классики

Четверг был особенным. Сначала, правда, моё настроение достаточно подпортили слова Малинова, а друзья, ввиду недавней ссоры, решили, что именно химичка сломила моё хорошее настроение. Они так решили и потащили в кино вместо последнего урока английского на какую-то русскую сказку с ограничением +6. Благо в школе были мега «внимательные» охранники и высокий Даня, что с лёгкостью дотягивался до кнопки открытия входной двери и никогда не мешкался с этим. Сбегать с уроков было привычно, обыденно, просто, но все так же клево. Аккуратно и тихо обходить окна директора, Димы и ещё парочки учителей, быстро и так же аккуратно перелезать через забор: все эти действия имели особый смысл и атмосферу. Для меня в этих действиях сохранилась атмосфера восьмого класса: самое начало дружбы с Кашиным, его предложение убежать с геометрии и его помощь при преодолении забора, а позже и смех со словами: «Ничего ты не умеешь, Лизка». Сбегать с Даней с уроков было круто: мы шли к набережной, иногда забегали в некоторые забегаловки по типу кулинарии или просто тусовались у него дома, играя в приставку. В девятом классе Даня стал куда общительнее и подружился с Русланом из параллельного, а там уже и моя компания в количестве трёх человек влилась. И тогда мы сбегали с уроков все вместе. Юлик, Руслан и Миша почти никогда не отказывались в отличии от Дианы (на тот момент ещё отличницы): Миха уговаривал её долго, Комяжук жутко боялась и первые разы никуда не пошла (она прикрывала нас в школе, кстати). А потом неожиданно для нас сама предложила свалить с МХК, что с мы с радостью поддержали. В десятом классе в школу перевелась отличная подруга Юлика — Юля в связи с переездом, а зимой в класс пришла Лера Мидлер. И если с Юлей общение у всех задалось сразу (кроме Дианы, конечно), то Лера стала тусить с нами только весной — зимой у Руслана появилась девушка Настя, что иногда гуляла с нами и вот однажды привела с собой Мидлер. Постепенно Леры стало больше, чем Руслана: Тушенцов стремился быть с Настей, Шпагина не была против, а вот Лера была в пролёте. «Киданули?» — по-доброму смеялся Кашин над Мидлер, пока та стояла в стороне и наблюдала за парой. Слово за слово — и Лера уже с нами частенько гуляет, пьёт и тусуется третьей на квартире у Дани. Все лето перед одиннадцатым Кашин провёл с Мидлер, пока я в июне ездила в Чайковский к родственникам, в июле поехала в Сочи с родителями, а в августе… А в августе я была в Питере и почти все время проводила с Юликом, Мишей и Дианой. Но, помню, что последнюю неделю лета мы провели с Даней вдвоём у него на даче: недостаток общения был компенсирован полностью. — Чего ты улыбаешься? — спрашивает Диана, присаживаясь на диванчик рядом и передавая поп-корн. До сеанса оставалось десять минут, а я довольно ворошила прошлое и радовалась своим друзьям. Комяжук смешно приподняла брови, нахмурилась и поджала губы. Я же улыбнулась, хватая поп-корн и удобнее устраиваясь на диване. — Потому что все хорошо, — отвечаю я, и Диана ощутимо выдыхает, — Вы крутые, ребя-я-ят, — произношу я чуть громче: так, чтобы меня услышали и Миша, увлечённый телефоном, Юля с Юликом, что перекидывались поп-корном и Даня, что стоял совсем рядом со мной и рассматривал билеты. Я обернулась на него и улыбнулась, наблюдая за его занятием. Почувствовав мой взгляд, Кашин оторвался от созерцания билетов и шуточно приложил руку к голове, произнося: — Ля, служить готов Владимирович! — смех друзей сразу же поднялся, и мне оставалось только подхватить его и продолжать кайфовать ото дня. В зале мы заняли последний ряд, довольно сложив ноги на предыдущие места, и весь сеанс полностью угорали с происходившего на экране. Обкидывали друг друга поп-корном и очень-очень громко смеялись от язвительных комментариев Миши на