейт одного из ребят, а потому что ты уже действительно часть этой маленькой, но сплоченной семьи, своего собственного клана, который плывет против течения, несмотря ни на что. И, ему иногда кажется, что пускай и не родной отец, но человек, который направляет и своеобразно заботится о нем, как это должен был делать папа, у него есть. И, пожалуй, к Чжухону у него сейчас гораздо, гораздо больше уважения, чем к собственному отцу. Хотя бы потому, что тот позволяет ему себя обнять, треплет по волосам и глухо, по-отцовски, смеется, мягко проговаривая, что все хорошо, что такое бывает, и что этого было не избежать. Даже Минхек не мешает, потому что видит, насколько трепетное у Хенвона отношение к тому, как с ним себя ведет Чжухон. Он вовсе не ревнует, и никогда не ревновал бы. Просто потому, что чувствует то же самое. *** Хенвон чувствует себя немного неловко, но это, наверное, просто от новизны ощущений. Мягкая черная ткань удобной рубахи приятно пропускает прохладу, правда немного смущает слишком открытый вырез на груди. Он бесцельно смотрит по сторонам, изучая новую обстановку одной из самых дальних теплиц. В ней все еще растут ганхи, но основное место занимает все же большой стол, доверху заполненный какими-то старыми приборами – разные мерные стаканы, с выщербленными носиками, мензурки, ступки и пестики, даже газовая горелка. Все находится на столе в каком-то одним хозяевам известном порядке, и Хенвон невольно замирает, будто чувствует, что может сегодня происходить. Он оборачивается на Минхека, и с интересом склоняет голову – в вырезе рубашки можно разглядеть несколько цветастых полос на его груди. Старший подходит к нему вплотную, и с какой-то озорной улыбкой проводит большим пальцем по лбу Че, оставляя на нем широкую синюю полоску. - Как посвящение в какую-то секту, - не стесняясь говорит Хенвон, но все равно улыбается, смотря, как чужие пальцы опускаются еще в желтую краску и мажут его бледные щеки маленькими точками, будто веснушками. - Не спорю, что похоже. А дальше и того хуже будет, - без обиняков соглашается Минхек, - но это скорее не от нас зависит. Хенвон не понимает от слова ничего, но кивает, идет следом, садится за стол, смотря на старшего и готовясь повторять. Но Минхек только укладывает голову на стол и смотрит на него, долго и пронзительно, что даже смущает. Хенвон старается краснеть не откровенно, чтобы старший и не подумал, что такое может в Че что-то задеть или перевернуть. Он зевает и потягивается, потирая шею. - А тут и должно быть так жарко? – Хенвон слегка покачивается на стуле, запрокинув голову и делая вид, что взгляды Ли из-под его снежной челки его вовсе не смущают. - Ага, как ты тогда что-то тут варить собрался? – по привычке вопросом на вопрос отвечает появившийся из ниоткуда Чжухон, садясь во главе стола, и беря одну из белоснежных ступок в руки, чтобы начать давить какие-то семена. - А что мы варить будем? – тут же с интересом спрашивает Че, подсаживаясь к старшему ближе, следом за придвинувшимся к нему Мином. - Заготовку под настойку ганхи, - просто пожимает плечами Хон, не отвлекаясь от своего дела, - Минхек, где там остальные? - Краски несут, или уже раскрашивают Чангюна. Добился-таки того, чтобы его пустили. - А что, раньше не пускали? – Хенвон чувствует себя маленьким почемучкой, но все равно интересуется, склоняя голову. На вопрос прямо никто не отвечает, потому что старший, видно совсем углубился в свою работу, а Минхеку, кажется, просто неловко говорить на эту тему. Хенвон решает пока оставить этот вопрос, да и как-то стеснительно спрашивать об этом у самого подошедшего Има, который удобно падает на один из стульев, за руку притянув следом и Кихена, который выглядит сегодня особенно нервничающим. Он слегка передергивает узкими плечиками, хмурит тонкие брови, и вечно отводит взгляд, будто на нервы действует одно нахождение Чангюна рядом. Хенвон видит, что это не раздражение, что это вовсе не глупая прихоть или желание старшего проучить Чангюна за его настырность. Какая-то странная нервность, скользящая в каждом движении старшего вызвана скорее…смущением, перемешанным с неловкостью или даже нежеланием из страха. Придя к такому выводу, Че хочется скорее о нем забыть, потому он улыбается Шону и снова слегка вздрагивает от изучающего и умного взгляда Шону, который действует на него несколько волнительно. Они все перекрашены красками, лицо и шея, открытая грудь и руки – нигде не забыл пройтись след кисточки, или, скорее, чужой руки. И Хенвон, как и они, тоже весь в краске, и Минхек, слабо улыбаясь, рисует на нем новые узоры, макнув пальцы в очередной цвет. Чужие тонкие пальцы рисуют что-то на виске, шее и на плече немного, и от этого неловко и щекотно, потому что кажется, будто все вокруг смотрят на это, такое личное и какое-то трепетное действие. Но никто, на самом деле не смотрит, потому что заняты. Вонхо рисует что-то на щеке Чангюна, довольно смеясь, а Шону и Кихен тоже начинают мять какие-то приятно пахнущие весной и острым запахом какой-то расслабленности травы в ступках. Хенвон поводит плечами и тихо смеется, потому что и правда щекотно, а после чихает; Минхек улыбается светло. Они вместе пьют какую-то голубую настойку, и на вкус она и правда препротивная. Горький вкус перемешанных трав отдается каким-то горячим ощущением на языке и в горле и все горит, от губ до самого желудка, из-за чего даже слезы в уголках глаз собираются. Такое ощущение, что это какой-то алкоголь, так в голове все затуманивается от этого горячего, огненного вкуса. Минхек улыбается и кивает, как-то даже капризно говоря: - Никак не могу привыкнуть, что эта заготовка такая горькая, - Он недовольно морщится, поджимая