Believer

Mama, just killed a man

В моих наушниках теперь играет «Богемская рапсодия». И с каждым разом я всё больше проникаюсь каждой строчкой этой песни, с каждым разом всё больше и больше примеряю её на себя, как будто она скрывает от меня что-то очень важное, то, что я непременно должна найти и разгадать. Глядя в потолок, подпеваю простым словам, получая непередаваемое удовольствие от медленного начала и звуков пианино. Нежданный телефонный звонок вырывает меня из состояния полутранса, не очень хочется отвечать на незнакомый номер, но я всё же решаю поднять трубку. — Алло, привет, узнала? Ага, конечно, по последним цифрам. — Привет, нет, — отвечаю я, начиная догадываться. — Это Сандра. Не отвлекаю? — Нет, — сажусь на кровати, недоумевая, чем же это я обязана ей. Голос у Сандры по телефону звучит совсем иначе, и, если бы она не представилась, я бы навряд ли узнала, кому он принадлежит. — Послушай, я хочу кое-что узнать… — она заминается, а я успеваю прокрутить в голове миллион возможных и невозможных версий её звонка. — В общем… Джастин говорил что-нибудь обо мне? И-и-и-и… Бинго! Из миллиона всяческих идей именно об этой я даже не удосужилась подумать! — Эм, нет, а должен был? — Ну мало ли… — Сандра снова замолкает, словно ожидая от меня продолжения разговора, но мне не хочется общения с ней. — Нет, о тебе он не говорил ничего. Он вообще ни о ком ничего не говорил. — Совсем? — в голосе Сандры слышится неприкрытое разочарование. — Говорил про какого-то мужчину, которого подвозил, кажется, в театр, а что? — И про «Богемскую рапсодию»? — Да, — мне становится неприятно. Выходит, пастор с каждым говорит на такие темы? Пять секунд назад я считала себя чуть ли не избранной, а сейчас чувствую себя отбросом. Спасибо тебе, Сандра, за вновь упавшую самооценку! — Джастин совсем помешался, — вздыхает она. — Везде видит свою религию, везде умудряется найти какой-то скрытый смысл, как будто его туда персонально для него заложили. — А от меня ты чего хочешь? — я начинаю раздражаться. Сандра — последний человек, с которым мне хотелось бы говорить о пасторе, негласно я считаю её своей почти соперницей, ведь её появление рядом с Джастином способно мгновенно убить моё даже самое распрекрасное настроение. А сейчас она ещё и позвонила… можно ли считать это за честь? — Ой, извини, это я так, просто… Значит, он ничего не говорил? — Только о том мужчине и пару слов о Линдси. Больше ничего. А что такое? — Нет-нет, ничего, — быстро начинает тараторить Сандра. — Просто так спросила, мало ли… в последнее время он какой-то скрытный, вот я и подумала, вдруг он что-нибудь тебе рассказывал… Ты не подумай, я ничего не имею против тебя, просто… он постоянно тебя подвозит, я имею в виду, эта его манера сажать в машину каждого встречного, то есть, конечно, ты же почти свой человек, просто он делает это без разбору, как будто ему не с кем поговорить, но ты же понимаешь, что дело тут в другом. Я понимаю, что так он пытается искупить свою вину, но что было, то прошло, нельзя изменить прошлое, если оно прошло, ты ведь согласна? — Сандра вздыхает, а я пытаюсь найти связь в этом словесном потоке ненужной информации. — А что у него такого случилось? — осторожно и негромко спрашиваю я, желая зацепиться хоть за что-нибудь. — Да ничего, ничего такого, даже странно, что он тебе не говорил, ну, раз он сам не сказал, то, видимо, он не слишком тебе доверяет, Мел. Так что делай выводы. Я просто позвонила, не подумай ничего, извини, что отвлекла, не говори только Джею, ладно? Ну пока, до скорого, увидимся как-нибудь! Сандра бросает трубку, а я остаюсь сидеть с телефоном, словно оглушённая. Сандра