Hell to the Liars

Эмили выходит из переноса на носу корабля. Она видит Билли, как обычно дожидающуюся её на палубе и курящую сигарету — огонёк на её кончике прорезает ночную тьму, и Эмили идёт на него, как акула, учуявшая запах крови в толще воды и плывущая на этот зов, чтобы, найдя его источник, без промедлений загрызть свою жертву, и как мотылёк, который летит на свет лампы, зная, что это сожжёт его дотла, но не способный повернуть назад. Она останавливается в шаге от Билли, и они сталкиваются взглядами. — Он мой отец, — ровно говорит Эмили, так, словно сама до конца не понимает своих слов. Лицо Билли застывает посмертной маской. Но Эмили не видит этого — её глаза опускаются вниз, но она не видит даже досок под своими ногами. Она смотрит куда-то внутрь себя. И спустя несколько мгновений с дрожью в голосе повторяет: — Он мой отец. Он мой отец!.. Эмили закрывает лицо ладонями. Ей хочется плакать с улыбкой на губах и смеяться со слезами на глазах. Она не знает, что с ней происходит. Она словно бы ничего не чувствует и чувствует всё одновременно, и это сводит её с ума. — Эми... Голос Билли мягкий и слабый, пытающийся успокоить. Эмили уверена, что Билли вновь борется с собой, чтобы положить руку на её плечо. Она не может её слушать. — Вы поручили мне убить собственного отца! — отрывая холодные ладони от своего лица, прикрикивает Эмили, не в силах совладать со своими эмоциями; её слова вспарывают тишину залива. Взгляд Билли на миг выражает испуг. Эмили никогда не видела, чтобы Билли чего-то боялась, тем более — саму Эмили. Ей становится ещё хуже, ей кажется, что её стошнит от того коктейля эмоций, который она чувствует в данный момент. Когда к Билли возвращается привычное самообладание, она произносит: — Ходили слухи, но мы не знали, что это... правда. Сигарета в её пальцах догорает. Она не замечает этого до того момента, пока кожу не обжигает жаром. Билли стискивает зубы, но не роняет ни слова. Окурок оказывается в пепельнице, стоящей на деревянном ящике. Эмили не отрывает от неё глаз, стараясь выловить из океана горьких, злых, скользких мыслей свой вопрос. Её горло сдавливает так, будто её кто-то душит. — Зачем вы выкрали меня и подделали мою смерть? Билли достаёт новую сигарету из пачки. Она старается выглядеть непринуждённо, но все её движения выходят ломаными, а кончики пальцев подрагивают вместе с металлической зажигалкой, когда та выплёвывает искры и облизывает огнём кончик сигареты. — Ты бы стала марионеткой в руках Берроуза, — негромко отвечает Билли, сделав первую затяжку. — Он бы убил тебя вскоре и полностью завладел бы троном, выдав твою смерть за болезнь или несчастный случай. Твоя счастливая жизнь никогда не входила в его план, Эмили. Была договорённость, что Дауд доставит тебя в «Золотую кошку», к близнецам Пендлтон. Когда Дауд впервые услышал об этом, я видела, как что-то в его лице изменилось. Он не хотел этого. Мы оказались в борделе. Пендлтоны должны были передать деньги, мы — тебя. Дауд посмотрел на тебя — ты стояла и не могла вымолвить и слова от шока — и вдруг сказал: «Нет». И когда Пендлтоны сказали, что убьют его, если он не отдаст тебя, Дауд отдал приказ убить их. Мы расправились с ними и сразу же вернулись в Радшор. Дауд приставил к тебе Томаса и не отвечал ни на один мой вопрос. Много курил и не спал всю ночь. Ты быстро заснула, слишком быстро от пережитого, а когда проснулась, ты спросила Томаса, кто мы такие и где твои родители. Томас не знал, что отвечать. Ты не могла забыть о смерти императрицы за одну ночь. Когда Томас рассказал об этом Дауду, он пришёл к тебе — в твоих глазах не было