Миры и Грани Шестигранника. История 24. "Аромат миндаля"

      За ней послали слишком поздно, повитуха поняла это сразу, едва только вошла в жарко натопленную комнату, скидывая насквозь промокший плащ на руки лакею. Жестом выставила прочь перепуганных служанок, не знающих, что делать с истекающей кровью роженицей. Старуха Кара не первый десяток лет принимала роды, так что с первого взгляда поняла: тут уже ничем не помочь. Жена лорда Эймара не доживет до рассвета, хотя тут осталось меньше часа. И родить, даже с помощью Кары, уже не сумеет. Дитя, возможно, еще живое, будет сожжено утром вместе с роженицей. Она знала: ребенка еще можно спасти, разрезать живот — почти мертвой матери-то уже все равно, — помочь раздышаться. Но ни одна повитуха в мире не сделает такого, ни одна не впустит в мир «рожденного смертью», «целованного Госпожой». Такие дети несут в себе силу Смерти, и если позволить им вырасти, становятся ужаснейшими тиранами, преступниками и вообще демонами во плоти. Сзади послышался приглушенный шепот, полный ужаса, повеяло холодом, словно внезапно за спиной разверзлась могила. — Убирайся, — бросил вошедший в комнату мужчина. Каре хватило одного взгляда, чтобы понять: некромант. Приманился на сладкий запах смерти? Знал о том, что жена лорда, хрупкая и болезненная, едва ли сумеет родить, кружил вокруг как могильный ворон, выжидая? Она поспешила убраться, бросив последний взгляд на роженицу. «Да охранишь ты сам себя, дитя, ибо больше никто не сможет тебя сберечь». Последний стон умирающей стих как раз в тот момент, когда первые лучи солнца позолотили вылившие все запасы воды в недавней буре тучи. Тогда же мастер-некромант обнажил ритуальный клинок, которым и вспорол живот умершей. Дитя, как он и был уверен после долгих расчётов, оказалось мальчиком, еще живым, слишком крупным для того, чтобы узкобедрая и слабая жена лорда могла бы родить его естественным путем. Ей было предначертано умереть, так же как этому ребенку — стать собственностью некроманта. — Что ж, у тебя будет очень славная судьба, — он обнажил в ухмылке острые зубы. Пеленки для ребенка были приготовлены заранее. Некромант небрежно обмотал ими свою добычу, словно книгу упаковал, вышел из комнаты. Лорд Эймар, встреченный им на пороге, на попискивающий сверток даже не взглянул. — Мастер Аргус, вы гарантируете, что отродье смерти будет уничтожено? — он даже рискнул заступить некроманту дорогу. — Разумеется, — холодно ответил Аргус. — Я ведь здесь для этого, не так ли? — Куда проще было бы сжечь тело вместе с ним, — нахмурился лорд. — Я вообще не понимаю, зачем вам понадобилось пачкать руки. — Это уже мои проблемы… А теперь посторонитесь. Вы никогда его не увидите, — Аргус снова оскалился. Лорд осенил себя знаком Виты, на что некромант только расхохотался. Но стоило поспешить, чтобы добраться до замка Дракона хотя бы к вечеру. Аргус в который раз с неудовольствием подумал, что открыть портал нельзя, таким крохам портальные перемещения запрещены, даже если они «целованные Смертью». А потерять драгоценный материал для эксперимента он не мог себе позволить. Этот ребенок слишком ценен. Шестнадцать лет — капля, кроха в течении жизни — и могущество Аргуса преумножится многократно, когда он впитает жизненную силу этого существа. Придется вложиться, обучением и едой, но это стоит того, ах, как стоит. Конечно, он не собирался уделять слишком много внимания всего лишь ингредиенту будущего ритуала, пусть и самому важному. Хотя и пришлось по пути купить немного козьего молока и рожок, чтобы накормить мерзко пищащее существо. Черная карета без гербов, запряженная четверкой вороных, катила по раскисшей дороге, убаюкивая напившегося младенца и самого некроманта. Через три часа ребенок снова заорал. Аргус еле подавил желание выкинуть его из окна кареты, снова принялся кормить. На закате