Из столетия в столетие

— Номер на двоих, пожалуйста, — Салазар — само спокойствие и уверенность в себе. Девушка за стойкой администратора смотрит на него огромными глазами, практически влюблёнными, пока принимает кредитную карту и выдаёт ключ: даже в мотеле Хитроу редко можно встретить такого видного мужчину. Хельга скромно стоит сзади, трепля кончик косы и подмечая детали на ходу; в какой-то момент ей самой кажется, что она не более чем отстранённый наблюдатель. Но нет: второй в том номере будет она, и ещё сто лет назад подобное было бы жутким моветоном. Стоило жить тысячелетие хотя бы ради того, чтобы увидеть подобную свободу нравов, которую уже бессмысленно осуждать. Держа в руке электромагнитный ключ-карту, Слизерин без проблем подхватывает не только свой чемодан, но и рюкзак Хаффлпафф. Оба налегке, весь груз — в памяти, в образах, которые не отпускают. У Хел — тысяча и один вопрос, как и сказок у Шахеризады, но она сама себе не простит, если упустит последний шанс на что-то, что так отчаянно напоминает примирение, и женщина послушно прикусывает язык. Лязг захлопнувшихся дверей лифта отрезает обиды, которые копились последние полторы тысячи лет. Салазар Слизерин всю жизнь жил не для себя. Родители, младшие сёстры, позже — жена и дети… Семья вила из мужчины верёвки, и прекратить подобное не было сил. А Салазар особо и не пытался положить этому конец — не мог; даже в тот единственный раз, когда, возможно, и стоило. Хельга была готова пройти рука об руку с ним до конца и, казалось бы, что ещё нужно для счастья, но присягнул зельевар богатой невесте с континента, сцепив зубы и натянув на лицо привычную маску равнодушия. Ведь отец попросил не дурить, а мать, кажется, искренне верила в выгоду подобного союза. И всё же с этим смириться можно было: казалось, что его время ещё наступит, что Слизерин своё ещё возьмёт! Когда Ровена впервые упала в обморок превселюдно в Большом зале, когда болезнь окончательно взяла над орлицей вверх, мужчина понял, как глубоко заблуждался. Ему казалось, что время, сама жизнь — то дорога, не прямая, но ровная: стоит захотеть, и можно будет остановиться, передохнуть или вернуться назад до последнего перекрёстка. Но минуты, годы — это не гравий под ногами; это песок, который утекает сквозь пальцы, не задерживая свой поток ни на секунду. Попробуй ухвати, но и та несчастная жмень ускользнёт… Салазар Слизерин всю жизнь жил для других, а для себя осталась только школа в горах, да единственный танец под снегом. Чувство, сдавившее сердце, слишком напоминало отчаяние. Именно тогда, в те бесконечные минуты, пока Хаффлпафф отпаивала Рейвенкло, пока стирала кровь с чужих подбородка и пальцев, а Салазар наблюдал за ними от порога комнаты, пришла решимость. Идеи, плана — ничего этого ещё не было; однако отчаянное желание действовать зажгло давно потухшее сердце змееуста. Тогда-то и начался поиск материи, которую позже нарекут философским камнем. Солнце — вот уж редкость на Туманном Альбионе — освещало комнату, заливая светом каждый угол и каждый выступ. Стоит чуть-чуть изменить позу, поднять руку — и пылинки начинают свой танец, отбрасывая на белые гостиничные простыни едва заметные тени. Слизерин всегда был склонен к философским размышления (в общем-то, чем ещё заниматься у тихо закипающего зелья?), но сегодня, хоть всё и предрасполагало к мысленному дрейфу, предаваться ему совсем не хотел. Куда больше его привлекала игра лучей на медных локонах, упругих и завитых в бойкие колечки, сочетание молочной кожи и едва заметных веснушек на носу и плечах, тень от ресниц на щеках. В какой-то момент маг начал сомневаться в правильности своих действий тогда, в далёком 975-м, но сегодня, чёрт возьми, оправдывалось всё. Главное — не проболтаться об этом самой Хельге… — Только не говори, что у меня в волосах ниффлер, — сонно пробормотала женщина, даже не поднимая век; скорее всего, она была ещё в полудрёме. Салазар беззлобно фыркнул в ответ, невесомо касаясь пальцами морщинок, собравшихся на чужом лбу: — С чего бы ты предполагала подобное? — Иначе зачем ты так внимательно меня рассматриваешь? — Я любуюсь. Последний ответ ирландца