губы. - А зачем ее пить, Минхек? – тихо спрашивает Че, пытаясь восстановить голос от такого напитка. - Чтобы потом настойка помогла, - серьезно кивает Минхек, приобнимая младшего, - иначе никак. Нужно потерпеть, чтобы потом она в нужный момент спасла. - Но ты ведь обещал, что мы никогда не попробуем ее действие на себе, - тихо бурчит Хенвон, носом утыкаясь в чужую грудь. Он ведь на самом деле понимает, для чего это нужно, и понимает, что без этого не обойтись. Революций ведь без боли не бывает. Он шмыгает носом и прячет свой взгляд в вороте чужой черной рубахи, и поджимает губы. Он понимает все, не ребенок ведь, и разговоры эти, о том, что пора уже все менять, тоже для него не новы. Когда-то в его сердце таилась вера в то, что когда-нибудь появится кто-то, и хотя бы на день сделает все как прежде, чтобы все было правильно, а не как говорят в правительстве, в телевизоре и в душных комнатах Ордена Креста, который так фанатично насаждает идею запрета. Он верил когда-то, что кто-то появится настолько же сильный, кто сможет противостоять его отцу, кто сможет сделать все правильно, и кто может вернуть ему его маму, которая погибла только из-за этого чертового закона, который высосал из нее все до последней капли. Он так горячо мечтал об этом очень долгое время, даже будучи умным подростком. Пока не понял, что все слишком, чересчур доверились этой системе, простой и не проблемной, в которой больше никто ни от чего не зависит. И что если он и хочет, чтобы появился кто-то, кто сможет победить, как бы банально не звучало, его отца, чтобы хотя бы в их городке все стало как давным-давно, то это должен быть разве что он сам. Потому что, Хенвон в детстве еще видел, как отец расправляется с теми, кто хочет попробовать ему перейти дорогу. Он видел Ганхи. Когда-то давно, но он точно знает, в честь кого названы эти цветы, и честно сказать, он бы не дал им названия лучше. Наверное, стоит об этом рассказать Чжухону, что видел, что знает, что помнит, хотя бы немного из того, что может помочь ему в поисках. Он когда-то сам кормил Ганхи с ложки, а тот успокаивал его, когда он снова вспоминал о матери. Это было так давно, что могло бы уже затереться, если бы не было таким ярким пятном размыто в его памяти. Первый и последний человек, который противостоял его отцу когда-то. «Не волнуйся, после меня придет еще Чжухон-и, он точно сможет то, что у меня не получилось». -Эй, Хенвонни, - Минхек зовет тихо, но Че слышит все равно, поднимает голову и замирает. Минхек тепло улыбается и пальцем смахивает какую-то пылинку с его щеки, щуря глаза. - Расслабься, сейчас все хорошо, - Ли будто читает его мысли, успокаивающе улыбается, и обнимает крепко-крепко и младшему правда хочется верить, что все и правда хорошо. Что нет никаких проблем за пределами этих теплиц, что теперь он не бездомный парень без будущего (учителя завалили его по всем экзаменам), что все еще может быть случится так, что родные для него люди не решатся поднимать восстание в месте почти абсолютного правления секты, одобренной государством. Хочется, правда верить. Глаза закрываются сами собой, а губы к чужим губам – физическая необходимость, как вздох. И наверное, лучше сразу расплавиться в этих ощущениях, сразу же утонуть и не возвращаться, чтобы вообще потеряться от мира, чтобы не чувствовать и не жить, потому что дышать становится трудно, едва чужие губы отстраняются слишком далеко. Хенвон чувствует себя умалишенным и, кажется, больным, но правда не может позволить себе от этого отказаться. Закидывает руки на чужую шею, потому что им там самое место, и целует снова, неловко, но очень яростно, потому что неопытность не уменьшает его отчаяния, которое скользит в каждом желании быть ближе. Это какая-то эйфория на границе с физической болью, и Хенвону, правда, правда нравится. И если это и есть то, что называют в старых книжках «эффектом соулмейтов» то он готов отдать все что угодно ради этого ощущения. Чжухон задумчиво смотрит на сидящих вокруг него ребят, чуть горько улыбаясь, и словно алкогольный напиток, пьет готовый отвар из ганхи, кривясь от его горькости, и сжимая в кулак расслабленную руку. В такие моменты его боль достигает своего пика, правую руку будто кто-то отпиливает, и он может только сжимать зубы и хмурить свои брови, смотря на окружающих его людей. Это немного успокаивает его – хоть кто-то может быть хотя бы на короткое время счастлив. Он знает, какое счастье в единении, оно ему известно как никому другому, но даже собственная боль не заставляет его сердце трепетать от обиды. Он правда рад, за всех, кто его окружает, потому что те не только «встали на путь истинный», но, что более важно, нашли то, что действительно сделает их счастливыми. Когда-то давно, в старших классах, Чжухон тоже не понимал концепции соулмейтов, считал ее несостоятельной. Он был за свободный выбор, он был человеком, который не верил в какие-то рамки, которые выставляла ему природа. До тех пор, пока не встретил Ганхи, до тех пор, пока не понял, что это не просто его личный выбор – даже судьба согласна с ним, и что ему хорошо, даже несмотря на то, что они были задуманы оба природой, как идеальная пара, или что-то в этом роде. Он просто любил, и просто наслаждался своим счастьем, каждой минутой, в течении которой чужие пальцы сжимали его пальцы, пока чужие губы были в постоянной близости, готовые к поцелую. Он просто был счастлив, и правда, было плевать на какие-то надписи на руках, пока он не понял, что они помогают ему Гана по-настоящему чувствовать. Каждой своей клеточкой ощущать то, что чувствует другой, это было так величественно и пугающе, но настолько прекрасно, что Ганхи вместе с Чжухоном раз и навсегда