карета вкатилась, прогрохотав по подъемному мосту, во двор замка Дракона, и первым делом некромант брезгливо сунул подмокший снизу сверток в костлявые руки встречающего скелета: — Мальчишка на твоем попечении, Рашес. Он должен быть сыт, одет и присмотрен, и чтоб я не видел его, пока он не станет способен хоть что-то понимать. — Да, мастер. Эта нежить умела произносить только две фразы: «Да, мастер» и «Нет, мастер». Второе — крайне редко. С того дня, как и было приказано, некромант не видел ребенка, лишь иногда справлялся, жив ли, здоров? — Да, мастер, — неизменно отвечал Рашес, являвшийся на зов своего хозяина. Скелеты о ребенке заботились так, как было приказано: кормили, одевали и не давали себе навредить. Не больше. Никого не волновали его мысли, его кошмары. И то, что у него не было имени. Малыш же рос, как и полагалось любому ребенку, и его особенности проявлялись лишь во внешности — темные по рождению волосики постепенно превратились в густые и вечно нечесаные кудри цвета свежепролитой крови, а младенчески-серые глазки к году вылиняли до совершенно белого цвета, оттененного темно-голубыми белками. Кроме того, хотя и сел, и пополз, и научился ходить ребенок в то же время, что и нормальные дети, он совершенно не говорил, словно был нем, хотя это было абсолютно точно не так. Когда что-то было не в порядке, орал мальчишка знатно. Например, когда он пролил на себя горячий суп. Как он завопил — Аргус даже выскочил из кабинета на непривычный звук. — Рашес! — Да, мастер, — проскрипел скелет. И крик оборвался, когда мальчишку увели лечить. Именно эти три слова он сумел выучить за три года. «Да», «нет» и «мастер». Чуть позже к ним добавилось имя няньки. Больше мальчишка слов не знал, потому что с ним никто никогда не разговаривал. Он был маленьким дикаренышем, привыкшим к тому, что рядом с ним только скелеты, вокруг тишина огромного старого замка, где-то за постоянно запертой дверью в южное крыло — мастер, которого он за три года не увидел ни разу. — Рашес. — Да, мастер, — привычно отвечал скелет. И мальчишка смеялся, довольный. Скелеты одевали его так, как одевали самого некроманта: черный бархат, дорогое тонкое сукно, шелк и «шелковое» полотно. Мальчишка убегал из-под надзора няньки и исследовал замок, возвращаясь с прорванными на коленях штанами, в тенетах, с исцарапанными ладошками и носом. Рашес стирал одежду, зашивал, возвращал. Иногда менял, когда мальчишка вырастал из прежней. Он всегда возвращался, ведь Рашес ждал его к обеду или к ужину, а кроме него никто больше не стал бы кормить и заботиться. Иногда мальчишка на краткое время прижимался к отполированным костям своей бессменной няньки, словно в попытке получить немного ласки, которой не знал. Рашес не знал, чего от него хотят, но обнимал машинальным жестом, запомненным из жизни. С каждым днем мальчик уходил все дальше в запутанные коридоры замка, исследовал катакомбы и потайные ходы, поднимался на башни, чтобы посмотреть на окружающий замок Дракона лес. За ворота выйти он не мог, хотя отыскал несколько тайных выходов. Но его словно бы что-то отталкивало, не позволяло ступить и шагу за порог. Оставалось только смотреть на неизведанный мир там, за стенами. В пять он излазил все, что было возможно, когда случайно наткнулся на ранее неисследованный коридор в подземелье. Там было совершенно темно, но ему не был нужен свет — его странные глаза прекрасно видели даже в самой густой темноте. Коридор тянулся, сворачивал, спускался вниз, словно спираль, пока не привел мальчика в круглый зал, у которого вместо стен были решетки. — Что тут у нас? — негромкий ровный голос раздался от одной из решеток. — Я чувствую что-то живое. В темноте вспыхнули два алых огонька — внимательный взгляд. Непривычные звуки мальчишку почти испугали. Он никогда не слышал таких слов, голос был ему незнаком. Но