Драконовы песни

      Пепел кружит, застывает на рукавах робы кружевом и поет о давно прошедшем. О прошедшем давно — так давно, что уже неправда, что как будто не правду поет, а, скорее, небыль, что не верится, хоть и встречала и не такое.       Пепел кружится, пепел воет, чует будто — она чужачка, жалит больно, целует с жаркой, злобной ненавистью ресницы. Только веки ее — как пепел, а глаза у нее — как угли, чернота в волосах — от папы, что давно обратился пеплом.       Чернота — ровно как у брата, что давно обратился пеплом.       Чернота — как хотела мама… Что, наверное, тоже — пепел.       Пепел кружит и пепел злится, будто он не хотел их встречи, будто все, что прошло — неправда, не случилось. Что — не бывает.       А ей чудится в пепельной жесткости нежность папы.       А ей чудится в пепельном шорохе шепот брата.       А ей чудится в ветра порывах усмешка мамы.       Даже если и небыль — они в этом пепле рядом.       Пусть хоть небыль — но нынче и небыли оживают.       Пепел — это пепельный страж, охраняющий Тель-Митрин. Тель-Митрин — это телваннийский гриб, живое пустое нутро и гигантские споры. Ученик господина Нелота — Талвас Фатрион, кажется — говорит ей, что благодарен.       А силт страйдер плачет о доме, которого не отстроить.       Только это неважно: в нутре Тель-Митрина воздух стремится наверх. В голубом сияющем круге в центре — особенно. В голубой сияющий круг несмело тянется ее ладонь — и взвивается за мгновение в воздух. И что-то странное, неизвестное — или, возможно, давно забытое отозвалось ей, ведь такова у Телванни магия. Для всего остального мира — похожа на сказку, для них — реальная.       А она смеется — слишком много в последнее время сбывается для нее сказок — и шагает в сияющий круг.       И взлетает.       И она успевает дойти до стола для зачарования, и она успевает увидеть старые-старые посохи, и она успевает восхититься, увидеть разницу между тем, что родное ей — и что должно быть родным.       Но потом хозяин окликает ее — и она оборачивается.       И он, старый, древний Телванни, даже теряет дар речи.       А потом говорит негромко, не веря:       — Девочка…       — Я не помню, чтобы мы были представлены, — обрубает она с куртуазной улыбкой.       — Еще бы тебе помнить, девчонка. — Он тоже меняет настрой и меняет тон. — Ты, девчонка, тогда только еще из пеленок вылезла.       Ей нравится этот истинно телваннийский тон.       А он добавляет тихонько:       — Предтечи, как похожа на мать…       Она не спорит — похожа. Только огненной рыжины в волосах, будто пламя горит, не хватает. Только мама скрывала свое пламя черным, потом — и белым. Это пламя до сей поры еще не угасло — весь Тамриэль считает ее мать умной, жестокой и мстительной.       Это все досталось Барензии вместе с кровью — той, что сейчас течет и в ее жилах.       И поэтому Нелот смотрит внимательнее и щурится:       — Пришла из Обливиона, чтобы отомстить всему Нирну, девчонка-Моргия?       И отступает на шаг — сам себе все ответил, сам себе все продумал.       А она улыбается саммерсетской акулой:       — Нет.       Он замирает.       — Нет, конечно, — говорит она со светской скукой и (пытается) вовсе не зло. — Это было века назад, это было предрешено. Мой отец умер, ибо того хотел Джагар Тарн. — И его народ. — Мой брат погиб, потому что его посмела оставить Империя. — И его народ. — Их смерти — отнюдь не самые страшные смерти из тех, что дарили на Нирне в те годы. Так в чем мне винить советников Дома Телванни?       Почти что во всем, конечно.       Однако Нелот позволяет себе расслабиться. И тут же насторожиться:       — Но, если говорить о смертях… Ведь на Саммерсете давно уже правит Талмор.       — И он много лет как посмел отобрать у меня мой Фёстхолд.       — Так почему же, девчонка…       Она не хочет ему отвечать, но мама учила — неприятную правду лучше всего говорить самой. Так в нее проще вплетаются нотки лжи, сладкие, как жучиный мускус Телванни.       — При дворах всех королей островов Саммерсет есть ручные псиджики. — Только ручные они не более, чем плохо выдрессированные пумы. — И при дворе моего дорогого Ремана, конечно же, был один. — Реман… Давно бы пора, наверное, называть его «Карудилом». — Он сговорился о том, что меня спасут и меня не тронут. — И с меня тоже взыщут часть платы. Почти взыскали. — И сейчас, через сотни лет, они наконец-то безбоязненно выпустили меня в Нирн, как того и просил король Фёстхолда.       Нелот верит — впрочем, по взгляду видно, что верит не больше, чем шипящей цаэски.       Моргии нравится этот взгляд.       — Что тебе нужно, девочка-Сариони? — спрашивает Нелот совсем другим тоном.       — Ра’Атим, — с безупречно-хищной улыбкой поправляет его Моргия. — Моргия Ра’Атим, если позволите.       Телванни недобро щурится.       — Что тебе нужно?       — Мне нужны ресурсы. Ресурсы и лояльность. Больше, вроде бы, ничего. — Моргия думает. И добавляет:       — Ведь Дом Телванни, если память меня не подводит, славится своими исследованиями двемерских наработок? Они мне нужны тоже.       Лицо Нелота говорит, что ее исторгло не чрево королевы Барензии, а корпрусный гуар. Вероятно, не той стороной.       Моргии нравится это лицо.       — И какое право имеешь ты требовать это, девчонка? Что есть у тебя, кроме дерзости?       Советник Нелот до сих пор не пытается ее убить, отрешенно думает Моргия. Значит, либо она слишком уж убедительна — либо кровь Ра’Атим еще помнят на Морровинде. По крайней мере такие развалины, как, скажем, советник Нелот. И проверяет:       — А что, недостаточно крови?       — А по-твоему достаточно, скрибово дерьмо? — скрипит Нелот, пока что не нападая.       — По-моему — да, — улыбается Моргия и говорит всего одно слово.       Она говорит:       — Фус.       Свитки заклинаний разлетаются по всему Тель-Митрину. Посохи данмерской древесины, конечно, едва колышутся — но для того, чтобы взметнуть в воздух и их, понадобилось бы больше слов. Больше слов — меньше эффекта.       Советник Нелот отступает на шаг и смотрит не на стену Тель-Митрина, а в никуда.       — Надеюсь, вы поняли, что за кровь течет в моих венах, — надменно бросает Моргия. — Равно надеюсь, что вы понимаете, чего стоит этот Голос в наше неспокойное время. — Алдуин еще жив. Алдуин — черный и красноглазый — напомнил ей о Морровинде. — Также надеюсь, вы понимаете, что Голос этот ценен нам всем не столько записью в Древние Свитки, сколько возможностью переписать немного историю — слишком, мой дорогой советник, ценится этот Голос на мировой арене. И, — заканчивает ласково Моргия, — надеюсь, вы доложите о моем приходе Совету без всяких ссылок на то, что у вас не налажена связь с континентом, мой милый советник. И будете так любезны и объявите мне потом, что решил славный дом Телванни.       И разворачивается и идет неспешно, но и не слишком медленно, к сияющему кругу платформы. Горло саднит от речи, горло саднит от Крика — но самой ей, на самом деле, хочется смеяться.       Кровь Ра’Атим, несомненно, полна сюрпризов. Леди Катария из эбонхартской ветви зажгла с этой кровью в венах Драконьи Огни. Леди Моргия из морнхолдской ветви убивает драконов.       Леди Моргия видела целых четыре подвига, что были предсказаны Свитками, на своем веку — теперь настал ее час, и она научилась многому на чужих ошибках.       — Да, моя королева, — отзывается Нелот почтительно перед тем, как она вступает в сияющий круг света.       Моргия Ра’Атим улыбается. Ей нравится этот советник. Пускай, пожалуй, останется.       Но она выходит из Тель-Митрина — и, конечно, может уже не строить из себя королеву, которой гордились бы Хелсет, Симмах и подлинная Барензия. Потому ученик господина Нелота — Талвас Фарион, кажется? — улыбается ей не как королеве, а как просто красивой женщине. Потому старый-старый силт страйдер затягивает, провожая ее, заунывную песню — из тех, что, наверное, пели эшлендеры. Потому пепел кружит, застывает на робе ученика Коллегии кружевом, целует ее, как страстный и жадный любовник, и льет в ее уши извечным елеем сказки.       Моргия улыбается этому пепельному ветру дружелюбной улыбкой кагути.       Пусть все думают, будто бы прошлое — это сказки.       Она делает сказки явью.