ни капли узнавания. Он стал говорить с тобой и, поняв, что ты действительно забыла всё, кроме своего дня рождения, решил придумать историю. Что твои родители стали плакальщиками, что твой дом превратился в руины, что ты бы умерла, если бы не мы. Он придумал сказку о том, что мы бесстрашные китобои, несущие справедливость и счастье в этот мир. Спросил, не хотела бы ты присоединиться к нам, наказать тех, из-за кого погибли твои родители, стать одной из «несущих свет». Конечно, ты хотела, — усмехается Билли; её плечи расправляются — видно, как с каждым произнесённым словом она чувствует себя спокойнее и увереннее. Эмили помнит тот день. Она была наивно рада и неописуемо благодарна китобоям за то, что те спасли её. Она считала их своими ангелами-хранителями. И когда ей говорили о её погибших родителях, она тихо плакала, скорбя по выдуманным Даудом людям. Теперь она знает, что все её прошлое было искусной подделкой, которую она, не задумываясь, приняла за правду. Её кормили этой ложью на протяжении восьми лет так часто, что она начала восполнять пробелы в памяти, выдумывая собственные воспоминания. О том, как они всей семьёй гуляли вдоль Ренхевена, как она с матерью готовила абрикосовые тарталетки, пачкая нос и щёки в муке, как отец учил её штопать одежду и мелкие капли крови проступали на детских пальцах, но она не плакала и, кусая губы, всегда доводила начатое до конца, — их были сотни, и все они были неправдой. Она чувствует себя преданной. Единственные люди, которым она доверяла всю свою сознательную жизнь и которых она считала своей семьёй, оказались убийцами её настоящей матери и погубили жизнь её настоящего отца. Эмили останавливает себя, вспоминая, что у каждой смерти от рук китобоев должен быть заказчик. — А Берроуз? — спрашивает она едва слышно. Билли хмыкает, так, словно знала, что это вопрос будет озвучен. Она затягивается и выдыхает дым в сторону, чтобы тот не коснулся Эмили. — Он явился на следующий день с отрядом смотрителей. Берроуз требовал отдать тебя — Дауд отказался. Это было почти объявление войны. Мы спрятали тебя. Прятки с Томасом, помнишь? Сколько их ещё потом было... Даже если бы мы убили Берроуза и всех смотрителей, пришли бы другие. Поэтому если бы план не сработал, Томас сел бы с тобой на первый же корабль и уплыл как можно дальше. — Билли выдыхает следующую струю сизого дыма и замолкает на несколько мгновений, прежде чем продолжить: — У нас оставался контракт с печатью и подписью Берроуза, пару аудиограмм, о которых Берроуз и не подозревал: мы всегда были готовы к предательству. Дауд говорил, что у нас есть свои люди в Башне и нам не составит труда рассказать всей империи, кто на самом деле убил императрицу. Он блефовал. Но это сработало. Берроуз объявил тебя погибшей. Падшей от рук заговора, начатого Корво Аттано; истерзанной служанкой так, что твоё тело поместили в закрытый гроб и никто его никогда не видел. Во всей империи был объявлен траур, длившийся целый месяц, но процессии в Башню для простых граждан, хотевших проститься с императрицей и её дочерью, были запрещены. Вскоре парламент принял решение о становлении Берроуза лордом-регентом до тех пор, пока не объявится наследник Колдуинов. Если бы через год наследник не объявился, то Берроуз бы стал новым монархом. Но уже через шесть месяцев, сразу после побега Корво из Колдриджа, появилась Далила. Берроуз оказался за решёткой — не без нашей помощи, — а Далила стала императрицей. У них с Даудом заключён договор: мы не убиваем угодных ей людей, она закрывает глаза на всё, что мы делаем. К тому же, она распустила Аббатство Обывателей. — Дауд