мультфильм. — Лиз? — тихо позвал рядом сидящий Кашин, и я обернулась на него, кидая такое же тихое «Что?» — Я тут короче вспоминал пятницу. И, бля, вспомнил, что ты говорила. — я удивлённо приподняла брови и кивнула на выход, Даня кивнул и поднялся, а мне оставалось только последовать за ним. «Почему, блять, все помнят пятницу (или хотя бы её фрагменты), а как, сука, человек с амнезией — привет, я Лиза и я нихуя не знаю» — подумала я и вышла из зала, тут же прикрывая глаза рукой. — Бля, ярко! — завыла я и рухнула на диванчик рядом с другом. Кашин же потрепал волосы и сбивчиво начал: — Лиз, я вспомнил, что в караоке ты мне говорила. Ты сказала, что обманула меня насчёт того, что было в среду. Точнее ты сказанула, что, бля, недоговорила про среду. — на этом моменте можно было смело заявить, что я охуела и в моей голове смело закрутились шестерёнки, мысленно возвращаясь в среду. Н и ч е г о. — И что ты хотела сказать? — через пару секунд добавил Даня, а меня чуть инфаркт не схватил. Охуеть теперь. — Ничего… — как можно спокойнее сказала я, — Я не помню, Дань. Видимо я перепила… Но мне нечего сказать… — я приулыбнулась и поднялась с диванчика, планируя отправиться обратно в кинозал, но Даня засмеялся, выдавая: — Я думал, что ты доверяешь мне. — я остановилась на месте и медленно, нерешительно обернулась, пробуя сочинить порцию небывалой хуйни ещё раз. Но Даня видимо уже заебался кормиться этой хуйней, ибо выглядел очень напряженным и злым. — Ты рассказала всё ещё в ту среду. Не Мише, слава Аллаху. Только мне. Потом, проспавшись, забыла и начала пиздеть что-то про то, что, бля, ты только сожгла фотографии и всё. И ничего больше. Я подумал: «окей, потом расскажет. какие проблемы?», но, сука, уже прошло полторы недели, Лиз. И от тебя только: «Ничего не знаю» вместо «Я в такой хуйне, Дань». Думаешь, что сама всё решишь и поступишь правильно? Да нихуя, Неред. Твои выкрутасы пиздец вышли из-под контроля, если ты, бля, сама ещё не заметила. Но ты будешь конечно базарить: «все окей, Дань» и ждать какого-то момента откуда-то. Бля, ты могла сейчас всё мне рассказать, но видимо это сугубо личное и сугубо, сука, твоё. — Кашин выдохнул и прошёл мимо меня. Когда я обернулась — он уже зашёл в лифт. В носу опять неприятно защипало, что неизменно говорило о том, что через пару секунд слезы так же неприятно обожгут щеки. На глазах образовалась пелена слез и все вокруг стало жутко расплывчатым, но моргать я не спешила. «Твои выкрутасы вышли из-под контроля» — говорил Даня, а меня эти слова словно били изнутри. Лихорадочно облизываю губы и сжимаю руки в кулаки, прокручивая: «Сугубо личное, сугубо, сука, твоё». «Я в такой хуйне, Дань» — моргаю и слезы мокрыми дорожками бегут по щекам, а я не убираю их. Прячу руки в рукавах толстовки и прижимаю руки к себе, будто пытаясь защититься. Я правда делаю что-то, но это явно не защита себя. Единственное, что я делаю всё ебанное время со среды — учусь врать близкому человеку. Четверг был особенным. *** А пятница была тяжелой. И морально, и физически. Физически было очень тяжело встать с кровати, морально — проснуться и пойти в школу. Ноги гудели из-за того, что вчера, после кино (в кино Даня написал короткое: «оъебись, Лиз. я домой»), я сразу же ломанулась к Кашину: с его рюкзаком и огромным количеством неведомой хуйни внутри. Я сидела у его двери на коврике, как подкинутая собака и долбила ногами дверь, звонила в звонок, писала и звонила на телефон, даже позвонила Лере (которая, впрочем, ничего не сказала), но ответа не было. В кино я подавила желание разреветься, а вот у двери друга уже не смогла — плакала, обнимая себя руками, а потом как в самых идиотских фильмах говорила в никуда о том, что: «ты, Кашин, мне нужен». Утром я ужаснулась отражению в зеркале, заставила себя пойти