— Маринетт, девочка моя, ты обязательно найдешь то свое самое родное, как и мы, — поддерживающая улыбка матери со тщательно скрываемой тревогой во взгляде, — их встречают и после двадцати, сорока лет, у тебя впереди целая жизнь! А если никого не встретишь, тоже ничего страшного, будешь свободной как птица, столько возможностей, выбора, с кем связать свою жизнь! Женщине хотелось верить, что все вскоре встанет на свои места. Ведь иначе и быть не может?.. Она пребывала в счастливом неведении, не зная, что роковая встреча ее дочери давно произошла, начав отсчет времени. Но когда и где именно, не ведала и сама Маринетт. А ещё больше тревожить родителей и тем более видеть проблески паники в их глазах она не хотела. Это стало ее тайным персональным проклятьем.
Маринетт сидела на чердаке дома, пристально вглядываясь в расступающуюся темноту. С высоты огни Парижа выстраивали своеобразный — особенный — узор, оплетая предрассветные улицы сонного города. Но постепенно, минута за минутой, окна начинали задорно отбрасывать багряные блики восходящего солнца, а фонари — гаснуть. И вместе с тем Маринетт цепенела все сильнее. Постепенно начиная с особым трепетом ценить прожитые дни... глубже погружалась в тихое отчаяние. Оно неизбежно вплеталось в сердце, разум, душу, являясь во снах и отображаясь на теле кровоточащими болезненными царапинами, если не глубокими нарывами-ранами, от запястья и выше, до самого локтя. Независимо от ее желания. Судьбоносная нить, связывающая по своему усмотрению людей... Так ведь ее называют? Лучше бы ее и не было никогда вовсе. Невидимая, неосязаемая, невесомая. Она появлялась на едином для душ участке тела, обвивая его, стягивая, извиваясь... оживая, когда кто-то из соулмейтов испытывал особо яркие эмоции либо пытался достучаться до потерянной души. В особо редких случаях нить могла даже приобретать цвет, становясь видимой... Но избавиться от нее было невозможно. Маринетт прочла десятки книг, проштудировала сотни, если не тысячи сайтов, но они дали так мало ответов. Единственно важное, что отметила для себя: если соулмейт до судьбоносной встречи погибает случайно, то второй и не почувствует ничего вовсе, разве что возникшую скоротечную пустоту. И будет свободен от привязанностей до конца своих дней, не догадываясь ни о чем. А если вдруг встретит... Ощутит нестерпимую, выворачивающую душу боль и опустошение. И уйдет следом за ним, разделивший жить на двоих. Но соулмейтов всегда тянуло друг к другу независимо от обстоятельств. Так что сами случаи, когда родственные души не смогли друг друга найти, по официальной статистике едва переваливали за один миллионный процента. Но сколько существует неофициальных случаев на самом деле? А ещё существовала возможность никогда не пересечься с родственной душой... Или никогда с рождения не иметь ее. Те были, на взгляд Маринетт, самыми счастливыми людьми. Обычными. А она... Ей никогда не стать обычной. Еще и была самой неудачливой героиней удачи за всю многовековую историю. Маринетт сменила позу в раздумьях, и руку неожиданно прострелила холодными иглами боль. Сквозь стиснутые зубы прорвалось шипение, но Дюпэн-Чэн за свою жизнь справлялась и не с такими пустяками: Чудесное Исцеление после сражений срабатывало лучше всякого подорожника и недель в больнице, но перед его использованием героине приходилось пережидать сильнейшую боль. Благо, адреналин в крови был лучшим обезболивающим. А еще Чудесное Исцеление — не панацея, чтобы убирать последствия битв с простыми людьми. Да, за столько лет им с напарником посчастливилось сталкиваться не только с марионетками Бражника, но и с обычными преступниками, с которыми не в силах была совладать полиция, не прибегая к помощи героев. Латать полученные раны приходилось тогда дома тайком от родителей, в чем Маринетт, безусловно, преуспела. Может, ей стоило учиться на врача? С такой-то неуёмной тягой к приключениям. Ей бы стоило пойти и сменить эластичные бинты на руке, но девушку полностью охватило не свойственное ей безразличие. Правая рука — одна сплошная рана. Соулмейт был крайне настойчив, стараясь до нее дозваться, и это наравне с болью в запястье странно дарило тепло. Но Маринетт, как бы ни хотела, на месте избранника не могла представить себе никого, кроме Адриана, фотографиями которого были обвешены все стены ее комнаты. Да и кто бы это мог быть, если не он? Девушка сама себе напоминала настойчивого помешанного сталкера......но тянуло лишь к нему одному.
Адриан. А ведь она была когда-то твердо убеждена, что он ее родственная душа, иное невозможно и представить. Пока все надежды и вера не обрушились лавиной в пропасть. — Эй, чува-ак, так когда ты меня познакомишь со своей девушкой? Лично мне не терпится взглянуть на ее милое личико, — Нино хлопнул Адриана по спине, натягивая ниже кепку на лоб и продолжая заговорщицким тоном, — она и правда настолько хороша и... Горяча? Ревнуешь что ли, раз так шифруешься, что кроме восторженных эпитетов и сказать что-либо не в силах? — Да, она невероятная, — Адриан мечтательно сощурил глаза, пропустив остальные слова друга про "свою девушку" мимо ушей, может, тогда бы и пояснил, что друг ошибается. А Маринетт не могла вспомнить, когда в последний раз слышала, чтобы он говорил с такой... нежностью и счастьем. Внутри нее что-то еле ощутимо дрогнуло и разбилось, разносясь мелкой осколочной пылью и впиваясь в легкие, а затем по венам устремляясь в самое сердце. Когда за мгновение рушится мир и отбирают из легких воздух. — Маринетт, детка, ты чего это застыла? — обеспокоенный голос подошедшей сзади Альи разом сбросил охватившее оцепенение, — идем скорее в столовую, а то всё самое вкусное разберут. Там и Нино с Адрианом нас наверняка заждались. — Прости, я... не голодна сейчас. Так объелась дома, что и на еду без отвращения смотреть не могу. Иди без меня, я тебя в классе подожду, ладно? — ответила с натянутой улыбкой. Алья покачала головой, но тащить Маринетт за собой насильно не стала, пускай и очень хотелось. Сезер будто чувствовала: что бы с ее подругой ни произошло, ее сейчас стоило оставить в покое. Маринетт же на ватных ногах медленно развернулась и зашагала прочь в одном только ей известном направлении. ...Для него за столько лет она оставалась не более чем близким другом. — Влюбленная идиотка, — безучастный ветер сорвал с бледных губ еле слышимый шепот, отбрасывая темные пряди с лица и заставляя глаза слезиться, — я просто влюбленная идиотка. Не хватало заразиться акумой для полного счастья. И словно ответив на промелькнувшую мысль, вдали послышался отчаянный вскрик и визг затормозивших шин. Маленькая квами сонно выглянула из кармана пиджака и взглянула огромными глазами на свою подопечную, задавая немой вопрос. — Ну что, Тикки... Давай? И красная фигура растворяется среди крыш.