вынудил Хаффлпафф приоткрыть глаза, вглядываясь в безмятежное (в кои-то веки) лицо напротив. — Что? — Слизерин принял самый невинный вид, удобнее умащиваясь на подушках и закидывая руки за голову. Несмотря на всю безмятежность утра, сердце — не голову даже — точила мысль, что этот диалог задержался на добрых пятнадцать столетий. — Ничего, — Хельга улыбнулась, едва заметно кивнув, — просто… В комнате повисла ленивая пауза, нарушаемая едва слышным гулом самолётов. — Просто что? — Не думала, что когда-нибудь услышу подобные слова от тебя. — Ну, — Салазар протянул руки, приглашая ведьму изменить месторасположение ближе к нему, — давай откровенно: ещё вчера я боялся верить, что мы окажемся в подобной ситуации в принципе. Хельга, подтянувшись на руках, загорелых до локтей, по рукава рубашки, передвинулась на другую сторону кровати, чтобы упереться в грудь мужчины спиной. Простыни сбились ещё больше, а одеяла превратились в одно большое гнездо, покидать которое не хотелось ближайшие лет пятьдесят. — Я тоже не думала, что мы пересечёмся, — вопросы, терзающие уже так давно, обжигали Хаффлпафф язык. Но женщина боялась сломать неумелым словом повисшую в воздухе негу, поэтому лениво отвечала что-то совсем ненужное и то переплетала, то расплетала свои пальцы с чужими. Но в своё время именно Слизерин научил её окклюменции; подсмотреть же за чужие барьеры ему не составило труда. — Спрашивай, Хел. Я отвечу. Тонкие руки вздрогнули, а пальцы застыли. Колдунья извернулась — её кудри щекотали ему нос — и посмотрела Салазару глаза в глаза: — Зачем? С того осеннего дня поведение Салазара изменилось: в конце концов, даже младшие ученики, пришедшие в школу только недавно, почуяли неладное в поведении главы дома Слизерин. Всё чаще его урочные часы сокращались, а студенты оставались на самостоятельных работах; всё реже мужчина поднимался в Большой зал вечерами, вместо того приказывая домовикам оставить еду в его покоях. Гриффиндор долгое время пытался добиться от друга внятных объяснений; но змееуст боялся даже представить Годрику свою идею и упорно хранил молчание. Мечник никогда не отличался терпением и вскоре лишь обозлился, считая, что сделал всё возможное для сохранения если не дружбы, то союза. Хельга же смотрела на всё это со стороны и только качала головой: женщина боялась влезать в разборки мужчин — не сейчас, когда Ровена с каждым днём всё больше походила на тень себя прежней. К тому же, у них с Салазаром были свои скелеты: начиная от нежных чувств и заканчивая раздорами по поводу чистокровности. Хаффлпафф была магглорождённой и отстаивала права себе подобных; Слизерин являлся чистокровным и уже не раз обжигался с грязнокровками. День за днём, кропотливо и тщательно, зельевар отбирал ингредиенты для своего лучшего зелья; спустя бесчисленное количество проб и ошибок, мужчина наконец встал на правильную стезю. Тщательно шифруя все свои записи — Салазар прекрасно понимал цену подобного открытия — Слизерин боролся с искушением оставить друзьям подсказки. Поймут они — поймут и другие, а подобного змееуст допустить не мог. Он позволит только четырём бессмертным топтать грешную землю дольше положенного срока; остальные пусть сами ищут свой священный Грааль. Добиваясь вечной жизни для себя и своих друзей, Салазар не замечал, как теряет нечто более важное — связь с ними. Зимой 975-о года зелье было готово. Всё ещё испытывающий сомнения, на Рождество зельевар решился на последний отчаянный шаг — пробу своего творения. Ни Гриффиндор, ни Рейвенкло не заметили ничего подозрительного; только Хельга слишком внимательно следила за ним, пока напиток пенился в её известном кубке. Но в конце концов и рыжеволосая колдунья осушила чашу; вместе с последним её глотком Слизерин выдохнул. Хаффлпафф стояла во главе всего задума: было бы неприятно заставлять её пить варево насильно. Оставалось лишь проверить действие зелья, но у мага не было такой возможности: чтобы не разругаться с остальными вусмерть, Салазар покинул школу. Вернувшись на короткий срок домой, мужчина оставил последние записи касательно своего наследства и разобрался с оставшимися делами. В последний раз посмотрев