в душ и прочитать статью о том, как убрать отёчность с лица. Косметика в доме была только у мамы, да и то она носила её на работу, и тон кожи у мамы был смуглее. Так ничего и не придумав, я надела солнцезащитные очки и натянула на голову капюшон, надеясь утонуть в нем и надеясь, что в школе никто не начнёт докапываться до этого (ибо снимать очки точно нельзя было). В школе по мне сразу же прицепился Юлик: сначала с допросом (чего грустная? и по списку), потом по делу. Онешко базарил о том, что я бы могла сыграть что-нибудь незатейливое на укулеле, а Лера могла бы спеть. Все к празднику Мира во всем Мире. Я иронично мысленно отметила то, что поругаться с другом из-за своего же вранья перед днём Мира — то, о чем я мечтала. Благодаря шуткам Юлика, его настроению и настрою к празднику во мне что-то ожило, и я очень даже искренне смеялась над наивностью парня, когда тот предложил супер-мега глупую идею. Онешко — солнце, что светит уже как шесть лет и не устаёт быть зарядом позитива. Я смеялась и улыбалась так, что щеки болели, но я бы продолжила ощущать такую приятную боль, если бы не картина, открывшаяся нам с Юликом: Малинов, Кашин и Мидлер, что аккуратно сцепила пальцы на запястье Дани. И этот жест был определённо мне знаком: так обычно делала я, когда Кашин неосознанно злился и мог бы начать заварушку. Но я обычно вовремя тянула его назад к себе и все обходилось. А хуй знает, какая реакция у Мидлер и хуй знает, зачем она вообще так сделала, но шестерёнки в моей голове заработали быстрее и я, опешив, сделала шаг вперёд, но потом вернулась на исходную и, облизав губы, сообщила Юлику: — Ты, пиздец, должен сделать видео ко дню Мира, — и схватила того за руку, ускоряя шаг. — То есть песня — не? — произнес Онешко совсем близко к тройке и на нас обернулись. Кашин свёл брови к переносице (я закатила глаза, но в очках этого было не заметить ((а жаль)), Лера тут же убрала руку от Дани, а Малинов просто развёл руками. Видимо мы прервали разговор. Чудно. — Я хотела предложить насчёт праздника, — наконец проговорила я и указала рукой на друга, — Юлик может сделать видео по тематике. Нормально же? — Дима кивнул и сложил руки на груди, а после добавил: — Но, Лиза, разве песня отменяется? — я закачала головой, а Даня уже негромко произнес: — Руслан бы мог спеть… И мы бы наложили это на видео. — А ещё ты и Миша! — вклинилась в разговор Лера и улыбнулась скептически смотрящему на неё Дане. Я выдохнула и произнесла: — Это мелочи, думаю, разберёмся. Руслан с Лерой споют, Юлик сделает видео… — А ты нарисуешь плакат! — произнес Юлик рядом, а я свела брови к переносице и подняла руки вверх: — Камон, нет. Я не умею… — Малинов усмехнулся и пожелал удачи всем нам и отошёл к Кузьме: обожаемому нами физруку. Даня же поздоровался с Юликом и потянул Леру за руку к кабинету русского. Последнее, что я услышала в их разговоре был вопрос Леры: «А почему вы с Мишей не хотите спеть?». Я хмыкнула и обернулась к Юлику, протягивая: — Предатель… — Онешко усмехнулся и посмотрел вслед удаляющимся друзьям. — Вы поссорились? — я поджала губы и кивнула, надеясь на то, что тактичности Юлика хватит на то, чтобы молчать о последующих вопросах. Спросит же — отвечу и уже окончательно смирюсь с тем, что я в полной хуйне. — Не переживай, карлан, — друг ободряюще потрепал меня по плечу и я немного улыбнулась, — Будет и на твоей улице праздник! Там же так говорилось? — усмехнулся Юлик и поправил причёску. Я ухмыльнулась, переводя взгляд на Малинова. Благо никто не видит, что я на него смотрю. Дима что-то рассказывал, активно жестикулируя и изредка поправляя воротник рубашки. Врать друзьям не хорошо, какими бы не были хуевые ситуации. А у меня, по мнению Дани, все хуево. Да оно так и есть. *** После уроков мы все же завалились в кабинет