I Lived

      — Юра. До завтра. — Высунувшись из окна, прокричала Мила. Девочка широко улыбалась другу, она видела, как сильно он расстроился. Уже дома, она дала себе слово, что никогда больше не оставит Юру один на один с его переживаниями.       — Ага. — Кивнул Юра, и сказал Бабичевым. — До свидания.       Плисецкий рассматривал асфальт под ногами и не сразу почувствовал руку Германа на своей макушке. Парень потрепал Юру по волосам и улыбнулся, всем своим видом он говорил — все пройдет.       После попрощались взрослые. Никита с Николаем пожали друг другу руки. Не разжимая рукопожатия, они о чем-то тихо перекинулись несколькими словами, после разошлись. Никита сел за руль, а Николай взял внука за руку. Мальчик не смел поднять глаза на машину, что-то говорило — он разрыдается.       Машина отъехала от подъезда, и Юра с тяжелым сердцем вошел в свой дом. Как обычно поднялся по лестнице. На втором этаже появились новые граффити, а на третьем — «Мейк лав с чиксой из кв», из какой именно непонятно, зарисовано. Хоть Юра и не спешил, но все равно успел даже до того, как двери лифта открылись. Наверное, дед немного подождал на первом этаже. Но подобный мухлеж, даже если и был замечен, Юрой проигнорировался. Николай с небольшим чемоданом прошел к двери, достал ключи. Дверной замок открывался слишком громко, и с каждым оборотом ключа нечто в сердце Юры ширилось и росло в размерах.       В квартире было темно и тихо. Пусто.       Длинный коридор освещался лишь неярким светом из кухни, все остальные двери были закрыты. Будто бы свет в конце тоннеля ждал Юру, норовя вот-вот потухнуть. Как будто весь мир стал только этим солнечным светом в конце коридора. Медленно мальчик разулся, почесал голову и пошел на свет. Выпив стакан воды, мальчик уставился на окно. Яркое солнце светило, но не слишком-то грело. Обычное лето для Москвы. Деревья отбрасывали на пол странные тени, от чего казалось, что плитка вся поломанная. На кухне была идеальная чистота, даже любимые кружки мамы убраны.       Как-то странно грустно стало на сердце у мальчика. Он прошел в свою комнату, разделся и бросил легкую ветровку на пол, снял дорожные вещи и переоделся в домашнее. Присел на кровать и уставился на грамоты в рамках, развешанные там и тут. Обычные бумажки, как их называл мальчик, слабо волновали его, но отчего-то выбросить их было жалко. Деда говорил, что это награда за старания. За боль и слезы, за падения, истерики, простуды, за все. Лед не прощает, так говорили на катке. А Юра не прощал льду. Он падал, а потом мстил — прыгал, вращался, скользил, танцевал. Сжимал зубы и продолжал бороться. Для него лед стал полем боя. В шесть лет он боролся, тренеры катка с ужасом смотрели на этого, пока еще, маленького мальчика и уже видели монстра. Если характер не изменится, то этот ангел точно обретет черную душу. Он уже сейчас не прощал льду и все доводил до конца.       Юра вообще ничего никому не прощал. Делал вид, что забыл и что это ничего не значит — да, но не прощал. Помнил все. Но мстил только льду.       Для своих шести лет Юрий вообще был слишком взрослым ребенком. Слишком упертым и целеустремленным. Слишком.       Мальчик опять вышел в пустой коридор, прошел в ванну, чтобы вымыть руки и умыться. Мальчик нахмурился, но не понял, что насторожило его.       — Юра, я занес твой чемодан к тебе. Разбери его обязательно. И стирку в корзину брось. Понял? — раздался голос Николая.       — Я понял. Ща сделаю.       — Есть будешь? Или уже пирожками аппетит перебил?       — Буду есть, я зверь голодный. — Для выразительности мальчик зарычал.       Из-за двери послышался смех Николая.       — Вылезай из ванной, нормально поговорим, надоело орать.       Угукнув, Юра быстро вытерся полотенцем и вылетел в коридор, в котором заметно посветлело после того как дед открыл двери в зал и спальню.       — Зверь пришел.       — А старый зверь еще ничего не разогрел. Иди хоть начни пожитки разбирать.       — Хорошо!       Разбирать было нечего — почти все Юра отправил в корзину для грязного белья, новые грамоты положил на свой маленький письменный стол, а коньки — в шкаф, на нижнюю полку. Еще пара вещей растворилась где-то на полках. Почти закончив, Юра обнаружил в наружном кармане маленький серый кошелечек, в котором обнаружились Милины заколочки. Девочка отдала их Юре, потому что у нее была одна клетчатая сумка и они уже закрыли ее [еле-еле закрыли], а открывать еще раз не хотелось.       Мальчик положил кошелек на видное место, чтобы не забыть про него.       