Драбблы по Большой и Светлой

      «Осень. По плечам бьёт холодный дождь. Почему же ты не выходишь, Ваня? Почему не отвечаешь? Я уже битый час стою у твоего подъезда. Весь от дождя промокший. Стою, а вокруг море из луж образовывается. Но ты даже в окно не выглянешь… Холодно без тебя, Ваня.       И здесь холодно. И дома холодно. И с женой как с айсбергом. Знаешь же, что первую из-за тебя бросил. Не смирилась Юлька, что я в тебя влюбился, хотя нет, не влюбился, а понял, что люблю. Влюбленность то от любви отличается. Гормоны же главную роль во влюбленности играют, а любовь… она как-то есть, причем с самого начала существует.       Я даже понять не успел, когда ты мне стал дороже всех. Веселить тебя вечно хотелось да защищать. Улыбку на лице видеть от шуток моих дурацких. Руку твою чувствовать на предплечье своем. А потом всё так завертелось. Взгляды, прикосновения, голос — всё заставляло внутренности волчком крутиться.       А после ворвалось в мой разум желание целовать губы твои. И до того это желание доходило, что взглянуть на лицо твоё лучезарное без шальной мысли в голове нельзя было. Ох, и какое же счастье мне наступило, когда сорвавшись, я понял, что не один мучаюсь от чувств бездонных.» Когда взойдёт весна, И смерти вопреки Сгорают от любви Все призраки дворца.       «В ту ночь ты дарил мне так много нежности, как ни один человек за всю жизнь мне не отдавал. В твоих руках было абсолютное спокойствие. Лишь потом я понял, чем это чревато.       Сначала напиться тобою не мог, остановиться и на секунду сил не хватало. А потом пришло осознание того, что тоска при расставании с тобой душу мою съедает. И нельзя тебя одного на минуту оставить, чтобы без боли дурацкой в сердце.       Будто свихнулся. И страшно. Страшно, что я перестал быть собой, стал каким-то неправильным. Захотелось убежать.»       «Прости, Вань. Прости труса такого. Прости, что сбежал от тебя, когда ты нуждался во мне. Мне показалось, что момент закончить всё хороший. Ты вечно на работе пропадаешь: новый проект, сам понимаю. Но ты так светился тогда. Я думал, что ты так работе счастлив.       Когда мы встречались, ты так живо и ярко описывал свои будни. Кажется, я заревновал. Я ж не знал, что живой такой ты лишь от присутствия моего. Вань, прости. Я огромный идиот, раз ушёл от тебя.» Тысячелетний страх Колени преклонит, И мертвые уста Словами жгут гранит.       «Я смотрел на твоё счастливое лицо на Первом, когда приехал в Краснодар с премьерой фильма, и хотелось врезать тебе, а лучше даже напиться. Я не предупредил тебя о том, что уеду. Хотел чтобы ты понервничал.       Я ведь знаю, ты предполагал два варианта. Первый — случилось что-то очень важное, что я забыл кинуть хотя бы смс. Второй — я специально тебе не написал. Я знаю, что второе ты никогда бы сразу не выбрал, ибо это очень болезненно для тебя. Ты не любил осознавать, что в наших отношениях были недомолвки. Мы же с самого начала решили в открытую обсуждать все проблемы.       Вот только я не мог прямо сказать тебе то, что я чувствовал. Ты ведь сам знаешь, что я на эмоциях больше привык ругаться, чем что-то важное объяснять.        Я смотрел на тебя тогда. Было около полуночи. А меня лишь мучил вопрос: Почему ты счастлив на своей грёбанной передаче, а мне плохо без тебя?» Я не забуду о тебе Никогда, никогда, никогда, С тобою буду до конца, До конца, до конца, до конца.       «Я пошёл в бар. Думал, что нажрусь как свинья последняя, ан нет: даже выпивка не помогала. И когда я вливал в себя десятый по счёту стакан, ко мне подсела девушка. Она мне мило улыбнулась, и на душе стало погано. Я узнал её. Это зам. директора здешних кинотеатров. Я с ней встречался утром того дня, обговаривал некоторые рабочие моменты. А теперь она сидит и улыбается мне. Будто мне снова 20, и девчонка, что обратила на меня своё внимание, сидит сейчас напротив и смотрит блестящими глазёнками. Я вновь почувствовал себя Серёжей Светлаковым.»       «Прости меня. Я бы хотел это изменить, но я… Я сбежал с ней. Ибо в её присутствии ощущал себя мальчишкой. Тихая, милая, обворожительная девушка была мной заинтересована, и мне это льстило. Мне казалось, что это чувство было высшей наградой за всю мою дурацкую жизнь.»       «Прости меня. Мне так стыдно. Пока я ухаживал за ней, я мечтал, что избавлюсь от своей зависимости тобой. А ты страдал. Я не отвечал на твои звонки долгое время. Лишь через две недели решил написать коротенькую смс. И та оказалась для тебя явно не мёдом. Я написал, что всё кончено. Я помню это. И мне так жаль. Вань, прости меня. Я конченный идиот.       Тося оказалась хорошей девушкой. Она понимала меня. Будто видела, что я с ней из-за тебя, что злюсь сам на себя и на свою беспомощность, что и в фильме то играл обиженного взрослого дядечку, который пытался быть сильным. Ваня. Мне так тебя не хватало. Мне так тебя не хватает до сих пор.» И мёртвый адмирал Сойдёт со стен к свечам, И пустотой зеркал Наполнит свой бокал.       «Я будто впал в кому, когда она сказала, что беременна. Я ничего не видел, ничего не чувствовал, ничего не понимал. А она пыталась меня успокоить и мягко смотрела на меня, будто знала, что я уйду, что мне это не нужно. Но я не ушёл, Вань. Я бы был большим трусом, если бы сбежал ещё и от своего ребёнка. Я решил ей всё объяснить, хотя она в этом, кажется, и не нуждалась. Нуждался в этом я. Моя жизнь стала так быстро меняться, что мне требовалось срочно найти константу. А тогда я ещё не понимал, что константа — это ты.»       «Мне стало лучше, когда мы во всём разобрались. Я сказал ей, что люблю тебя, Ваня. Я думал, ей будет противно, но она приняла меня, успокоила. Она говорила, что давно догадывалась об этом и совсем меня не держит, но ребёнка хочет всё же оставить. Я плакал. При ней. Я совсем запутался в себе, но чувствовал, что должен был помогать ей. Я надеялся, что после рождения ребёнка в моем сердце не останется места для тебя. Прости.»       «На шестом месяце Тося спросила меня про имя ребенка. Тогда мы уже точно знали, что у нас будет мальчик. И я задумался.       Я всегда мечтал назвать своих детей чисто русскими именами. Если девочка, то Настя, а если мальчик — Ваня. Но тогда сказать это имя было нереально, и она будто поняла. Она сама предложила его. Мне оставалось лишь кивнуть головой для подтверждения.»       «Дальше я просто смирился со всем и ждал рождение сына. С Тосей мы заключили брак, чтобы меньше было мороки с бумагами. И я таскал свою беременную жену за собой, как живое доказательство того, что всё меняется, что и я могу измениться. Ибо когда я приезжал в Москву без них, я терялся. Меня засасывало гнетущее чувство одиночества. Я не представляю, какого было тебе, но мне очень жаль. Я из-за этого так тебя не достоин.» И в гробовой тиши Провозгласит он тост За упокой души, За вечную любовь.       «Когда родился Ванечка, я был на седьмом от счастья. Но каждый раз, смотря на него, я вспоминаю тебя. Тося это видит, но ничем не может мне помочь. Я бежал от себя, делая самому близкому мне человеку больно, и это невозможно искупить. С каждым днём жить становится тяжелее и тяжелее. Я отгонял от себя это ужасное чувство одиночества как мог, но в конце концов оно добралось до меня и гнетёт, даже когда я не один.» «Лишь спустя время я понимаю, от чего именно бежал.» «Когда распался мой брак, я понял, как сильно ты проник в мою душу, как невозвратимо растворяется моя душа в твоей.» «Когда распался ППХ, я почувствовал, как утекают наши часочки и минуточки, когда мы могли побыть с тобой наедине перед съёмками.» «Когда ты всё больше стал пропадать на работе, я перестал контролировать свою тоску. Если раньше совместного времени у нас было хоть отбавляй, то сейчас мне казалось, что даже своей семье ты уделяешь себя больше, чем мне.» «Когда ты приревновал меня к Брежневой, я сам не сдержал свою ревность к твоей работе и семье.» Я не забуду о тебе Никогда, никогда, никогда, С тобою буду до конца, До конца, до конца, до конца.       «Я бежал от ревности и одиночества, Ваня. Я не мог так больше. Не мог. И мне так стыдно. Я заставил тебя страдать. Мне самому так больно.       Когда мы встретились с тобой в Останкино, я не поверил своим глазам. Я видел не того Ивана Урганта, которого привык видеть по телевизору или которого я когда-то знал. Ты был бледен, холоден, помят. Синяки глубоко залегли под глазами, и морщинок находилось на твоём лице намного больше, чем я помнил. Ты спешил в гримёрку перед съёмками, и на тебе лица не было. Хотелось схватить тебя за руку и увести оттуда в нашу квартиру, что мы снимали раньше, привязать к кровати и заставить тебя поспать как минимум сутки, чтобы стереть эту усталость с твоего лица.»       «Ты холодно бросил мне „привет“, наверное, даже не понял, кого ты встретил, спустя достаточно большое количество времени, так спешил. Я ещё долго смотрел тебе вслед. Внутри будто что-то ножом вырезали.       Никогда не позволял себе задуматься над твоим самочувствием, ссылаясь на то, что на передаче ты выглядишь достаточно приемлемо и в некотором роде счастливо. На деле всё оказалось в тысячи раз хуже.» Я не забуду о тебе Никогда, никогда, никогда, С тобою буду до конца, До конца, до конца, до конца.       «С того раза я стал следить за тобой и подмечать малейшие изменения. Оказалось, что ты с самого моего побега так плохо себя чувствуешь. И я знал, что ты делаешь. Ты зарываешь своё горе в работе. Ты изнуряешь себя, чтобы не давать себе лишней минутки свободной, чтобы не помнить обо мне и о моём предательстве. Я не хотел в это верить. Но это было так. Тебе было плохо. И тогда я осознал, как ху*во я поступил. Ваня. Ванечка. Прости меня за всё это. Я великий глупец, раз позволил такому случиться.»       «Тогда я решил исправить свои ошибки. Да. Это я так свои ошибки исправлял эти две недели. Проходу тебе не давал. Сначала ты не знал, как вести себя со мной. Потом стал держаться холодно. Знаю же, что больно всё это. Что простить такое нельзя. Но, Ванечка, не могу по-другому. Оставить тебя в таком зомбо состоянии, чтобы ты бесцельно проживал свои дни? Нет. Прости. Не могу.       Господи, прости, что довожу тебя до нервного срыва, но ты хотя бы очнулся. Я вижу, что твой взгляд не стеклянный больше, как в последние года. Ты не представляешь, как у меня внутри всё крутится и вертится, когда на тебя смотрю. Люблю тебя, Вань. Не могу ничего с собой поделать. Люблю.» Сергей дописал последнее смс, перечитал и отправил. Начинало вечереть, дождь заливал экран телефона, и все буквы сливались. Зуб на зуб не попадал от холода такого, а пальцы тряслись и старались выключить песню Агаты Кристи, что в наушниках играла всё это время на повторе. Светлый руками, сломанными дрожью, в карман пальто телефон закинул. Голову светлую на окно знакомое поднял. Занавески даже не шевелятся. Никто не выглянет. Но он стоит. И будет стоять. Теперь он понял свои ошибки и не будет их допускать больше. Надо бороться за счастье своё. Нитки сухой на теле не осталось от дождя ледяного. Так и до пневмонии недалеко. А Светлаков всё стоит. Ждёт чего-то. Хотя бы ответа какого-нибудь. Но ничего не происходит. Первые окна зажигаться стали. Темнеет прямо на глазах. Ливень разошёлся на славу. Холодно до невыносимости. Сергей в надежде шлёпает по лужам под окнами. Большая часть окон в огнях. Люди устали в темноте сидеть. А окно, что он высматривает, всё так же отвечает молчанием. Зажглись фонари. Окна квартиры ургантовской молчаливы как никогда. Бесполезно. Всё было напрасно. Ответа нет ни от окна, ни от смс. Сергей разворачивается и направляется к своей машине. Доходит. Стоит. Стучит пальцами по крыше. Думает. Достаёт телефон, пишет и отправляет.       « Без тебя моей жизни нет. Тебе решать: я либо замёрзну под твоими окнами, либо мы поговорим.» Сергей садится рядом с машиной на бордюр, наплевав на грязь и холод. Обхватив себя руками, ждёт. В голове куча мыслей. В груди твёрдая решимость. Светлый опять достаёт телефон и отправляет ещё одно сообщение.       «Всегда знал, что умру ради великой цели, но никогда не думал, что ради такой.» Не успевает убрать в карман телефон, слышен звук открывающегося домофона. Напротив Сергея в дверях стоит он. В спортивных штанах, кофте и домашних тапочках. Сергей срывается с места, трясясь похлеще селёдки на суше. Подходит, поднимается по ступенькам. Смотрит на своего Ваню и улыбается во все тридцать два. — Дурак, — шепчет Ваня перед тем, как притянуть Светлого к себе и поцеловать его синие холодные губы. Руки светлаковские трясутся до невозможности, и Иван, оторвавшись от губ, берёт их в свои руки горячие, сжимает ласково, нежно. Тепло и заботу дарит. А Серёжа тает. И в прямом и в переносном. Тянется к губам снова и снова. Целует. Ваня его в подъезд затаскивает, к стене прислоняет, в глаза смотрит. Серёжа понимает. — Вань, не могу без тебя, хоть убей. — Понял, всё-таки? — Понял, Вань, понял, — улыбается Сергей и снова к губам родным тянется.