к классному, обсуждая так называемые детали. Между собой мы решили, что Руслан споёт одну из своих песен, Мидлер же будет на беках, а Онешко сделает видео. Как сказал друг — у него есть идея, но до понедельника никто ничего не увидит и он никому ничего не расскажет. На меня же оставили плакат, аргументируя: «Вы с Дианой можете этим заняться. Тем более ты, Лиз, теперь не поёшь. И ты вроде ходила в художку». Я была против, хотя в детстве я действительно ходила в художественную школу в Чайковском — где-то месяца три-четыре, а потом переехала в Петербург. Но такая мелочь никого не интересовала: если ходила, значит нарисуешь. Озвучив это все Малинову, мы не услышали возражений. Тушенцова с Лерой (и всех желающих в лице Юлика, Дани и Миши) он отправил в актовый зал: вручил гитару и сказал репетировать. Потом Дима сходил за красками к учителю из начальной школы и притащил в класс все самое нужное: краски, кисточки, ватман, карандаши и даже трафарет алфавита. Я усмехнулась, увидев все это богатство и долго-долго рассматривала ватман. В голове насчёт праздника было пусто. Я сняла очки и повесила их на кофту, а потом так же поступила с капюшоном. — Что рисовать? — поинтересовалась я у Димы, даже не поворачиваясь к нему лицом и поправляя волосы. Малинов вздохнул и ответил: — Дождись Диану, может она знает… — я покачала головой и, ухмыльнувшись, повернулась, отвечая: — Комяжук сегодня не будет. У неё дополнительные по физике. — Дима оторвался от монитора компьютера и глянул на парту с вещицами. Потом поднялся и, подходя ко мне, заговорил: — Тогда… Полагаю можно нарисовать голубей, как символ Мира. — я фыркнула, отвечая: — Всегда думала, что голуби — символ свадьбы. Счастливые молодожёны отпускают белых голубей в воздух, загадывая желания. Или как это все происходит? — Малинов смеётся и разворачивает ватман, а я беру с полки книги, укладывая их на углы. — Тогда что для тебя символ Мира? — я пожимаю плечами, всматриваюсь в белоснежный лист и перевожу взгляд на гуашь. Руки неосознанно тянутся к баночкам, а я тихо бормочу под нос, расставляя их в нужном порядке: — Каждый охотник желает… — замираю, закусывая губу и на помощь приходит Дима, ставя дальше зеленую краску. — Знать, где сидит фазан. — договаривает он и поочерёдно выставляет краски. — Пусть символ Мира будет радуга… — пожимаю плечами я и беру карандаш в руки, делая кривые штрихи. — Радуга? — усмехаясь, переспрашивает учитель и я, замешкавшись, киваю. — Радуга над Петербургом… — бормочет Малинов и я подмечаю, что можно действительно взять за Мир — Санкт-Петербург, а за символ — радугу над городом. — Больше подошло бы под день города, но… — говорит Дима и перед глазами появляется пейзаж: Нева под лучами солнца с парочкой лодочек на воде и с обоих её сторон различные питерские постройки. Уютные, различные и красивые. Дима кладёт телефон на ватман и спрашивает, — Сможешь? — я неуверенно пожимаю плечами и вглядываюсь в картинку. — Не поможете? — спрашиваю я и продолжаю вырисовывать радугу. — Я учился в физмате! — возражает математик, а я усмехаюсь — гребанные технари. — Могу только сказать, что ты криво рисуешь и все… — смеётся Дима, и я убираю руки от рисунка, поднимая их же в воздухе. — Прошу! — шуточно произношу я и отхожу на пару небольших шагов назад. Малинов хмыкает и сгибается над ватманом, начиная стирать мою хуйню. Я присаживаюсь на его рабочий стол и облизываю губы, рассматривая все в кабинете, кроме Димы. Смотря на него в голове всплывает вчерашняя сцена из этого же кабинета и «самые лучшие слова в моей жизни» — ты просто нравишься мне, Лиз. Всего-то пять слов, а последствия ощутимы и болезненны. Разве нельзя бы сказать, что я похожа на его первую телку или напиздеть прочую хуйню? Так бы было легче и проще. Если говорить честно, то над