решили, что если это возможно, они покажут людям правду. И пусть они сами выбирают, любить ли тех, кто тебе дорог просто потому что он твой человек, или любить без оглядки соулмейта. Они никогда не заставляли никого любить друг друга, просто рассказывали о том, что-то, что представляют им выбором – на самом деле еще одна грань его отсутствия. И так было, пока Ганхи не забрали прямо из рук Чжухона. Просто потому, что они были вместе и просто потому, что они были счастливы. Из-за одного росчерка на руке. Отобрали и спрятали где-то, но не убили, потому что внутри все еще больно чужой болью. Колотит и знобит, и на руке тоже гниет, от чужой, не своей боли, и это – единственное, почему он все еще движется, все еще существует, и все еще надеется на то, что разрушить эту систему возможно. Не ради всеобщей свободы, а лишь ради шести ребят, которые пошли его путем, и ради Ганхи, который где-то все еще болеет не его болезнями. Ради небольшого количества людей, которые не должны, не обязаны переживать то, что переживает он сейчас. Ради Шону и Вонхо, которые идут рядом с ним рука об руку едва ли не с самого начала их пути. Которые и сейчас, сидя рука об руку, все равно глядят на него с сочувствием, потому что понимают, как ему не хватает того, кто был и им невероятно дорог. Ради Кихена, который действительно был с ним с самого начала, который сейчас, в самые темные дни, пытается быть поддержкой, хоть капельку похожей на Ганхи. Ради него и его маленького соулмейта Чангюна, ребенка еще, но уже достаточно решительного, чтобы принимать настоящие взрослые решения. Ради Минхека, который является для него младшим братом, почти сыном, и Хенвона, который так отчаянно тянется к нему, как к отцу, когда его собственный отказывается от него. Ради Минхека и Хенвона, чьи отношения все время на какой-то грани, не срывающиеся в ненависть, но невероятно опасные, до бессознательных кошмаров по ночам, которые будят и заставляют тяжело дышать еще долгое время. И ради Ганхи, который пропал, но обязательно вернется, которого он найдет, даже если придется своими руками перерыть всю землю в округе, даже если придется с голыми руками идти на солдат, даже если ради одного прикосновения придется отдать жизнь. *** Шону сидит с низко опущенной головой. Чжухон как никто другой знает, что это значит, а потому взглядом выгоняет ребят из комнаты, садясь рядом на диван. У Ли – расслабленная поза и запрокинутая голова. Он лениво моргает и больше похож на большого усталого кота, которому удобно и хорошо просто ничего не делать. Но внутри, за показной ленью, напряженные до последней мышцы, острый взгляд прячется под опущенными ресницами и сейчас он сканирует друга с ног до головы, замечая в нем мельчайшие детали, которые обычно не являются частью его образа. Опущенные широкие плечи – признак усталости и слишком большой нагрузки, опущенная голова и плетьми лежащие руки – почти покорение судьбе, и взгляд, не привычный что-то ищущий и обдумывающий, а пустой и пугающе черствый, так, что до мурашек пробирает даже Чжухона. Вонхо наверняка чувствует себя плохо, думает Чжухон мимолетом, и осторожно касается плеча друга, глазами спрашивая, что случилось. - Отца положили в больницу, - спокойно, уравновешенно и мерно говорит Шону, переплетая пальцы между собой и все еще держа голову опущенной, - Нужна операция. - Какую сумму они заломили? – тут же выдыхает Чжухон, смотря на Сона выжидающе, и старший только кривится и подает бумагу парню в руки, прикрывая глаза. - Они заявили, то цена подороже, потому что я…не самый порядочный гражданин, и они вообще не хотели бы иметь со мной дела. Я думал, я разнесу все отделение. Это уже похоже на очень плохую шутку, Чжухон. Нас травят, реально пытаются травить. - Я знаю. - И делают это через нашу семью, Чжухон. Они переходят границы, разрушают наш мир, хотя мы даже не лезем к ним. - Я понимаю, о чем ты, Хену, - Чжухон мягко улыбается(по крайней мере очень старается), когда старший смотрит на него, -мы найдем деньги, обещаю тебе. А теперь пойдем, нас ребята ждут… - Чжухон, ты не видел Хенвона? У Минхека лицо – уже скорее похоже на покореженную маску, и все в нем сплошное волнение и испуг. Он от волнения даже забывает о приличиях, но Чжухон понимает в чем дело (кому как не ему понимать в чем дело), и подходит к младшему, опуская руку ему на волосы. - Не волнуйся, он сказал, что скоро вернется. Он же домой за вещами пошел, разве нет? - Он ушел уже почти двое суток назад, - беспомощно выдыхает Мин, и прикрывает глаза, сжимая кулаки, - Мне пойти его искать? - А если он вернется? Лучше уж будь тут, и поддержи его, когда он будет рядом. Я чувствую, ему понадобится твоя поддержка. Чжухон до неприятного ощущает себя мудрецом и советчиком и эта роль его как никогда угнетает, он кривится и кусает губы, отворачиваясь от младшего, и зовет Шону за собой, без слов кивая на выход. Он вовсе не мудрец и вовсе не в праве давать советы, он не должен запрещать чего-то или говорить, как ему кажется лучше. Но перед тем, как Ганхи окончательно забрали, он успел добраться до их дома, в котором не было Чжухона, который сорвался на его поиски. И его последние слова передавал Ли в последствии Кихен, стараясь сдержать слезы в глазах от того, насколько несчастным выглядел тогда Чжухон. Нет, он не в праве советовать, но он знает, что из себя представляет отец Хенвона. И на самом деле, Минхеку лучше действительно остаться тут. Чтобы никуда не опоздать и защитить. *** Минхек чувствует, что внутри что-то рвется. Медленно и натужно, оно по волоску разрывается, но каждая такая потуга дается огромной болью, от которой что-то сводит в горле и тяжело дышать. Он теряется, потому что вовсе