позвонила, чтобы узнать, говорит ли о ней Джастин мне. Попутно умудрилась задеть меня, сказав, что он мне не доверяет. А ещё… еще она почти проболталась о какой-то вине, которую пастор пытается искупить, только вот… как это связано с тем, что он постоянно кого-то подвозит? Я думала, что таким образом он проявляет знаки внимания, а оказывается, дело тут в другом… И кажется, я окончательно запуталась в нём, себе, и всём том, что происходит между нами. Разве можно столь искренне обниматься с тем, кому не доверяешь? Меня настораживает этот звонок. Учитывая, что мы с Сандрой никогда не общались, к тому же, я знаю, что она любит пастора и недолюбливает меня, к тому же, не было никаких предпосылок к её звонку, к тому же… Я начинаю уставать от мыслей. Почему Сандру так сильно волнует, говорили ли мы с пастором о ней, и почему она позвонила прямо сейчас, практически сразу после того, как Джастин меня привёз? И что значат её слова о том, что подвозить людей — плохая привычка? На Джастина нападал кто-то из его пассажиров? Я могла бы спросить у Линдси, но после сегодняшнего общаться с ней насчёт пастора не хочется. Кажется, их отношения совсем сошли на нет. Любопытство гложет, и я решаюсь на звонок Терезе. Кажется, в своём спонтанном расследовании я начинаю заходить слишком далеко. Тереза отвечает сразу, будто ждала моего звонка. После стандартного приветствия и минутной болтовни ни о чём решаюсь задать волнующий вопрос. — Слушай, а ты не знаешь, на нашего пастора когда-нибудь нападали в машине? — Тебе звонила Сандра, — совершенно спокойно вдруг произносит Тереза, выбивая почву из-под моих ног. — Не обращай внимания. Сандра иногда бывает параноидальна. — Да нет, я просто хотела спросить, — смутившись, но стараясь не выдавать этого голосом, отвечаю я. Чёрт, откуда она узнала? И как смогла догадаться сразу! Как вообще это связано? — А с чего ты тогда решила, что на него кто-то мог напасть? — Ну… просто он такой добрый, всегда всех подвозит, — окончательно смутившись, запутавшись и пожалев об этом звонке, бормочу я. — Всех? — в голосе Терезы слышится усмешка. — Но ты права, он слишком добр ко всем подряд. Даже удивительно, как смерть может менять людей. — Смерть? Чья смерть? — Ничья. Забей, — я начинаю волноваться, а Тереза вдруг становится грубой. — Если Джастин до сих пор сам ничего тебе не рассказал, значит, тебе необязательно об этом знать. Мой тебе совет: поменьше общайся с Сандрой, она тебе не подруга. Кстати, Линдси тебе не звонила? — Вообще-то нет, а должна? — Не знаю, вы же с ней типа лучшие подруги, — голос Терезы становится язвительным. — Мы с ней не подруги. И я ничего не знаю о том, что сегодня случилось. И вообще, я позвонила по другому вопросу, но спасибо, что просветила, — грублю в ответ я, намереваясь бросить трубку. — Ладно, слушай, извини, — внезапно Тереза начинает говорить более мягко. — Сегодня был не самый простой день, и мы все очень устали. Сандра ревнует тебя к пастору, а после сегодняшнего готова бросаться на каждого, кто подойдёт к Джастину ближе, чем на десять шагов. — Может, расскажешь, что там случилось? — осторожно интересуюсь, заранее не рассчитывая на положительный ответ, однако Тереза становится более разговорчивой. Видимо, ей тоже хочется поговорить об этом. — Помнишь, когда мы собрались у Джастина дома? В тот вечер Линдси с одним из новеньких парней переспала в комнате Джастина, прямо на его постели. И так было не один раз, у неё были ключи от его дома. Просто в тот вечер это было началом. Линдси почти стала пользоваться доверием нашего пастора, она знала, что он ей ни в чём не откажет. Она ведь совсем ещё ребёнок, хоть и выглядит старше. Естественно, и