самим разговором я задумалась только ночью. Весь день я пыталась сосредоточиться на более существенных вещах: на дурацком фильме, а потом на ссоре. Второе, конечно, отвлекло получше. Ночью же вдоволь настрадавшись я лежала на кровати и залипала в потолок, одной рукой поглаживая кота, что развозился на моем животе. Мысли путались и точную реакцию на «ты просто мне нравишься» дать я не могла. И это злило меня похуже самой хуйни, что творилась. Дима был мне… Симпатичен? Что-то такое точно было по отношению к нему. Мне действительно было грустно сжигать фотографии, откладывать переписки в дальний ящик и на следующий день жить как ни в чем не бывало. Типа я вовсе не шантажировала своего классного. Мне не хотелось заканчивать это всё, но так было правильно. И нужно было действительно отложить переписку куда подальше, а не отвечать на поцелуй лишь из-за того, что мне не хотелось отпускать те две с половиной недели. А после поцелуя я действительно поняла, что заведомо прощалась не только с шантажом, но и с Димой. С потешными переписками, с вечными взглядами от которых сердце билось и в голове пролетало: «похоже он понял». «И я ответила на поцелуй, наверное, не только из-за нежелания отпускать моменты» — так я думала в среду. А в следующий вторник уже окончательно поняла, что целовала вовсе не из-за переписок и прочей параши. Целовала потому что просто хотела — и за это хотелось хорошенько себя ударить. Я закусила губы и вынырнула из внутренних размышлений, подходя к математику. Дима несмело рисовал дома и я, решая не мешать, села за парту. А через пару минут и вовсе на неё опустилась подбородком, наблюдая как Малинов аккуратно вырисовывал лодки. А потом подняла взгляд на Диму: он хмуро глядел на ватман, чёлка растрепалась и учитель свободной рукой часто поправлял её. Он был увлечён и крайне заинтересован. Я усмехнулась и перевела взгляд на рисунок. Аккуратно и явно лучше, чем пробовала я. — Красиво получается, — тихо произнесла я, и Дима улыбнулся, произнося: — Спасибо. Тебе нужно будет раскрасить, как я закончу. Я оставлю тебе ключи, ибо через два часа мне нужно быть далеко отсюда… — усмехнулся Дима, и я кивнула, говоря: — Куда вы поедете? — Пятница же, Лиз. Просто развеюсь, — улыбнулся математик, и я хмыкнула, — возможно просто пойдём в бар, а возможно и программа будет побогаче… — Вам давно нужно уже отдохнуть, — слабо улыбнувшись, ответила я и словила мягкий взгляд Малинова. — Я настолько помято выгляжу? — отложив карандаш, Дима руками оперся на стол и выжидающе глядел на меня сверху вниз. Я кивнула и потянула руку к рубашке, разгладила морщинки, которые явно Малинов не прогладил. — В прямом смысле этого слова, Дим. — быстро произнесла я и потом поняла свою оплошность, словив недоуменный взгляд математика. Это вырвалось совершено случайно, и я лишь облизала губы. Конечно раньше я обращалась к Малинову на «ты» (в переписках, конечно) и его это никогда не трогало особо. Но вот сейчас моё «Дим» было высшей степенью фамильярности. Наверное. — Я гладил её вообще-то, — смеясь, возразил Дима и глянул на рубашку. Я же усмехнулась, думая о том, не против ли он или же просто решил проигнорировать. — Ну вообще, пока тебя не было к нам приезжали учителя из соседней школы и я должен был провести три открытых урока. Один у девятого, и это просто ужас. — я понимающе кивнула: уже не раз от других учителей я слышала, как они готовятся к открытому уроку и сколько мороки с этим. — А когда наймут второго учителя, кто у тебя останется из классов? — тихо поинтересовалась я и замерла, выжидая не только ответа на вопрос, но и реакцию на «ты». Дима неопределённо пожал плечами и сказал: — Все три класса девятого у меня точно, как и вы. Возможно ещё шестой оставят и десятый. Да это не особо важно: главное, чтобы