не так представлял себе действие этого «чувства соулмейтов» или как оно там, то чудесное, но вовсе не сказочно прекрасное, у которого нет точного термина. Боль сводит с ума, и мутит все чувства и порывы, и Минхек даже не понимает, как начинает прятаться ото всех в одном из деревянных традиционных домиков, которые спрятались между каменными пристройками и стеклянными теплицами. Он лежит на полу и даже не корчится – просто дышит горячим воздухом, в котором запах пыли перемешивается с запахом старого дерева, а еще немного пахнет плесенью и затхлостью, которая бывает только в брошенных домах. Минхек ощущает все это, но будто не ощущает вовсе, противный рвущийся комок из нитей-нервов болит и трепыхается внутри, не давая даже осознавать некоторые чувства. Минхеку совсем себя не жалко, он раскрывает, как он воображает, все свои ментальные барьеры, становится чутким к звукам и ощущениям, и позволяет боли и сквозящему сквозь него отчаянию проходить сквозь него, как через фильтр, оставляя все внутри него, и выводя чистую энергию. Минхек не верит в магию, наверное, но все же представляет, как вся сила, что у него есть, переходит Хенвону, хрупкому и тонкому, чтобы поддержать его. Ему только страшно, что его резерва для Че будет мало. Он лежит на полу, греется о деревяшки пола и остатками сознания еще пытается связно мыслить, но в голове какие-то обрывки, то ли в воспоминаний, то ли мечтаний, они причудливо переплетаются в одно что-то общее, и эта несвязность останавливает боль, будто ложка в желе, тонет в нем и если не растворяется, то становится почти безразличной. Хенвон везде улыбается ему и тянет свои худые длинные руки, чтобы его обняли. Он смеется, так звонко и радостно, как всегда стеснялся, и мило краснеет от этого, продолжая вяло выпутываться из наглых рук, которые его щекочут. Навязчивыми идеями, болезненными мечтами проплывают сотни эмоций чужого лица, и боль переходит в новую фазу, какую-то дикую и мучительную еще больше. Все прекращается как-то слишком внезапно. В одну секунду вдруг просто расплывается, как тучи расходятся после ливня, разогнанные свежим ветром. Минхек распахивает глаза и осматривается вокруг, потому что внутри все равно что-то давит на грудь, заставляет двигаться, вскидывает наверх и тянет куда-то во все стороны разом, что начинает кружиться голова. Ли сжимает зубы, едва не прикусив себе губу, и сжимает руки в кулаки, судорожно, но почти ровно выдыхая. Он чувствует что-то с кристальной четкостью, чувствует и двигается навстречу этому чувству, совсем не думая о последствиях, и даже не стараясь о них задуматься, рвется вперед, как чертов бульдозер. Потому что где-то тут его ждет Хенвон. Совсем близко, он как пес ощущает что-то сродни запаху, который тянет его, как чертов магнит, как притяжение, куда-то вглубь стеклянно-бетонного лабиринта с редкими деревянными постройками, тянет невыносимо вперед, и Минхек даже едва не натыкается на дверь лбом, лишь в последний момент схватившись за ручку и со стуком распахивая чертову дверь, и вбегая внутрь. Колени – в кровь, сердце – в пятки, потому что Хенвон вздрагивает от испуга и едва слышно скулит, сжимаясь. - Это я, Хенвонни, не бойся, - осторожно подсаживается и непривычно смотреть на белую маску на чужом лице, скрывающую все, даже глаза в узких щелках не видны. Ли осторожно касается ее, чтобы стянуть, но Че дергается, отводя голову, и тихо глухо шепчет сорванным голосом: - Не нужно. Он дрожит и жмется к стене, будто до сих пор боится, и отводит голову, чтобы Минхек не касался. Ли это пугает, но больше в нем решимости увидеть чужое лицо, потому что это сродни нехватки воздуха, необходимо и важно. Он осторожно тянет маску наверх, в конце рывком стягивая ее с чужого лица, и замирает, смотря на парня. Чужое лицо – одна сплошная гематома. Синяки на скулах, царапины и едва ли не вмятины, лицо обезображено и внутри Минхек воет от бессильной злобы и боли, и от этого ощущения даже отодвигается от парня, от чего на чужих глазах наворачиваются слезы. Минхек вздрагивает и притягивает парня к себе, потому что оставлять его одно нельзя, укладывает чужую голову на свою грудь, хотя внутри клокочет злобный вихрь, который хочется тут же обрушить на кого-то. - Все хорошо, Хенвон-а…- он мягко гладит чужие черные волосы и целует лоб, прижимая к себе, - Я тебя защищу. Больше никуда не пущу, ни на шаг от меня… - Я не знал что мне делать…он был не один, со своими…последователями, -у Хенвона сломленная интонация, потому что он и правда не может поверить в то, что произошло, до конца принять то, что собственный отец…-Я сказал ему в лицо, что люблю тебя… Минхек вздрагивает и прижимает младшего крепче к себе, загнано дыша в его грязные волосы. Он совсем не так представлял это признание, совсем не таким представлял лицо Хенвона, когда тот будет говорить эти слова. Он должен был быть радостным и счастливым – вместо этого он избит и едва не плачет. - Они побили меня все вместе, крича, что я еретик и потерянный ублюдок. Что я сумасшедший, что я позор семьи…Когда я шел по городу, все так смотрели на меня…Дети кинули в меня камень, Минхек. Один, а потом еще и еще, я едва ушел… - Молчи! Не говори ничего, я знаю все это, каждую секунду, - вдруг сорвано шепчет ему Ли, сжимая его такую же синюю ладошку и прижимая ее к груди, - все это, до последней капли было и моим, насколько и твоим. Я был рядом с тобой все это время, разве ты не почувствовал этого? - Я знаю, Минхек, -уверенно кивает Хенвон, пряча сломленный, перепуганный и забитый взгляд, -Я чувствовал…Ты отдал мне все, что было в твоих силах. - И буду продолжать это делать, сколько это понадобиться. Я ведь тебя тоже люблю, и готов получить еще