мозгов у неё как у малолетки. Короче, Линдси забеременела, взяла у Джастина денег и сделала аборт, подделав его подпись для больницы. Он ведь считается её опекуном, соответственно, несёт ответственность. Тот парень выдал себя за Джастина, и они вдвоём провернули это грязное дельце. Джастин узнал случайно, когда позвонили из больницы. Ну, а дальше ты всё видела. Он приехал в церковь, нашёл того парня, тут прибежала Линдси и устроила весь этот цирк. — Как же мерзко, — меня непроизвольно передёргивает от услышанного. — Это уж точно, — соглашается Тереза. — Слушай, раз уж ты позвонила… Мы решили собраться на каникулах, ты не против? Как раз у Джастина дома, — добавляет она так, словно это имеет решающий фактор для моего согласия, но чёрт, неужели моя симпатия к пастору настолько явственна? — А зачем? — непринуждённо интересуюсь, стараясь, чтобы голос звучал максимально незаинтересованно. — Ему сейчас очень нужна поддержка. Как видишь, начало года для всех нас выдалось не самым лёгким. Думаю, Джастину будет приятно. — Пожалуй, это неплохая идея, — соглашаюсь я с Терезой. — А когда? — Ещё не знаю, но скорее всего в ближайшие дни. Нужно уточнить у Сандры. Недовольно морщу лицо, снова слыша это имя. Сандра, Сандра, Сандра… Вот интересно, они хоть что-нибудь могут сделать сами, без помощи вездесущей праведницы? — Конечно уточни, и потом скажи мне, — стараюсь в который раз удержаться и не бросить трубку. — Ну, до связи? — До связи. И с новым годом тебя, — дружелюбно заканчивает нашу беседу Тереза и первой кладёт трубку. Я падаю на подушку и прикрываю глаза.

Открой свои глаза, посмотри вверх, в небеса, и увидишь Я просто бедный малый…

*** Мама куда-то собирается, не говоря мне ни слова. Она даже сама отвела Элли к соседке, да и с самого утра ведёт себя как-то подозрительно тихо по отношению ко мне — не позвала завтракать, не смотрит с упрёком, не цепляется, даже не переключает мой любимый музыкальный канал, который я итак включаю настолько редко, что последний раз перед сегодняшним днём был, кажется, во времена войны с Наполеоном. Она сначала торчала в ванной, потом выбирала одежду, потом накручивала волосы, теперь вот красится… Неужто решила по полной устроить себе новые романтические отношения и впасть в юность? — Ты куда? — интересуюсь у мамы, когда та уже надевает сапоги. — Скоро приду. Элли у соседки. Обед я приготовила. Садись за уроки. — Сейчас каникулы, — напоминаю ей. Кажется, кое-кто совсем перестал следить за тем, что происходит у него прямо под носом. В конкретном случае — за мной. — Новый год же… — Всё равно, — мама закрывает за собой дверь, а я недовольно цокаю ей вслед. Такое чувство, что ей всё равно, что сказать, лишь бы последнее слово было за ней. Ну и ладно, мне-то уж это точно ни к чему. Слоняться без дела по квартире мне не хочется, звоню папе, он долго не берёт трубку, а затем и вовсе бесстрастный механический голос сообщает мне, что абонент недоступен. Наверное, не стоит проводить такой день дома, нужно сходить и развеяться, пусть даже в одиночку. Пошарив по карманам, вспоминаю, что когда-то клала в мягкую игрушку, которую в детстве подарил мне папа, немного денег в надежде начать копить, чтобы свалить отсюда. Не знаю, почему мне это вспомнилось лишь сейчас, но я отправляюсь в зал, чтобы достать зайку со шкафа. И меня вовсе не удивляет отсутствие в нём денег — меня больше напрягает, что в моём тайнике, о существовании которого мама стопроцентно знала, ведь иначе куда бы могла деться мои скромные сбережения, я нахожу то, чего совсем не хотела бы видеть. Это любовные письма маминого ухажёра к ней. Да, читать чужие переписки некультурно, но