он все же направился на звук, поглощенный большим, нежели страх, любопытством. Решетка преградила ему путь, толстые, холодные прутья были закреплены так часто, что, наверное, только пятилетний ребенок и мог просунуть меж ними ручонку. — Так-так, маленькое живое дитя. Откуда бы ему взяться? Голос был негромким, обволакивающим, словно теплое одеяло. Мальчишка замер у решетки, его глаза в темноте мерцали, как две маленькие луны. — Да? — он снова просунул руку, но дотянуться до кого-то, кто говорил с ним, не мог. — Совать руки ко мне в клетку? Глупость или самонадеянность? Глупость. Твое счастье, что я прикован. Так кто ты, дитя? — Нет? — мальчик смотрел на него без страха, но на вопрос не ответил больше никак. — А ты еще знаешь какие-нибудь слова? — собеседник рассмеялся. Мальчишка молчал, заинтересованно склонив лохматую голову к плечу, рассматривал того, кто был прикован к стене короткими толстыми цепями, почти распят на ней. Он был высоким, очень худым. И выглядел очень непривычно для привыкшего к скелетам ребенка. Хотя бы потому, что у него были длинные волосы, которые лежали у ног черной лужей. Красиво, как шелк. Маленький воспитанник Рашеса не знал слов, но мог сравнить: он видел расстилающийся по столу черный шелк, когда его нянька кроил ему очередную сорочку. — Рашес? — попробовал он еще раз, чтобы тот, в клетке, опять заговорил. Ему понравился голос. Совсем не похожий на иногда доносящийся из-за запертых дверей голос мастера или шелестящий голос скелета. — Нет, меня зовут Эанор. А как твое имя, маленький комок жизни? — он улыбнулся, показывая длинные клыки, очень длинные. У скелетов были зубы, и у самого мальчика были зубы, но такого он раньше никогда не видел. Очень хотелось потрогать эти длинные белые острия, как у чучела какого-то животного, которое он нашел в одной из пыльных комнат давно заброшенного западного крыла. Он снова протянул руку, топнул мягким сапожком, злясь, что Эанор не подходит, что ему мешают цепи. — Так как тебя зовут? Говорить ты умеешь, это я уже понял. — Да. Нет? Да! — ребенок сердито сопел и тянулся к нему, шершавая решетка царапала тонкую кожу, но он словно не замечал. — Ты умеешь говорить только два слова? — Эанор снова засмеялся. — Странное маленькое существо. Хочешь, — он слегка прищурился, — я дам тебе имя? — Да? Мальчик остановился, снова вцепился в прутья клетки тонкими исцарапанными пальчиками, внимательно глядя на него, потом сунул палец в рот, зализывая особенно глубокую царапину. Эанор чуть подался вперед, негромко застонал с досады, ноздри расширились, вбирая запах. — Ладно. Начнем с самого начала. Ты вообще понимаешь, что я тебе говорю? Судя по тому, что мальчишка не реагировал, он в самом деле не понимал. Но запоминал слова, должно быть, интуитивно выделив в речи мужчины главное — его имя. — Эано-о-ор? — Эанор. Отлично. Так меня зовут. — Да? Эанор. Эанор. Эано-о-ор, — мальчишка улыбнулся, ему, наверное, понравилось сочетание звуков. — Молодец. А тебя я назову Арис. Нравится? Это такие цветы… Хотя ты не знаешь, что такое цветы. — Ты? Нет? Моло…дец? — переспросил мальчик, его живот буркнул, и он потер его ладошкой, насупившись. — Рашес. — Иди поешь, Арис. Я никуда не уйду, — Эанор снова засмеялся. Мальчишка вздохнул и отошел, вскоре скрывшись в коридоре, оставляя пленника клетки в одиночестве. Рашес встретил его, отвел за руку в столовую, налил ему супа, поставил тарелку. — Рашес. — Да, мастер. Мальчик быстро выхлебал суп, обжигаясь и глотая полупрожеванные куски хлеба, напился молока и выскользнул из комнаты прочь. Его манила тайна, манил незнакомец за решеткой, ему хотелось слушать его мягкий голос, пытаясь понять, что значат звуки, которые он издает. Значение красивого переливчатого звука он, кажется, понял — это было как «Рашес». Эанор… Надо сказать ему это слово, он наверняка ответит.