больше избиений, даже палками и камнями, лишь вы все знали об этом. Люблю и обещаю отомстить! - Не нужно…Минхек, не нужно, - Хенвон всхлипывает, и прижимается ближе, дрожа в бессилии. Потому что знает, что это старшего не остановит, что это не поможет, даже если он будет молить. Потому что это чувство передается ему, настолько огромное и сильное, что на секунду даже хочется поверить, что оно его собственное, что это решил лишь он, а не кто-то еще, что это действительно личные чувства. Но Хенвон слишком, слишком изломлен предательством самого родного человека, пусть тот и никогда не любил его. Он не может желать мести, просто потому что ему почти все равно теперь. Он остаток от бывшего когда-то уверенным парня, которого переломило за два дня, раскромсало и выпотрошило всего одно предательство. Человека, чью любовь он всю жизнь так отчаянно и болезненно желал, чьих чувств ему так не хватало. Быть может, люби его отец, он бы и не задумывался бы об отношениях с Минхеком? Даже не заметил бы их, как до этого не замечал чувств своих одноклассниц? - Я с тобой, Хенвон, не нужно думать об этом. У тебя еще есть я и ребята, правда? –Минхек чувствует, что что-то от него стремительно ускользает, как песок сквозь пальцы, но понять не может, чувство слишком тонкое и неясное, и схватиться за ощущение не получается. Хенвон улыбается ему. - Конечно, Минхек-и, - фальшь дается очень нелегко, но Че правда старается звучать правдоподобно. Потому что старшему это нужно, а Хенвону слишком плохо, чтобы думать. Он хочет поддержать его, хочет сказать, что он и правда в порядке. Но ему настолько нехорошо, что даже плевать. Он встает с пола и покорно идет за Минхеком, покорно ложится спать на его кровать и слушает без возражений слова о том, что Кихен будет за ним следить. Он становится вялым и апатичным, а в голове, когда он видит удаляющуюся спину Минхека, лишь одно запоздалое: «Может, не стоило все это начинать?» Все, начиная даже с обычного знакомства? Может, стоило соврать, как он и хотел в начале, что имена на их запястьях – просто совпадение? Быть может, стоило ничего не делать, игнорировать его улыбки и прикосновения, и просто быть безразличным? Тогда бы отец хотя бы продолжал просто его игнорировать, а не ненавидеть как теперь? Он смотрит на удаляющуюся спину и прикрывает глаза, чувствуя внутри много боли. И понять, чья она – его или Минхека становится невыносимо сложно. Да ему и все равно. *** Шону прижимается к стене между домами, тяжело дыша, и едва не сгибается пополам. Мешает только то, что проход малюсенький, а они тут вдвоем, он и Чжухон, сжимающий в руках какую-то спортивную сумку. Сон дышит тяжело, потому что пришлось бежать, потому что он опять едва не получил камнем в спину (в последнее время на них действительно сильно увеличивается давление, настолько сильно, что они не ожидали этого), и смотрит на старшего немного даже испуганно, потому что неожиданно совсем, что он буквально за шкирку вытащил его из очередной передряги. Обычно, этим занимается именно Шону, и в самом деле все равно, кого вытаскивать, разве что Вонхо слушаться приходится, чтобы найти ребят. Вот уж кто спец по защите. - Я нашел выход, - на лице у Чжухона очень некрасивая, но азартная улыбка, и он раскрывает сумку, давая коснуться ее дна, и щурит глаза, смотря на Хену. – Ты и сам понимаешь, у нас другого пути нет. - Я знаю, - он выдыхает тяжело, и достав из кармана маску, прячет пистолет в нее, чтобы не привлекать внимания. Сон не приветствует насилия. Даром, что он занимался единоборствами, сама мысль о том, чтобы причинить кому-то боль с самого детства коробила. Теперь не коробит и не вызывает тошноты, только крючком оседает в памяти, давя на совесть, но уже не мешает. Потому что защищать есть что. Есть кого. На самом деле, это даже не Вонхо – у него и правда есть силы защищать себя самостоятельно, бок о бок с Шону, грудью прикрывая остальных. Ребят, которые еще слишком малы, или просто не созданы для того, чтобы держать оружие в руках, даже если оно понадобиться для защиты. Правда совсем скоро им все равно придется взрослеть, и быстро, но пока это возможно – Хену будет брать все мучения их совести на себя. Потому что он так привык уже, потому что он взял эту часть из всех обязанностей Ганхи – всегда нести ответственность за каждого в их «клане». - Тогда стоит выступить немедленно, как думаешь? – Чжухон кивает, и хлопает друга по плечу, поправляя на голове синий берет. Шону кивает согласно и сжимает в вспотевшей руке оружие, идя следом за другом. Они это место знают, как свои пять пальцев, каждую улицу и каждый забор. Были времена, когда приходилось ночевать на этих улицах, когда домой не пускали из вредности или излишней строгости. Иногда приходилось на этих улицах договариваться о важных мечтах, прячась за углами домов, в тайных местах, за цветущими кустами и поломанными заборами, приходилось изучать каждый сантиметр из подросткового интереса, или из реальной надобности – улицы детства навсегда остались в памяти до мельчайшей детали. Как и это место, лавка ломбарда прямо среди маленьких бедных домишек, которая сколько они всегда помнили, насмехалась своей вывеской с позолотой над остальными покосившимися окнами. Теперь позолота облетела, а краска на дорогой двери из красного дерева облупилась, и никто не стремиться ее счистить до конца, потому что дела до этого совсем нет. Шону усмехается, рывком открывает дверь и кричит, рычит и целится, совсем не стесняясь камеры, даже машет рукой, показывая пистолетом (все еще закутанным в белую материю маски) на собственное запястье. Так глупо и по-детски, но Ли рядом смеется одобряюще и рычит на продавца, в лицо подавая ему