и разорять тайники собственных детей тоже не самое лучшее занятие, а посему считаю, что мы квиты. Однако почти сразу же начинаю жалеть о своём неуёмном любопытстве. Поверьте, лучше бы мне ослепнуть или лишиться рук, чем читать все эти приторно-сладкие словечки в духе «люблю тебя, моя девочка» и «хочу от тебя ребёнка». Это и правда омерзительно. Меня мутит, быстро сворачиваю письма, запихиваю их обратно в игрушку, ставлю её на место и пулей мчусь в туалет, корчась от рвотных позывов. И я даже не могу сказать точно, что конкретно заставляет меня чувствовать отвращение — то, что мама беззастенчиво спёрла мои деньги, или прочитанные письма, или то, что она выбрала в качестве хранилища именно мою игрушку… Это словно одно большое издевательство. Издевательство надо мной. Неужели мама думала, что я туда не полезу, когда нашла мои деньги? Зачем она это сделала? Схватив куртку, выбегаю из квартиры, хлопая дверью. Слишком неприятно сейчас находиться в этом месте. Это уничижительно и мерзко. Неужели я настолько плохая дочь, что она настолько презирает меня и всё то, что со мной связано? Не знаю зачем, но звоню Джастину. Сейчас это единственный человек, кого я хочу видеть и слышать. Только он, и никто другой на всём белом свете. — Мелоди, — выдыхает пастор, ответив на звонок практически сразу, словно он ждал его. — Как твои дела? Всё в порядке? — Почти, — шмыгаю носом, боясь разреветься прямо сейчас. — А ты как? — Где ты сейчас? — встревожено интересуется пастор. — Что случилось? — Ничего, — вру на месте, еле сдерживая слёзы. Мне так хочется, чтобы он видел меня сильной, но каждый раз получается иначе, и вместо волевого характера и смелой девушки пастор видит лишь унылую, серую и неуверенную в себе размазню. — Слушай, я сейчас немного занят, ты не могла бы ты приехать ко мне? — Зачем? — Мелоди, приезжай прямо сейчас, — не отвечая, говорит пастор, и это даже больше похоже на приказ, нежели на приглашение заглянуть в гости. — Я жду. Если у тебя нет денег, садись на такси, я оплачу. — Я приеду, всё нормально, спасибо, — бубню в трубку, шмыгаю носом и почти бегом направляюсь в сторону остановки. Никогда прежде не думала, что смогу найти утешение в лице какого-то пастора. Пастора, который, сам того не ведая, вдохновляет меня жить с поднятой головой вопреки всему. Джастин ждёт меня у своей заведённой машины. Машу ему рукой, а он, едва завидев меня, кивает в сторону пассажирского места и быстро садится внутрь. — Привет, — я настолько рада его видеть, что со всей дури хлопаю дверцей. Пастор морщится, косясь в мою сторону, но ничего не говорит. — Ой, извини, я просто… — Всё нормально, не думай, — отмахивается он, выезжая на дорогу. — Мне сейчас нужно кое-куда заехать. Это важно, — пастор вдруг поворачивается ко мне, пронизывая взглядом, и я послушно киваю, поникнув. А всё потому, что именно сейчас я не вижу огонька в его глазах. Словно в какой-то момент, не замеченный мною, что-то очень-очень важное умерло внутри его таинственной души. Джастин не включает музыку и не спрашивает, как у меня дела. Он молчит и даже не смотрит в мою сторону, и мне начинает казаться, что я навязалась к нему, а он попросту не смог отказать, и теперь вынужден терпеть моё присутствие. — Наверное, я тебя стесняю, извини. — Всё нормально, — снова повторяет пастор, и это больше похоже на успокоение самого себя. — Я сейчас. Он наспех припарковывает машину, выходит из неё, переходит через дорогу и останавливается у цветочного ларёчка. Озираясь, стоит несколько минут, глядя по сторонам. К нему подходит какой-то мужчина, они скупо обнимаются, о чём-то беседуют, затем Джастин кивает в сторону машины, и