Осматривая пустой чемодан, Юра думал, что чувствует себя этим чемоданом. Таким же пустым и нужным только в определенные времена. Неужели так сложно было встретить его? Это так невероятно, невыполнимо. Мальчику было обидно, просто до жути. Он замахнулся ногой, но в последний момент остановился, бедный чемодан не был ни в чем виноват.       Так сложно встретить… Вновь начал накручивать себя Плисецкий. А ведь даже почти не звонили. Милу, вон, каждый день вожатые к телефону звали. Бывало даже несколько раз за день. Николай Юре тоже звонил каждый день, папа звонил раз пятнадцать, за весь месяц лагеря, а мама… звонила раза четыре от силы.       — Борщ снова горячий. — Заглянул в комнату Николай.       Юра угукнул, и поплелся за дедом. Тихо сел на свое привычное место и уперся взглядом прямо в тарелку.       — Деда, ты хлеб дать забыл.       — Ах! — воскликнул мужчина. — Как же я мог забыть!       Смешное притворство не возымело действия, и Юра все сидел грустный и хмурый. Он всегда будет плохо контролировать свои эмоции.       Николай поставил тарелку с хлебом на стол, присел рядом с внуком и приобнял его. Гладя мальчика по голове, мужчина приговаривал:       — Не грусти, прости этих двух дураков. У них мозгов не хватает так хорошо думать, как мы хотим, что с них взять.       В объятиях дедушки Плисецкий почувствовал себя совсем маленьким и зашмыгал носом.       — Я не буду плакать.       — Правильно, Юрочка… Правильно…       Борщ был замечательным, как и вся еда, что готовил дедушка. Юра немножко повеселел от вкусностей и решил, что его плохое настроение ничего не изменит. Это решение настроение не поменяло, но стало немножко легче.       Мальчик поставил посуду в раковину и подошел к окну. На детской площадке гуляли мальчики, примерно его возраста, и Юра впервые в жизни понял, что никогда не гулял на улице. Он гулял по паркам с родителями или дедушкой и очень редко. Все его прогулки были от дома до школы-гимнастики-катка и снова домой. А во дворе он никогда не гулял. Ребята за окном гонялись друг за другом.       — Деда, я погуляю на детской площадке?       Вопрос внука немного озадачил мужчину, но он быстро сориентировался и ответил:       — Да, я буду смотреть за тобой из окна. Аккуратно гуляй.       — Ага. — Юра метнулся одеваться.       Он сбежал по лестнице, выбежал из подъезда и замер.       Впервые он никуда не спешил. Мог погулять, побеситься, делать что угодно, играть. Юра познакомился с мальчишками, они быстро научили его играть в казаков, позже повыходили еще ребята и игра пошла веселее.       Новые впечатления, знакомства. Новые ощущения свободы, когда можно делать что угодно. Можно играть, кататься, бегать, скакать. Плисецкий юрко уворачивался и бегал, спортивное тело помогало и в этом.       После получасовой игры, из сил выбились многие и встал насущный вопрос: кто пойдет за водой?       Юра отказался чисто из-за лени, да и не хотел он в первое же знакомство выполнять все поручения. Однако мальчик постарше решил, что новенький должен.       — Малец-Юрец, давай сгоняй, че те стоит.       — А те че? Это не я пить хочу.       — Нарываешься?       — Каждый сам за себя.       — Ах, ты! — «старичок» попытался ударить Юру тяжелым кулаком, однако реакция у Плисецкого была нереальной. В нескольких секундах от падения на лед хочешь, не хочешь, а быстро соображать научишься.       И винт он исполнял шикарно, поэтому через секунду пацан валялся на земле, подкошенный точным ударом под колено.       «Старичок» не ожидал подобного от хиленького на вид Юры и валялся на земле отпавшей челюстью. Поняв, что предстал перед своими корешами в не самом лучшем свете, он вскочил на ноги и попытался вновь ударить Плисецкого.       — Юра, пошли домой! — голос Бори прервал дальнейшие разборки и мальчик подбежал к отцу.       Мальчика встретили крепкие объятия и он только в тот момент почувствовал, что по-настоящему дома.       У подъезда он решил, что больше ему с этими ребятами на улице делать нечего.       У него есть прекрасная Мила.       И каток.       Они поднимаются по лестнице вместе, держась за руки.       Юре кажется, что стало теплее и солнце светит ярче. Еще он смог разглядеть новую надпись на своем четвертом этаже «Будь рядом, будь ближе». Но Юра не понял, что толком это значит.       На кухне их ждет Николай с тремя чашками чая. Однако сначала он гонит своих сына и внука в ванную.       Только сев за стол, Боря произносит:       — Юра, мы с Дашей разошлись. Прости нас, пожалуйста.       