сумку. Они вовсе не преступники, если подумать. Шону мог бы собрать и честным путем обычную сумму для операции, пускай бы ему пришлось горбатиться до сбитых в кровь рук и брать на себя непосильные, но честные кредиты. Он мог бы быть честным и «законопослушным», если бы и люди, которые выставляли ему счет, придерживались тех же позиций. Его отец – не он, и если дети не должны расплачиваться за ошибки своих родителей, почему родители должны? Почему если эти люди забывают о собственных клятвах и чести, он вдруг должен предоставлять им деньги, добытые непосильным, тяжелым трудом? Это не преступление, это простая справедливость. Пусть неправильная, чуточку даже глупая, которая все равно не изменит мир, и по закону все равно преступление – но все равно справедливость. Не на высших инстанциях, но хотя бы лично у него в голове, для него одного невыносимо правильная. Возможно, это совершенно глупо с точки зрения поступков взрослого человека, но почему нет? Почему в этом мире, в котором все идет как-то в разрез адекватной логике, он должен оставаться нормальным и здравомыслящим? -Идем, Шону, - Чжухон дергает его за плечо, и он сгребает в охапку сумку, и даже не смотря на продавца, выходит. Руки немного дрожат, а в них – спортивная сумка, в которую он кидает и оружие, и кривится мучительно, чувствуя себя скорее отвратительно. - Как думаешь?... - Плевать. Пойдем, мы должны успеть к твоему старику. Не смотри на меня так, - Чжухон улыбается несколько злобно, пряча пистолет под большой футболкой, - я давно уже мечтал сделать что-то в этом роде. Скоро мы будем совсем готовы начать, так что это хорошее заявление о нас. - Чжухон, ты уверен? - Я более чем уверен. Оружие…Я уже нашел его. Оно лежит в подвале, все готово к тому, чтобы начать, - Чжухон щурится подслеповато на солнце и поправляет козырек берета, чтобы тот ему прикрывал глаза, - Я давно готовился к этому…Уже..несколько лет, до каждой чертовой детали просчитал, наладил связи. Вонхо расскажет, если захочет, да и ты, наверняка, знаешь и сам. Мы давно налаживаем отношения…знаешь, с «единомышленниками» с других городов. Кое-кто приезжал даже из другой страны, и на самом деле…наше выступление будет лишь еще одним восстанием среди еще тысячи подобных по всему живому миру. Все становится на свои места, Шону, наконец становится на нужные позиции. Хену кивает, и ему на самом деле вовсе не удивительно узнавать обо всех этих обширных связях – не зря Вонхо считает его достойным знать тайны, и сам нередко с ним советуется, и жалуется тоже. Они все давно все знают, потому что, если честно, Ли хотя и хороший лидер, заговорщик из него никакой. Он даже не пытается ничего скрывать, и это, если честно, даже цепляет. Он будто бы говорит, что позволяет всем присоединиться к нему, если они действительно хотят. И ему ли не знать, что все дела для этого «выступления», которое так пафосно обставлено, начиная с формы, заканчивая оружием, делают уже давно они все сообща. Он шутит и делает вид, что не замечает, а сам благодарность прячет во всех мелочах, что делает для них, в поступках, потому что говорить, а не делать так и не научился. Он улыбается по-доброму и держит плечо, и это то, чего никогда не хватает людям. Чжухон похож на большого умного наставника, который никогда не ошибается, а если такое и случается, то ошибки исправляет сам, чего бы это ему не стоило. На его счету всего одна ошибка, которую он не предотвратил, и сейчас она гниет на его запястье и глухой ноющей и непроходящей болью отдается у него в груди. Они идут в больницу, и снова остаются наедине с одной очередной проблемой, к которой старший не имеет никакого отношения. Чжухон знает, но помогает все равно, потому что может и должен, потому что на то он и лидер, чтобы держать всех на плаву, как может. Это его долг. *** Минхек сжимает в руках канистру, и чуть косит взгляд на стоящего рядом Вонхо, но тот и не думает его останавливать. В его волчьих, диких глазах уже пляшут огоньки будущего костра, и он даже слегка усмехается в предвкушении, склонив голову вправо. Он с какой-то глубокой задумчивостью смотрит на дверь, украшенную крестом, и хмыкает. - Ну что, пойдем? – Он поворачивает голову к Ли и достает из кармана ключи, кидая их младшему, - на вот, это ключи Хенвона. Пришлось взять их самому, он бы не отдал, ты знаешь. -Хенвон-хен очень плохо себя чувствует в последнее время, - маленький юркий Чангюн появляется как всегда вовремя. - Он не болен, - выдыхает Минхек скорее сквозь зубы и только для себя, сжимая в руках железную канистру. - Он просто разваливается внутри от противоречий, - Им слегка кусает губу и осторожно говорит дальше, -сегодня его снова попытались закидать, в этот раз яйцами. Ли свирепо рычит, и его останавливает только рука Вонхо на плече, легко, но крепко сжимающая его. - Еще не время. Подождем, пока стемнеет. Минхек опускает голову и кивает, потому что и сам понимает, что так будет правильно. Он мешком падает на землю, ставит канистру у своих ног, и упершись локтями в колени, укладывает голову на ладони, скрывая в них лицо. Внутри его все еще что-то разрывает, и от этого чувства огонь внутри только начинает полыхать сильнее, и Ли чувствует, что вот-вот сгорит. Хенвон становится с каждым днем все хуже, как тяжелобольной, перестает обращать внимание на его слова и только руки к нему тянет, когда тот хочет уйти, устав биться о стену полного игнорирования. Минхек бы очень хотел научиться читать чужие мысли, потому что совсем не понимает, что происходит внутри младшего. Он чувствует только боль, острую, мучающую их обоих, и от этого только больше тянется к безразличному миру Хенвона, будто надеясь, что от этого все исправиться. Ли