говорил, что она может быть меченой, — глухо, без интереса вставляет Эмили. — Может быть, и так. Может быть, бригморские ведьмы подчиняются непосредственно ей, а не кому-то другому, как мы привыкли считать. Они замолкают на несколько секунд, растягивающихся для Эмили в вечность. Краем сознания она замечает крошечные снежинки, осевшие на волосах Билли, и снег, много снега, засыпавшего палубу и хлопьями летящего с чёрного неба. Белый цвет слепит её, кислотой въедаясь в глаза, — Эмили невольно смежает веки. — Ранение не было таким серьёзным, — неглубоко затянувшись, вдруг произносит Билли. Эмили открывает глаза и непонимающе вглядывается в невозмутимое, но отчего-то решительное лицо напротив. — Что? — Дауд почти не был задет, когда спас Лиззи, — скупо объясняет Билли. — Он, конечно, дряхлый старик, и в его кабинете повсюду песок, но я видела его рану — она почти затянулась, когда адмирал пришёл с заказом на Корво. Он был в состоянии самостоятельно отправиться сюда, в Яро. Ты знаешь, ты стала очень похожа на Джессамину, на свою... — её полные губы на миг приоткрываются, будто забывшие, как говорить, и только после краткой, неловкой паузы заканчивают: — мать. Дауд обмолвился об этом в прошлом месяце. Я думаю, он до сих пор не может забыть то, что сделал. То, что мы все сделали. Он чувствует себя виноватым, Эмили. Потому он и поручил тебе это задание. — А ты не чувствуешь себя виноватой? — язвит Эмили; не может не язвить. — Моё существование прямо под носом не заставляет тебя... — Я сама вызывалась пойти с тобой, — жёстко обрывает Билли. — Сразу после того, как Дауд сказал, что хочет отправить тебя на это задание. Кто-то должен был удержать тебя от необдуманных поступков, если бы ты всё вспомнила. Это хотел сделать Томас, но это вызвало бы подозрения. Ты знаешь правила. Эмили встречается с ней взглядом и тотчас теряет все свои колкости. В чертах Билли — раскаяние, сухое сожаление перед фактом, который уже ничем не исправить, и усталость. Эмили решает ничего не отвечать: не одной ей тяжело сейчас. — Что ты планируешь делать... — Билли покачивает сигарету между пальцев так долго, что та успевает истлеть, — теперь? Китобои убили Джессамину и спасли Эмили, сломали жизнь Корво и вырастили Эмили, привели империю к краю, а после не дали ей упасть. Все эти события стоят по разные стороны баррикад. Эмили не знает, что она будет делать с тем знанием, что обрушилось на неё. На мгновение она желает забыть все прошедшие дни в Яро, как страшный сон, и продолжить жить своей жизнью китобоя. Без прошлого юной императрицы, без заговора лорда-регента, без сомнений и без Корво Аттано. Эмили отвечает спустя минуту, грубее, чем хотелось; с невольным рычанием, похожим на рык зверя, загнанного в угол: — Я не знаю. Она срывается с места, намереваясь пойти в свою каюту, — рука Билли ловит её локоть, едва она оказывается у порога. — Что бы ты ни выбрала, Эмили, мы поймём, — говорит Билли; её голос сух и безжизнен и звучит точно шёпот песчинок в пустынном бархане. — Я... я пойму. «Останься», — молит её взгляд. Эмили отводит глаза, выдёргивает локоть из захвата Билли и спускается вниз. Её поступь вновь неуверенная и слабая, ведущая от одной стены узкого коридора к другой по всем скрипящим и хлипким доскам, так же, как и пять дней назад, когда она впервые вышла из каюты в Яро. Она запирает дверь своей каюты на ключ, скидывает пальто и сапоги на пол и ложится на кровать. Её взгляд замирает на освящённом лунным светом потолке. Эмили чувствует себя так, будто её выпотрошили, как рыбу, а на место органов положили глухое раздражение, застарелую