Сборник драбблов

Если кто-то назовет их «Вместе — полтора человека», то Гныщевич ему лично голову отгрызет. Если противоположности притягиваются, а они с Хикеракли явно противоположны, но только не в районе роста. Оба невысокие, поэтому и драться друг с другом было приятно — свой рост, не свой вес (Хикеракли тяжелее тощего Гныщевича) и почти одинаковые умения. Только полупихт больше уворачивается, а Гныщевич привык биться по-портовому. Одна из таких драк довела их до постели, причем оба остались довольны. Поговорили потом, оба сидели обнаженные и в глаза друг другу не смотрели. Говорили о том, что оба как-то вроде больше по девкам, что было хорошо, что можно и повторить. И повторяли. Когда уставали драться. Плеть смотрел на Гныщевича и молчал. Не осуждающе, а вроде как никак, но становилось совестно. Потому что Плеть, вообще-то, был ближе, чем какой-то там полупихт, но дружбу рушить ради отношений Гныщевич не стал. Метелин был более разговорчивым. Возмущался громко, но не на людях. Едва ли не отчитывал, лез то морду Гныщевичу набить, то поцеловать — вдруг понравится больше, чем какой-то там Хикеракли, но Бася отпирался, влеплял какую-нибудь затрещину и уходил. В «Песий двор», где можно было найти уже выпившего Хикеракли. Гныщевичу не нравилась ни горячность графа Метелина, ни таврская страсть Плети. Они оба пили — и Хикеракли пил тоже, но пил как-то по-другому, потому что трезвенника Гныщевича не отвращал. А еще, сидя в дальнем темном углу, можно было залезть на колени пьяного Хикеракли и целовать его, не обращая ни на кого внимания. Крепко целовать, хмелея от просто привкуса твиревой настойки, потому что слюна Хикеракли, казалось, уже давно имела только этот вкус. Целовать, а потом сидеть прямо так, на чужих коленях, болтать про что-то неважное, просто потому что хотелось поговорить, вставлять совсем заковыристые иностранные словечки, зная, что Хикеракли понимает их интуитивно, — и болтать по дороге в комнату в том же «Песьем дворе», самую дальнюю, чтобы никому не мешать. Молоть языком чепуху на всех известных языках, пока полупихт не заткнет его поцелуями, от которых дрожь по телу, от которых мгновенно встает — и Гныщевич чувствует, что Хикеракли его тоже хочет. И все опять получается очень правильно и хорошо, будто у них из общего не только низкий рост и любовь к дракам, но еще и какое-то патологическое понимание чувств друг друга. И уходить не хочется, хотя Гныщевичу надо в Порт, к Плети, к таврам, но уходить не хочется, и он остается, утыкаясь лбом в теплую и дюже волосатую, но вполне хорошо пахнущую грудь Хикеракли. Сурово и щекотно, но даже завидно немного, потому что Гныщевич не только ростом не вышел и лицом на ребенка похож, но еще и на груди как-то растительности не наблюдается. Они разговаривают об этом, и Хикеракли говорит, что его волосатости хватит на них обоих, отчего Гныщевич смеется. Полупихт тоже смеется, треплет светлые волосы Баси и обнимает его, почти сразу засыпая и едва слышно похрапывая. Гныщевич еще долго лежит, глядя поверх груди Хикеракли в стену, и думает о том, что ему даже нравятся такие отношения в стиле «Устали драться — пошли ебаться».