на свою жену и детей, Слизерин без сожалений отправился в дальнейший путь, не планируя возвращаться в ближайшие сто лет. На сорок третьем году жизни, ещё мало похожий на старца, Змий наконец вдохнул полной грудью, ощущая полную власть над своим бытием. В тоже время остальные с отчаянием осознавали свою судьбу, выбранную не ими. Годрик, не так давно потерявший жену, оставил подрастающих детей в Хогвартсе; терзаемый утратой самого близкого человека, мужчина не мог долго оставаться на одном месте и искал покой по всему миру, не находя его. Ровена, утомлённая тяжёлой болезнью, давно уже ждала избавления от груза жизни. Поняв сложившуюся ситуацию, оставшись с Хаффлпафф вдвоём против всего остального мира, женщина с трудом принимала новую участь и искала хоть какие-нибудь ориентиры, чтобы не сойти с ума в остановившемся потоке времени. Хельга же… Хельга продолжала улыбаться, утешать подругу, пыталась обустроить их новый быт и тихо, медленно ломалась-крошилась изнутри. Она была довольна своей жизнью: муж, хоть и не был горячо любим, стал верным и близким другом, младшая дочь только начинала превращаться в девушку, а сын не так давно привёл в дом молодую жену. Хаффлпафф жила человеком и не хотела лишаться этого дара. Её лишили его насильно. Именно поэтому женщина так сильно обозлилась на Салазара: он принял решение за неё, не спросив, и выбор его был неверным. Спустя двадцать лет отшельничества, колдунья осмелилась посетить свой старый дом, оставшись незамеченной. Увидев поседевшего мужа, который осторожно укачивал внука под зорким надзором их повзрослевшей дочери, сына, возмужавшего и ставшего настоящим лордом, Хельга разрыдалась. Зажимая рот руками, чтобы не выдать себя всхлипами, колдунья ощущала, как солёная влага орошает щёки и падает на рукава платья… — Госпожа, почему Вы плачете? Женщина резко обернулась, наткнувшись на девочку лет пяти-шести, не более. Скорее всего, ещё даже колдовать не может, но рыжие кудри укладываются в знакомые кольца, а глаза отливают знаменитой лазурью. — Как тебя зовут, дитя? — проглотив предательский комок, Хельга собралась с силами, чтобы утереть влажные скулы. Девочка склонила голову, вглядываясь в незнакомку. — Хельга, госпожа. А Вас? Хаффлпафф ощутила, как не хватает воздуха в груди, а сердце рассыпается на куски. — Тоже, дитя. Я тоже Хельга. Быстро наклонившись и поцеловав внучку в лоб, ведьма выдавила из себя улыбку и напутственные слова: — Будь сильной, Хельга, и держись за семью. Исчезнув из Уэльса с хлопком трансгрессии, Хаффлпафф больше никогда не посещала свой бывший дом, узнав, насколько это больно. Только спустя тысячу лет она осмелилась посетить валлийский край, осторожно воскрешая прошлую жизнь. В тот день Хельга первый и единственный раз попробовала оборвать свою жизнь, даже не веря в успех подобного поступка. — Куда ты? — Думаю, в Новую Зеландию. В последний раз была в там в 1775-м — вряд ли обо мне остались воспоминания, можно лететь без опаски. А ты? — Надо в Париж. Вчера мне пытались оборвать телефон, но я его выключил… Однако, дела так и остались нерешёнными. Хельга? — Да? — Не пропадай. Держи связь. Женщина легко рассмеялась, прежде чем ответить: — Хорошо. В крайнем случае, найдёшь меня через Годрика: мы чувствуем, кто куда направляется… — С каких пор? — С тех самых. Не ревнуй, ты же знаешь, он мой большой старший братец. — Именно потому, что я знаю, он до сих пор использует кислород. — Не бухти, Змий. До встречи! — До свидания. Послышался лёгкий звук поцелуя и стук шагов, который моментально растворился в общем гуле. Гарри так и не посмел обернуться: странный диалог, который он случайно услышал за своей спиной, находясь на дежурстве в Хитроу (какой-то идиот решил перевезти нелегальную партию красных колпаков маггловским авиарейсом), пригвоздил Поттера к полу. Либо это дичайшее совпадение в его жизни, либо это только что Основатели мило щебетали в зале ожидания… Мужчина тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. Да хоть сам Мерлин с Морганой — его это уже не касается, тем более, впереди сверкнул маячок, установленный на нелегала. Из столетия в столетие — жизнь продолжается.