мне становится неловко, когда в мою сторону начинает смотреть тот незнакомец. Они покупают большой букет цветов, снова недолго беседуют, снова обнимаются, и пастор спешит обратно к машине, а неизвестный мужчина скрывается в толпе. Открыв заднюю дверцу, Джастин осторожно кладёт на сиденье букет и садится на своё место. — У кого-то сегодня день рождения? — стараясь хоть немного разогнать некомфортную атмосферу, шутливо интересуюсь я. — Какая-то красивая девушка? — Почти, — пастор по-прежнему хмур, и мне даже показалось, что он недоволен моей внезапной сменой настроения. Мы снова куда-то едем, дорога вдруг становится узнаваемой, и я окончательно сбиваюсь с толку. Место, куда бы мне совсем не хотелось приходить по причине и без — городское кладбище. Джастин берёт букет и нехотя обращается ко мне: — Посидишь тут пять минут? — Эм, а можно мне с тобой? Он молчит, что-то обдумывая, и я, понимая, что снова оказалась неуместной, киваю. — Пойдём, — неожиданно разрешает он и захлопывает дверцу. Меня раздирает любопытство, но состояние пастора говорит о том, что лучше остаться в машине. Я отрицательно качаю головой, но он этого не видит. Постояв немного у машины, он снова открывает дверцу. — Мелоди, мне долго ждать? — Да, прости, — я быстро выбираюсь наружу, чувствуя себя не в своей тарелке. Джастин идёт настолько быстро, что мне приходится перейти на бег, и всё равно я не могу его догнать, но, по правде говоря, мне не совсем этого и хочется. Дойдя до нужного места, пастор резко останавливается и смотрит на серое надгробие, надписи на котором не говорят мне совершенно ничего. — Здравствуй, мама, — негромко произносит Джастин и опускается на колени. Мама… В моей голове когнитивный диссонанс. Мама… Джастин купил цветы для своей умершей матери, а я пыталась шутить на тему девушек. Мама… На коленях в грязи перед серым невзрачным надгробием — вечность и бренность как две половинки на одной чаше весов. Отчего-то становится страшно. Зябко поёживаясь, стараюсь неслышно накинуть на голову капюшон, чтобы защититься от холодного порыва ветра. Джастин всегда старался примирить меня с мамой, но никогда не говорил, что его собственная мать… Мне снова становится страшно. Мне становится страшно даже подумать об этом слове. Кажется, нужно позвонить маме и просто сказать, что я её люблю. Джастин кладёт букет и проводит пальцами по холодным буквам. Мне не видно его лица, но если бы я его видела, то расплакалась бы прямо сейчас, и единственное, что удерживает меня от этого — то, что я не смотрю в его глаза. Щемящее чувство тоскливости наполняет меня изнутри, и приходится закусить губу и поднять голову к небу, чтобы ни одна слезинка не покатилась по щеке. Мне страшно. Человек, потерявший мать, желает, чтобы этого не произошло со мной — пусть и немного не так. Он её похоронил, а меня пытается уберечь от разлуки со своей мамой. И я признательна ему за это. В немой благодарности, поддавшись секундному порыву эмоциональной слабости, кладу руку ему на плечо. Джастин вдруг кладёт свою ладонь сверху, а мне не хочется, чтобы он отверг мою молчаливую признательность и поддержку. И этого не происходит. Он слабо тянет мою руку к себе, чуть поворачивает голову влево и прижимается губами к ладони. И весь мир переворачивается внутри меня дважды. — Джей… — негромко шепчу я, затаив дыхание. Меня пронзает его боль. Меня пронзает что-то большее. — Не надо, — отвечает он тихонько, не убирая моей руки от своих губ, и я скорее чувствую эти слова, нежели слышу. Он не нуждается в моих словах. А я нуждаюсь в его защите. Мы стоим на холодном ветру. Джастин — на коленях перед могилой. Я — растерзанная — рядом с ним.