Бери выше

Лора засыпает в обнимку с Макалланом, и на утро ей так хреново, что до ванной она ползет на четвереньках. Прекрасное начало выходного дня. Лора сплевывает слюну и желчь, обессиленно бодаясь со своим отражением в зеркале, и тщательно полощет рот. — Ты сопьешься, — бывало, говорил Логан, но чья бы корова мычала. Попытки осудить ее образ жизни Лора всегда воспринимала со скепсисом и встречала антагонизмом, и в конце концов ему пришлось смириться. — Ты нарвешься, — тоже говорил Логан, которого тошнило от манеры ее езды; приходилось мягче входить в поворот из-за страха, что он заблюет и без того видавшие виды сидения. — Ты, моя дорогая, чокнутая, — и у него появлялась эта отеческая ухмылка, которую нестерпимо хотелось стереть удачной подачей в челюсть. Первую неделю после похорон Лора безостановочно слышит его голос у себя в голове, и в итоге мозг изнывает мигренью, желудок не удерживает в себе ужин, ноги вечерами несут ее прочь от дома. Бары, в которых Логан слыл завсегдатаем, радушно открывают перед ней двери; бармены охотно проклинают Логана до седьмого колена, поддерживая разговор; неудачники, оказавшиеся во вторник за барной стойкой, спонсируют ее грехопадение. Пэгги держит язык за зубами, когда заезжает за Лорой в пятом часу утра. Она стягивает волосы Лоры в хвост своей резинкой, помогает стащить замаравшиеся лоферы и меняет пароль на мобильнике, когда Лора решает вдруг кое-кому позвонить. Что происходит в среду — Лора не помнит. В четверг Стив привозит некоторые вещи Пэгги и, вопреки обыкновению, не рассыпается красноречием; он раздосадовано качает головой, и Пэг спешит проводить его дежурным поцелуем в губы. — Я жалею обо всем, что ты взяла от меня, — с укором напоминает отцовский призрак, и Лора, склонившаяся в три погибели над фаянсовыми другом, шепчет: — А не пошел бы ты на… Ей известно, что нужно делать, — взять себя в руки. Чересчур раскисла, распустилась, так нельзя. Накопившиеся отгулы приказали долго жить еще неделю назад, да и Брюс Беннер не сможет вечно прикрывать ее запой своей широкой спиной. Пэгги заносит за ней хвосты, не корит за слабости, но со временем ее уверенная улыбка становится принужденной. Лора знает из опыта, что у Пэгги весьма отрезвляющая пощечина, но, по-видимому, нынче это запрещенный прием. — Чем тебе помочь? — тихо-тихо спрашивает Пэгги, пока Лора пытается обратить свою боль в слова; на ум не приходит ничего путного: — Зажигалка есть?.. Вместо сердца, кажется, зияющая дыра. Или, может быть, решето: кровь течет сквозь отверстия, проливаясь на белые простыни, и кошмар застает ее пьяной, на холодном кафельном полу. Если крепко зажмуриться, можно представить руки, поднимающие ее, удерживающие на весу, укрывающие лоскутным пледом, доставшимся от подопечных Чарльза. Черт возьми, она хочет увидеть Ба... — …Иногда я скучаю по Ванде, — признается Лора, ковыряясь в овсянке, пока Пэгги переворачивает пригоревшие к сковородке блинчики. — Мы ровесницы, — бездумно объясняется Кинни, вспоминая острые скулы девушки, густую подводку и любимый бомбер кроваво-алого цвета. — Она вроде бы понимала, в чем мой фатальный изъян. — У тебя нет изъянов, — отвечает Пэгги, чье высказывание в высшей мере комично. Лора смотрит на Пэгги как на кумира, свою в доску девчонку с хлыстом за пазухой. Миссис Роджерс умело жонглирует ролями: в один миг она лучшая твоя подруга, в следующий — неумолимый тиран. Лора думает, что Пэгги станет хорошей мамой. Лора думает, что давно пора. — Только похмелье. — Ванда каждое утро читала мне гороскопы, — до чего же смешно сейчас вспоминать о той жизни. — Совместимость с другими знаками, весь этот джаз... Говорила, что Питер мне не подходит. Лора ненавидит овсянку. Но под строгим взглядом Пэгги через силу глотает целую ложку. Пэг навострила уши; Питер — закрытая тема, вырванная страница из книги жизни. Но вырванная до ужаса неаккуратно: Лора все еще чувствует неровные края, крошащиеся огрызки бумаги. — Я скучаю по Ванде, а по нему нет, — хотя должно быть наоборот, не так ли? — Знаю, он бы этого не хотел. Пэгги позволяет ей выговориться, и Лора привычно обвиняет Макаллана во всех смертных грехах. Болтливость с похмелья — хуже убийства, предательства и забвения. — Они умерли. Я говорю себе это все время: они умерли. Питер, Чарльз, Логан. Все мужчины в моей жизни помахали мне ручкой. Хотя Пит даже не попрощался. Чарльз в конце не мог вспомнить имя, Логан… до последнего оставался Логаном. И мне так… — Страшно, — через время подсказывает Пэгги. В воздухе несет гарью. — Постоянно страшно… — Это нормально. Мне тоже страшно. Но страх — это паразит, размножающийся сомнением. Он разрушает нервы, семьи и жизни. — У меня больше нет семьи. — О, дорогая, ты так ошибаешься. Пэг советует начать с маникюра; пальцы Лоры напоминают кровавую сцену из фильма ужасов: ногти сломаны, кутикула вырвана с мясом. Детские привычки справляться со стрессом сослужили плохую дружбу. — Ты уверена, что готова? — Стив подвозит ее на работу, неумело скрывая собственный дискомфорт. Лора подставляет бледное лицо прямым солнечным лучам. — Нет, конечно, — и чуть погодя: — Где Баки, Стив? Стив вздыхает. — Да ладно тебе. Не вздыхай, рано или поздно я бы спросила. То, что Роджерсы ни разу не упомянули имя в ее присутствии, ничего не меняет. Она не забыла. — Далеко. — Надолго? — Лора, что случилось?.. — ...Возможно, я наговорила лишнего. — Возможно? — Наверняка. Макаллан свидетель: она выместила на нем злость, разочарование и боль, и Барнс стерпел героически. Губы Лоры до сих пор горят, ладони чешутся. Но кое-что все-таки изменилось: появись он сейчас, снова произнеси те два слова, она бы не отвернулась. — Передай ему… — слова все еще разбегаются в стороны, будто играют в прятки. — Передай ему, что я поняла. Стив неожиданно вспоминает, что означает сарказм: — Черт возьми, обожаю загадки! — Солдат, не выражаться!..