Я знаю, что ты сделал:...

      Пасмурно.       Для октября непривычно тепло, несмотря на темные тучи, затянувшие небо; солнце изредка выглядывает из-за облаков, будто раздумывает, стоит ли появляться на более долгое время. Оно лениво мажет лучами по могильным камням, блестит в позолоте букв на мраморе, а после снова прячется. Дику кажется, что не хватает дождя; избитое клише, второсортный шаблон, пришедший из разномастных фильмов — на похоронах должен быть дождь. С Брюсом это не срабатывает. С ним и в жизни никогда не срабатывали заранее отработанные действия и догмы; он остается верен себе даже после смерти. Это вызывает ухмылку.       Хелена напрягается в его руках — он обнимает ее за плечи, чуть прижимая к себе; он переводит на нее взгляд: бледные скулы, темные тени под глазами, которые не может замаскировать даже ультрасовременный тональный крем. Со стороны она выглядит как примерная дочь, оплакивающая отца на протяжении суток, но старающаяся держаться хотя бы на людях. Дик едва заметно ухмыляется — Хелена выглядит будто зомби, потому что с момента сообщения о смерти Брюса обуздывала всю братию Бладхейвена, загоняла еще глубже под каблук. Он знает об этом отлично — помогал в перерывах между попытками скоординировать действия с Дианой, оставшейся в Готэме один на один против Талии с ее зверенышем.       Диана тоже здесь — держится за локоть, который ей любезно предложил Альфред, украдкой утирающий слезы с морщинистых щек. Он стоит — образец армейской выправки, и со стороны кажется, будто он поддерживает женщину, что цепляется за него, боясь не устоять на ногах от переполняющих ее эмоций. Но Дик видит истину: ее взгляды — дамасская сталь, из такой бы ковать мечи; это она помогает старику удержаться на ногах — потеря человека, которого Альфред всегда считал своим сыном, подкашивает сильнее старости и болезней.       Принс поджимает губы и бросает на него беглый взгляд; в нем немой укор и осуждение. Грейсон может читать в ее зрачках беглую строку: «Почему ты оставил его? Почему ты позволил этому случиться?». Он отводит глаза, ретируется; ответ ей не понравится.       Священник размеренно читает молитву, но никто не слушает. Сборище атеистов и агностиков, презирающих все и вся, кроме силы — вот кто они. Разве что Барбара, кажется, действительно молится, сидя в коляске с закрытыми глазами; она как-то осунулась, и рыжие волосы вызывающе яркие, особенно на фоне болезненно-серой кожи. Дик думает было подойти к ней, но не решается; переступает с ноги на ногу и лишь сильнее вцепляется в Хеленины плечи, что невидящим взглядом смотрит в точку перед собой. Грейсон готов поклясться: в ее голове бешено крутятся шестеренки, гоняя мысли, как в чертовом пинболе. Все ее заботы лишь об одном: как бы отхватить кусок побольше.       Все они здесь — стая падальщиков, ждущая своего куска.       — Только не думай, Грейсон, что тебе достанется хоть что-то, кроме нескольких грамм свинца, — Дэмиан подходит неслышно и привычно сочится ядом. Он высокий, жилистый, ему едва исполнилось девятнадцать; смуглая кожа, темно-зеленые глаза. С идеально прямой спиной, величественный, хоть и взъерошенный, будто воробей. Истинный сын своего отца, пусть до последнего ему еще расти и расти.       — Все же решил прийти, — сухо бросает Дик, — неужели мамочка отпустила?       — Мне не нужно ее разрешение, чтобы прийти на похороны отца, — Дэмиан — одна большая болевая точка — куда не ткни, попадешь по нервам. Он разом встряхивается и смотрит с ненавистью, нарывается; Грейсон слишком устал для этих игр, да и место чертовски неподходящее, а потому просто пожимает плечами, прекрасно зная, что равнодушие уязвит младшего Уэйна еще сильнее.       — Что ж она сама не пришла, — Хелена же игнорировать не намерена. — Или слишком занята тем, что прибирает к рукам то, что ей не принадлежит?       — А кому еще это все принадлежит? Уж не тебе ли? — Дэмиан щурится, незаметно встает в боевую стойку — одна нога вперед, другая позади, вес тела смещен.       — Я имею прав на дело отца не меньше, чем ты. А то и больше. Я в этом бизнесе давно, тогда как тебя отцу навязали, — Хелену подтрясывает — сказывается усталость. Дик начинает считать секунды на мысленном таймере, криво прилепленном к куску динамита — рванет в любой момент.       — Я, по крайней мере, законный наследник, а не дочь шлюхи-воровки, — звук пощечины перекрывает монотонный бубнеж священника, который даже не думает останавливаться: смотрит в молитвенник, не поднимая головы. — О, задел за живое. Ты ничего не получишь, — он шипит, нарываясь. — Ни ты, ни твой шлюховатый дружок, — Хелена что-то рычит, но Дик перехватывает ее, закрывая рот ладонью, которую она тут же кусает.       — Ведите себя прилично, это все же похороны, — строго выговаривает он, мимолетно целуя девушку в висок, будто призывает успокоиться. — И тебе придется доказать свои права, малыш, потому что ни свидетельство о рождении, ни твоя вездесущая мамаша не смогут обеспечить тебе полный контроль над бизнесом Брюса. Тот факт, что у тебя половина его хромосом, не делает из тебя идеального кандидата, — Дик не дает Дэмиану ответить, просто отходит от него, ближе к Барбаре. Хелена вырывается, смотрит на него злобно; он невозмутимо вытирает ладонь о брюки, размазывая по черной ткани кровь вперемешку со слюной — кожу она все же прокусила.       Барбара поднимает глаза, и Дик улыбается ей; она цепляет его руку, переплетая их пальцы, когда Хелена уходит, бросая что-то о том, что ей надоело находиться на этом празднике лицемерия и у нее есть дела поважнее.       Священник заканчивает свою речь.       Земля неприятно холодит кожу, забивается в борозды на ладонях.       Дик бросает ее на крышку гроба третьим — сразу после Альфреда и Дианы.