Сборник драбблов

— Роскошно, — Плеть, вследствие действий Гныщевича, втиснулся в «Метель», стараясь казаться поменьше. — Не слишком ли вычурно? — Достаточно, mon ami, чтобы чувствовать себя прекрасно, — огрызнулся Бася и тут же улыбнулся, сверкнув глазами. — Прокатимся? — Давай. Гныщевич завел двигатель и, небрежно поворачивая руль, выехал из небольшого сарая, служившего гаражом, в небольшой лесок за пределами Петерберга. Плеть вздохнул, щупая сиденье. Бархат ведь, самый настоящий, дорогой, симпатичного лилового цвета. Не раздражающего, а в меру помпезного. — Она жестковата, но, поверь мне, croyez-moi, мы над этим работаем, правда-правда. Бася улыбается и весь едва заметно светится, поглаживая руль. Это его машина, он любит ее так сильно, и так редко на ней ездит, что Плети даже жаль, что он не может сделать ничего, чтобы Бася делал это почаще. Ездил на своей «Метели», на своей красавице, которую едва ли не потом и кровью… Гныщевич тормозит где-то в глубине лесочка, вздыхает и поворачивается к тавру, а в глазах — абсолютно детский восторг, приправленный чем-то очень взрослым. — Как тебе? — Красиво. Вполне удобно, — кивает Плеть, делая вид, что не замечает ни этого выражения лица Баси, ни его руки на своем колене. Бася вздыхает, ворчит что-то про «conard», что-то там крутит под сиденьем — и Плеть впервые теряет спокойствие, едва не падая, потому что спинка сиденья легла назад, вровень с самим сиденьем. Почти кровать. Гныщевич тихо посмеивается и опрокидывает Плеть спиной на оставшееся пространство — мягкое и удобное. Нависает сверху, усаживается на бедра тавра и улыбается, лучась самодовольством. Плеть сжимает его колени, затем скользит крупными ладонями выше, сжимая худые бедра, едва ли не обхватывая их всей рукой. Настолько различаются… Тавр — он не только большой и угрожающий, он еще и ловкий, поэтому Плеть легко подминает Басю под себя, нависая над ним, и, наконец, целует, решив не играть, как это делает сам Гныщевич. Бася все еще смеется в поцелуй, в чужие губы, расстегивая на Плети его кожаный сюртук с этими национальными таврскими узорами, рубашку, желая трогать уже то, что скрыто под одеждой, — горячую смуглую кожу груди и живота. Плеть не настолько проворный, поэтому с рубахой Баси он справляется чуть дольше, тем более, что действует он одной рукой, второй оглаживая бедро и бок Гныщевича. Бася — худой, со светлой кожей и рыжеватыми веснушками на плечах, которые Плеть целует, раздевая их обоих полностью. В машине тепло, даже жарко, кажется, стекла запотели, но это неважно. Важно — то, как Бася извивается под ним, под Плетью, как стонет, когда ладони тавра ласкают его пах, как заливается краской, когда Плеть замечает и целует веснушки на костлявых Басиных коленках. Бася — он весь светится на этом лиловом бархате, светится от счастья, всей поверхностью кожи, проворными, ловкими пальцами расплетая косу Плети и скрывая лицо в длинных вьющихся прядях. Гныщевич тихо дышит, еще вздрагивая после оргазма, и дышит в волосы тавра, прихватывает длинные пряди губами, влюбленно накручивает их на тонкие пальцы, потом медленно целует мокрые плечи Плети, влажные волосы и одевается, приоткрыв дверь «Метели», чтобы выгнать из машины повышенную влажность и жар. Бася заплетает косу Плети заново, завязывает ленту и целует тавра в шею сзади, прямо под косой, которая уже правильно лежит на плече.