risen like a midnight sun (welcome to the night)

Это было неправильно. И Симус об этом знал. Он знал, что, проснувшись на утро, будет ненавидеть свое отражение в зеркале. Финниган знал, что существует какой-то особенный круг ада за то, что он сделал и тяжелое похмелье — недостаточное наказание за его поступок. Но алкоголь не помогает. Симус выстлал свой путь на дно таким количеством бутылок с виски, что давно уже потерял им счет. Они полностью забили мусорное ведро — свидетельство стойкости его печени. Квартира практически превратилась в руины после того, как он попытался избавиться от всех вещей, что напоминают о ней: подушки были сожжены, а цветные простыни разорваны в клочья. На стене выделялись пустые места, на которые раньше висели картины, что выбирала она, на кухне вся яркая посуда была разбита вдребезги, а её свечи и ладан были выброшены на помойку. Все его неудачные попытки стереть из своей жизни любое напоминание о Парвати Патил. Но Симус никак не мог освободиться. Каждый раз, когда закрывал глаза, он видел её лицо, слышал её голос, вспоминал как её гибкое тело выгибалось на простынях в их квартире. Не под ним, а под чертовым Захарием Смитом. Раз за разом он вновь слышал её сладкие стоны, когда Смит погружался в её тело. Финниган пытался найти утешение в работе. Он искал спасения в бутылке. И в припадке отчаянья и одиночества, он пытался забыться в объятиях другой женщины. Симус винил во всем виски — оно затмило его разум. Ведь забыть женщину достаточно сложно, если у его новой любовницы точно такое же лицо. Падма была полной противоположностью сестры. Она была расчетливой, где её близняшка была недальновидной и расточительной; полностью посвятила себя науке, когда Парвати вечно витала в облаках. Но Падма была в том баре и была настолько же пьяна, как и он. Было слишком легко притвориться, всего лишь на одну ночь, что его мир не перевернули с ног на голову. Потому что, несмотря ни на что, он все еще любил Парвати. Проклятье. Прокляните его кто-нибудь за то, что он сделал. Но она выглядела в точности, как её сестра, и это все, что имело значение для его разума, отуманенного алкоголем. Её грудь выглядела и чувствовалась такой же, когда Симус оставлял засосы на смуглой коже; её тело было настолько же красивым и горячим, когда он задирал её юбку, скользя пальцами под резинку трусиков. Падма даже реагировала на него так же, как Парвати: ногтями впивалась в его спину, сладко постанывая и поддаваясь бедрами навстречу его толчкам. Симус знал, что это неправильно. Что солнце встанет, осветив утренним светом его извращенную попытку склеить свое разбитое сердце, и он вновь себя возненавидит. Но Симус просто не мог заставить себя беспокоиться об этом сейчас.