тоску, унизительную беспомощность, а после зашили нитями из ненависти к себе. И, не найдя, чем заменить, оставили на месте её сердца звенящую пустоту. Она думает. Она думает убить Корво Аттано. Она думает напасть, едва увидев его: неважно, где это произойдёт и кто окажется поблизости, — накинуться на него, как кошка на крысу, обрушиться, как сапсан на ворона, и драться с ним, пока не умрёт — он, она, оба — уже неважно. Она представляет, как они из раза в раз будут растворяться в переносе, оказываться на фонарных столбах и заснеженных крышах домов, пока не израсходуют все силы. Тогда она занесёт кинжал над его сердцем, посмотрит в его глаза, в родные, отцовские глаза, которые видели её рождение, её первые шаги; которые всегда улыбались ей, словно она была самым светлым существом в его жизни — тем самым, при взгляде на которое нельзя не улыбнуться от переполняющего искреннего счастья... «Создание убьёт своего создателя», сказанное Чужим, ядом отравляет её мысли. Она думает рассказать Корво Аттано всё, что знает. Ворваться в крайнюю комнату на третьем этаже трактира и сказать ему: «Я жива, папа, я всё это время была жива. Тебе не нужно больше оплакивать меня. Пожалуйста, папа, посмотри на меня. Это я, Эмили. Я всё тебе расскажу». Она видит перед своими глазами изумление и непонимание на его лице, оцепенение, сковавшее его тело, и неверие, сковавшее разум. Она начнёт рассказывать, не зная с чего начать и чем закончить, сбивчиво вытаскивая из головы обрывки вновь обретённых воспоминаний, пока он не поверит ей, пока не обнимет её так крепко, будто больше никогда в жизни не сможет отпустить, а после положит ладони на её плечи и... Отметины, оставленные губами её отца, горят на плечах точно клеймо позора — едва ли не болезненно, почти по-настоящему. (Эмили боится прикоснуться к ним даже сквозь одежду, иррационально думая, что они выжгут ей пальцы до кости). «Что вы наделали?» вновь стучит в её ладони материнским голосом. Она думает вернуться в Дануолл. Посмотреть в глаза человеку, убившему её мать. Нанизать его внутренности на кинжал точно так же, как он поступил с Джессаминой когда-то, заставив смотреть всех его учеников на то, как изо рта вместе с кровью вытекает его жизнь. Напомнить ему, чью жизнь он уничтожил, чью втоптал в грязь, а чью превратил в нескончаемый ад, полный пыток, страданий и одиночества... Гирлянда событий зажигается перед её глазами — и каждая ворваньевая лампочка в ней сияет одна ярче другой: серконские сказки перед сном, получение способностей, первое задание и улыбка после — нескрываемая и преисполненная гордости за Эмили. Она на мгновение думает предъявить права на престол. Спустя почти девять лет после её мнимой смерти. Не знающая ни этикета, ни политики, ни законов, не умеющая танцевать на балах, красиво говорить и сохранять, несмотря ни на что, непроницаемое выражение лица, но знающая, как убить человека сотней различных способов, в какие точки нужно нажать, чтобы усыпить, а в какие — чтобы оставить калекой. Императрица, чьи руки по локоть омыты кровью своих поданных. Из нутра Эмили вырывается тихий безумный смешок. Она не выходит из каюты до самого утра, ни на минуту не засыпая. Всё думая, думая и думая. Прошлое и будущее пересекаются, варианты событий сменяют друг друга со скоростью света, вариации вариантов оказываются рассмотрены под микроскопом с разных точек зрения. Все пути оказываются отторгнуты. Кроме одного. Когда небо прорезает первый луч солнца, Эмили складывает часы, подаренные Даудом, и кинжал, уготованный для Корво, на своей кровати. И исчезает в поисках первого корабля до Пандусии.