знает, что все это приведет к чему-то, и смутно догадывается, что это, возможно, и есть тот самый конец, который они предсказывали, читая его друг у друга во взглядах, но ему все равно больно от этого. Хенвон перестает отвечать даже на простые прикосновения, только бессвязно мычит, сжимая его руку. Он все еще любит – Минхек знает и видит, и связь их именно от этого настолько крепка, - но именно это причиняет ему двойную порцию боли. Наверное, со стороны они выглядят даже жалко, настолько бесполезны они сейчас. Но в чужих глазах он видит только сопереживание и немую поддержку, им обоим, потому что это единственное, что им сейчас нужно обоим безраздельно. Друзья впервые не могут ничего посоветовать, но даже их взгляды, их неловкие вопросы – все это помогает Минхеку держаться на плаву и раз за разом повторять «Все не так хорошо, но скоро станет гораздо лучше». Он верит в это всей искренностью, на которую способен, потому что верить теперь приходится за двоих. Ли улыбается, и выводит Хенвона на прогулки. Он привычно молчит, но на воздухе ему становится лучше, он улыбается и жмется к его руке не так отчаянно, а просто мягко и ласково, как котенок. Пока, впрочем, не видит хотя бы что-то, относящееся к городу и отцу, тогда ему становится хуже – он едва не плачет, и постоянно просит вернуться. Это единственные моменты, когда он начинает говорить, настолько сильно ему нетерпимо находиться в городе. Это давит-давит-давит, и Минхек не может перенести это просто так, и в первые минуты неясная мысль о мести приходит в голову снова, и план прорисовывается сам, быстро и до мельчайших деталей, будто он уже делал это ранее. Он коряво улыбается, укладывая Хенвона спать, и прячет под своей кроватью, на которой они спят, канистру, осторожно закупоренную, чтобы в комнате не провоняло все им, и выходит тихо, давая обнять вместо себя подушку, и просит Кихена за ним присмотреть, когда зовет за собой Вонхо. Чангюн оказывается вместе с ними случайно, но тут же решает помочь, чтобы не путаться под ногами Кихена, и чтобы не мешать каким-то разговорам Шону и Чжухона (на самом деле он все знает и понимает, но продолжает тактично не_мешать), потому идет следом за Вонхо и Минхеком, потому что им но точно не помешает. Они сидят втроем на пустыре, который остался вместо одного из домов, и лениво перебирают камни, отбрасывая их в стороны, просто для того, чтобы чем-то занять руки; незанятые руки, когда долго ждешь, могут причинить немало вреда. Солнце заползает за дома медленно и как-то издевательски, а Минхек чувствует, что у него невероятно чешутся руки, и он кусает кончики пальцев от нетерпения, чтобы хоть как-то успокоится. Со стороны слышится привычное фырканье Вонхо, и хотя Ли знает, что Шин делает это наигранно и фальшиво, все равно успокаивается как-то, и берет себя в руки. Вонхо лениво ходит из стороны в сторону, задумчиво что-то бормоча под нос, и даже нервный Минхек не решается его остановить. Он знает, что это важно, и уже через несколько дней, начнется то самое грандиозное «восстание» которое так будоражит кровь Чжухона, и волнует Кихена, мягкого доброго Кихена, который все еще боится держать в руках какое-либо оружие. Минхек прикрывает глаза и приказывает себе расслабиться, потому что нервы на пределе от того, что с каждым вдохом солнце освещает лицо все меньше и становиться прохладнее, но все равно слишком медленно, слишком сильно тянется время, заставляя его внутри корячится от сжигающих душу яростных огней. Еще он думает о Хенвоне, который сейчас спит один в кровати, и который может наверняка разволноваться, не завидев его на привычном месте – рядом с собой. Внутри от этого сворачивается еще и маленький узелок волнения, который не может пожрать даже злоба, и он изо всех сил старается не развивать мыслей о том, что может подумать нервный и нестабильный в последнее время Че, когда проснется. Им просто нужно поскорее закончить со всем этим, и все. Вонхо толкает его в плечо осторожно, но резко, от Минхек дергается, и поднимает на него взгляд, уставший и почти догоревший, измученный и уже приглушенный ожиданием. Хосок усмехается и кивает на канистры в своих руках, и Минхек вскакивает, беря одну из них, и тащится к дому, сцепив зубы. Канистра тяжелая, полная, но его это совсем не волнует, он хочет только побыстрее с этим закончить, расправиться и никогда не вспоминать. Он все еще хочет мстить, но хочет сделать это как можно скорее, потому что волнение набирает обороты с каждым шагом в сторону чужого дома. Бывшего дома его самого родного человека, забравшегося под одежду и под кожу, в кровь и каждую клетку, чтобы наполнить ее, пробравшегося так далеко, что даже больно. Человека, которого кто-то еще мог не любить, а кто-то даже осмелился ударить. - Я, пожалуй, открою сам, -Вонхо мягко забирает ключ из дрожащих пальцев и с щелчком открывает закрытые в параноидальном желании защититься двери. Они мягко и тихо входят внутрь и так же тихо, осторожно, принимаются разливать бензин. Чангюн порхает по мебели, разливая жидкость по деревянным поверхностям, пока старшие льют на полы и стены, осторожно обливают лестницу и второй этаж, ходя по полу, почти не ступая. Минхек делает все нервно, но невероятно тихо, несмотря, что руки от злости и ненависти дрожат и разливают бензин большими порциями. Они заканчивают, и Минхек тихим шепотом выгоняет из дома сначала Чангюна – младший совсем не сопротивляется и выходит, уходя за угол, откуда можно видеть дом и вход, но не быть замеченным с его ступеней. Следом за ним выходит Вонхо, сжимающий канистры в руках, и повинуясь зову Има тоже прячется за небольшой оградой, выжидательно смотря на дверь. Минхек с каким-то замиранием