В голосе отца слышна грусть, не от развода, а от того, что своему ребенку он говорит это в одиночку и постфактум. Боря не думал, что произнести это будет так тяжело. Особенно глядя в огромные, по-детски наивные, глаза Юры.       А Юра ничего не чувствует. И мир не посерел, не потерял красок от новости, просто все остановилось, чтобы дать мальчику возможность немного подумать. Плисецкий потупляет взгляд, он смотрит на стол и, одновременно, в никуда. Все приобретает значение — пустая кухня (мама забрала свою любимую посуду), отсутствие косметики в ванной, какая-то пустота в квартире. Даши не стало в этом доме. У них никогда не весели совместные фотографии или какие-то поделки, и все фото спрятаны в альбомах на антресоли. Ничего не напоминает о маме. А Юра ничего не чувствует по этому поводу, ему лишь стало легче. Он чувствует себя странно освобожденным. Понимает, что лицемерия больше не будет. Что он сможет вернуться домой с тренировки, а его будет ждать улыбка. Юра чувствует себя дома.       — Понимаешь, сынок, мы не можем больше…       — Мама уехала, я понимаю. — Прерывает мальчик отца и поднимает взгляд, все его замешательство испарилось. Он берет в руки чай и отпивает немного. — Но вы должны были мне сказать.       Боря кивает, он не знает, что сказать. Николай тоже, поэтому он в двадцатый раз вытирает полотенцем одну и ту же тарелку. А Юра начинает говорить о лагере, Миле, котах, прогулках, других ребятах и катании. Он старается не думать о маме и заполняет пустоту в груди своими рассказами.       Через час мальчику уже не о чем говорить и он идет в свою комнату, перед этим обняв семью.       В комнате он садится на кровать и рассматривает грамоты. Ни одна грамота не заработана с мамой, она всегда находила дела важнее, чем соревнования.       И сейчас она нашла дело важнее, чем Юра.       Мальчик откидывается назад и больно ударяется о спинку кровати.       Эти слезы от удара, точно от него.       На следующий день Юра встречает Бабичеву объятьями.       Такое проявление чувств немного ошарашивает девочку, но она сжимает руки и делает объятия еще сильнее. Так они стоят очень долго, пока тренер не напоминает о начале занятия. На катке все уже давно привыкли к тесной дружбе парочки.       Друзья в разных группах, но занятия у них в одно время, а лед не настолько большой, чтобы они вовсе не пересекались во время тренировки. Тренерский состав закрывает глаза на то, что иногда Юра и Мила вместе выполняют задания, если они одинаковы или похожи.       Во время тренировки прыжков парочка рядом, подтрунивают друг над другом, Мила иногда подсказывает что-то, все же она занимается немного дольше друга.       Яркий свет ламп отражается от ледяной крошки, Юра в который раз завораживается бликами. Каток — чарующее место, оно похоже на сказку. Но боль от падения во время прыжка заставляет Юру вспомнить, что не все сказки хорошо заканчиваются. В мгновение Мила оказывается рядом, готовая в любой момент протянуть руку и помочь подняться, но Плисецкий всегда поднимается сам.       — Не сильно ушибся?       — Нормально. Продолжим.       Мила кивает, и вновь начинает тренировать двойной тулуп. Пару секунд Юра собирается с мыслями, а после вздыхает и продолжает оттачивать лутц. Он представляет, что один на льду, софиты направлены только на него и все взгляды тоже только его.       Дальнейшая тренировка у друзей происходит раздельно. А после льда Мила прощается с Плисецким, у нее следующая — хореография, а он идет домой. Только переступив порог раздевалки, Юра натыкается на отца.       — А где деда? — Юра в полном замешательстве, а Боря только хмыкает.       — Сегодня я вместо него. Он дома.       Старший Плисецкий кивает в сторону выхода и они начинают движение. Юра молчит, но когда папа забирает у него тяжелую сумку с коньками — возмущается, он всегда носит свои коньки сам.       — Приму к сведению, — улыбается мужчина.       Мальчик с важным видом кивает. Он осматривает еще зеленые деревья, машины, редких прохожих. Задерживает взгляд на мальчике постарше, что несет в руках куртку, странная погода — утром холод собачий, а днем очень тепло.       — Завтра пойдем школьную форму и портфель покупать. — Внезапно говорит Боря, за что получает удивленный взгляд сына. Он-то совсем забыл о школе.       — А школа Милина? — данный вопрос волнует его больше всего на свете.       Боря отвечает положительно, а Юра прижимается к отцу с благодарностью.