кого-нибудь уже нашли, ибо я здесь один зашиваюсь. — я кивнула головой, мысленно решая поздравить Малинова тогда, когда появится в школе второй учитель. — И скоро учитель появится? — поинтересовалась я, переводя взгляд с рисунка на математика. Он же поджал губы и расстроенно бросил: — Обещают, что к декабрю. — я приоткрыла рот от удивления и свела брови к переносице, недовольно хмыкая. — В принципе нужно лишь ждать и постараться не уйти в запой с друзьями, — улыбнулся Дима, и я пустила смешок, говоря: — Очень жизненно. — Дима кивнул и приблизился к ватману, хватая карандаш и начиная рисовать. Он развалился почти что на всю парту, ибо доделывал радугу, которая была очень близко ко мне. Неожиданно начали гореть уши, и я перевела взгляд с Димы на радугу. Малинов поднял голову и поправил чёлку, встречаясь с моим взглядом, который просто не мог не следить за Димой и его движениями. Оторваться от внимательного взгляда серых глаз было пиздец сложно. Я нравилась ему и теперь буквально ощущала всю неловкость, что образовалась между нами. Я так же и осознала, что Димин взгляд был не только внимательным, но и заинтересованным. Чудно. Я отвела взгляд на парту, а потом вновь встретилась с серыми глазами и шумно выдохнула всё напряжение. Дима никак не реагировал, смотрел с лёгкой усмешкой на губах и явно смеялся над моей реакцией. А для меня этот взгляд был слишком откровенным: хотелось встать и уйти домой, закрываясь на все замки; и хотелось просидеть вот так ещё долго. Не шевелясь и не моргая, стараясь не испортить особую атмосферу. Карандаш падает на стол, и я, часто моргая, перевожу на него взгляд. Малинов же взгляда не отводит. Чудночудночудно. Беру карандаш в руки и вкладываю его в приоткрытую ладонь Малинова и неосознанно дольше нужного касаюсь пальцами ладони Димы. Он же наконец выдыхает, отпускает карандаш и несмело переплетает свои пальцы с моими. У Димы по-нездоровому холодные руки, и это я поняла, когда эти холодные руки касались моей шеи, вызывая табун мурашек по спине. Я все ещё смотрю на руки и не спешу поднимать головы, дабы не встретиться глазами с Малиновым. А потом я слышу стук своего сердца и усмехаюсь реакциям организма. Мои щёки наверняка красные, как и кончики ушей. Нервно облизываю губы и таки смотрю на Малинова, стараясь заметить изменения в нем. И их нет. Он все так же спокойный, все так же не отрывает взгляда и все так же держит на губах усмешку. А ещё Дима все так же близко: ни сантиметра вперёд, ни назад. И это кажется жуткой несправедливостью — он и не отступает, но и не наступает. «Чудно» — проносится в голове, когда я немного поддаюсь вперёд, а уже через секунду целую Диму. Его вторая рука вскоре оказывается опять у меня на шее и я опять накрываю его руку своей. Малинов чуть тянет меня вверх и я послушно поднимаюсь. Целоваться через стол неудобно. Целоваться с разницей в росте так же неудобно и безумно раздражительно. Я отрываюсь от Димы и рвано дышу, пока его руки поглаживают кожу шеи, опять вызывая мурашки. Дима огибает парту и вновь целует: жадно и смело, в отличии от недавнего поцелуя. Он целует так, как целовал в ту среду и чувство дежавю возникает само. Картинкой в голове проносится среда, а я вновь отрываюсь от Димы и носом утыкаюсь в шею, слыша такое же сбитое дыхание и охуевшее быстрое сердцебиение. Его руки опускаются на талию и он присаживается на парту, притягивая меня к себе полностью. — Почему ты так поступаешь, Лиз? — слышу над ухом тихий голос Малинова и пожимаю плечами, руками обнимая его за спину. — Я не хотел, чтобы что-то подобное повторилось: пытался полностью изолироваться от тебя и, получая твои сообщения, был совершенно уверен, что ты и сама хочешь забыть поцелуй в среду. Я уже даже подумал завести кота, дабы не было так одиноко… А тут ты, Неред.