сердца разглядывает каждую деталь кухни, в которой он стоит. Кухня эта совсем неуютная, минималистическая и неприятно-серая, до скрежета в зубах, но в ней есть что-то, что говорит о присутствии в доме Хенвона. То ли это мягкие и милые украшения в виде зайцев, одиноко ютящиеся аккуратные крючки с милыми цветастыми полотенцами или то самое ощущение, на уровне инстинктов, как запах, которое пропитывает все вокруг и кричит «ОН был здесь! Это его место!», Ли не знает, но чувствует прекрасно и замирает даже на некоторое время, а после идет и осторожно, по шагам, открывает каждую дверь в доме, из какого-то странного желания. Он ненавидит их всех, потому что каждый из этих мужчин мог своими руками и ногами бить Хенвона, причинять ему боль. Но все же ему их просто…жаль. Он открывает дверь, даже думает распахнуть окна, но все же не решается зайти в комнаты, и сжимает в руках спички. Он сожжет здесь все, до последней щепочки, чтобы сжечь для себя и для Хенвона прошлое. Он дрожит – потому что боится огня, и смотрит на горящую в руках спичку, внезапно спокойно отпуская ее на пол. Пускай это подло, но он таким образом лишь восстанавливает справедливость, делает то, что сделал бы на его месте другой настоящий любящий. Он стоит и еще некоторое время смотрит, как огонь расползается по кухне, как он принимается жевать миле цветастые полотенца и украшения в виде зайцев. Но ощущение чужого присутствия становится только сильнее. Выбегает из дома он, только когда чувствует, что легкие наполняются дымом, и замечает, как смотрит на него Вонхо, сжимая в руке небольшую бутылочку с настойкой. Она пустая и опущена горлышком вниз, и понять, пил ли ее Вонхо или просто вылил – невозможно. Он подходит к старшему, и тот хлопает его по плечу, улыбаясь еще кривее, чем обычно. И Минхек понимает, что настойку он пил. Это можно заметить по его лицу, по чувствам, блуждающим на нем, и младший сначала не решается, но потом шепотом все же спрашивает, чувствуя в самом себе надрыв. - Что-то произошло? - Отца Шону больше нет в живых. Вонхо не говорит об этом не слова, и Ли снова приходится догадываться, но тут он теряется в теориях. Он смотрит на ровную широкую спину и впервые ему кажется, что и этой спине нужна поддержка, этим двоим спинам, крепкая и уверенная в них настолько же, как и в самом мироздании, чтобы могла поддержать их, как никто другой и сделала бы все, чтобы они были не так завалены проблемами. Им очень не хватает в этот момент Ганхи. *** Минхек чувствует, что что-то не так, буквально когда переходит дверной проем, отделяющий теплицу. Он замирает на несколько секунд, широко распахнув глаза и всего раз вдохнув, и выходит вон, что даже Кихен не успевает посмотреть на него. Он выходит, и грубо толкает в плечо проходящего мимо Чжухона, даже не извиняясь. Ли прощает его, едва видит его лицо. Что-то случилось с Хенвоном. Мин чувствует это всеми своими внутренностями, его опять куда-то тянет, а клубок внутри начинает ныть и болеть от того, что на секунду он чувствует, что крупицами уходит из него чувствительность. Он чувствует холод, непрошенный, ужасный холод, который колет его ладони и шею, мешая дышать. Он шипит от злости и боли, и несется вперед, безошибочно петляя снова по этому чертовому невыносимому лабиринту, который сводит его с ума. Чем дальше он проходит внутрь него, тем больше холода ощущают его уже дрожащие пальцы, и он понимает, чем это может кончиться. Хенвона он находит почти случайно, когда рвется прорваться вперед мимо дома, и решает пройти его просто насквозь, потому что обходить долго. Ванна смотрится в этом месте так карикатурно, так глупо и нереально, что Минхек не верит даже сначала, но его глаза не могут его обмануть – он видит сначала только ноги, свисающие с края ванной, потом тонкие запястья и руки, а потом и лицо, потонувшее в воде. Пальцы у Минхека и без того замершие, а потому и ледяная вода не кажется ему такой холодной. Он льет в воду настойку, не раздумывая, потому что она бережет от боли и залезает в ванную следом, обнимая Хенвона, перед тем, как рывком вытащить. Он весь мокрый замерзший и будто бы уже опухший от холода, но…пульс еще есть. Минхек прижимает холодного парня к себе, и растрепывает его волосы, садясь на пол и утыкаясь носом в его мокрую тонкую футболку. Он жмет его к себе отчаянно и крепко, как в детстве прижимал к себе котят, которых он тащил с улицы, когда родители пытались отобрать, он не хочет пускать и позорно плачет в чужое плечо, сотрясаясь плечами. Внутри все скручено бантами, но отпускает долго и мучительно, только с тем, как медленно греется кожа Хенвона, как его дыхание выравнивается и становится будто бы спящим. Минхек медленно, натужно, как старое колесо, снова скручивает свои эмоции, снова вжимает их в себя обратно, и мягко убирает чужие волосы с лица, мягко целуя холодный лоб. У них впереди наверняка еще больше, чем просто много проблем. Наверняка впереди столько еще всяких проблем, что он еще скажет спасибо за то, что происходит с ними сейчас, будет труднее и сложнее. Но теперь – совсем не страшно. Потому что младший, все-таки, рядом. Все еще ядом под кожей и единственным лекарством одновременно, все еще – его. И открыв глаза тянет плачущим, почти детским голосом: - Минхек. И правда, все страхи отступают. Значение имеет только то, что сейчас Хенвон, как ребенок, плачет, уткнувшись в его грудь, и тянет его футболку, в чем-то едва слышно обвиняя. Испуганно и так по-детски, невинно, что у Ли хватает сил только обнять и прижать к себе, снова успокаивающе целуя и заверяя, что все хорошо. Все пройдет. И греет – только тепло от соприкосновения двух разных подчерков на запястье. -Чжухон, я вернусь к тебе