Ex Ovo Omnia

Тайлер родился дважды. Первый раз — девочкой с широко раскрытым в пронзительном крике ртом, в идеально-белой больничной палате, в Колумбусе первого декабря 1988 года; а потом ещё раз, шестнадцать лет спустя, в той же самой больнице, балансируя на границе сознания, проваливаясь за неё и возвращаясь обратно, будучи уже долговязым мальчишкой с окровавленными коленями и сотрясением мозга. Возможно, признаки этого состояния существовали с самого начала. Возможно, их задушили его родители, предпочитающие принимать желаемое за действительное. Возможно, они были скрыты всё это время по вине самой Тайлер из-за того, что она предпочитала приклеивать к нижнему белью прокладки, даже несмотря на то, что её букету кровавых маков никогда не было суждено расцвести. Возможно, их нарочно не замечали, в попытке обмануть неизбежную судьбу, предначертанную ей — теперь ему — звёздами. Но я забегаю вперёд. Тайлер говорит, я постоянно так делаю. Я постараюсь впредь соблюдать хронологию событий, чтобы подробно изложить историю становления его мужественности в линейном повествовании, таком, что доктора и терапевты Тайлера никогда не нашли бы среди его женственных стихов с кольцевой композицией, которые они пролистывали, желая добраться до сути в вопросе, касающемся его гендера, его природы и воспитания. Я сделаю всё, что в моих силах. Ещё до того, как перед глазами Тайлера мелькнула первая вспышка света, Тайлер был Тайлером. Его мать выбрала имя, когда он ещё рыбкой плавал в её утробе, встретив протест его отца, сомневающегося в поле ребёнка. — Не то, чтобы я была абсолютно уверена, что это будет мальчик, — оправдывалась она во время очередной вспышки спора на всё ту же тему, наблюдая за тем, как Тайлер посылает волны на поверхности чая в чашке, что она поставила на свой выпирающий живот. Она вытянула ноги, положив их на деревянный кофейный столик, чтобы отёк немного сошёл; пальцы на ногах хрустнули. — Это? Кого это ты называешь <это>? — вмешался отец Тайлера, игриво подталкивая жену локтем. На его лице, излучающем удовольствие, мелькнула суровая вспышка: — Ты же говоришь о нашей малышке. — Перестань! — фыркнула она, сотрясаясь от смеха, и переместила чай на подлокотник, чтобы он не обжёг ей живот. — Мы не знаем и того, что это девочка. Но Тайлер нейтральное имя, точно такое же, как Тэйлор, или Хайми, или Алекс. Думаю, в нём есть что-то благородное, знаешь? — она склонила голову, но отец Тайлера не понял, что она имела в виду. — Ну, хорошо, как скажешь, — проговорил он, скрещивая руки в притворном поражении, — но я выберу имена для её братьев и сестёр, договорились? И, хотя его голос был настойчивым, в нём звучала мольба. — Давай-ка не будем делить шкуру неубитого медведя. И почему ты продолжаешь называть ребёнка <она>, а? — спросила она, по-змеиному скользя ногой в его сторону, чтобы легонько пихнуть. — Почему ты так уверен? Пойманный сетью фантазии, рисующей ему картинку самой настоящей, аккуратной и правильной, девочки с лицом, напоминающим нечто среднее между его собственным и лицом его жены, одетой в розовое и с куклой в руках, подходящей к нему с протянутыми для объятий руками и беззвучным <Папочка, мне приснился кошмар>, слетающим с её надутых губ, когда он оборачивает руки вокруг неё, чтобы прогнать вымышленных демонов из её головы, отец Тайлера с отсутствующим выражением лица ответил: — Просто предчувствие. -- Я суеверный, во всех смыслах этого слова. Возможно, иногда это ощущение даже граничит с паранойей. Просыпанная соль посылает мурашки по моему позвоночнику, я обхожу лестницы на пути к сцене и я ни за что не коснусь Доски Дьявола, которую Тайлер нарисовал на странице в блокноте на Хэллоуин. Но я не могу устоять перед чёрными кошками. Мягкие, пушистые существа по определению не способны быть вестниками злого рока. И меня снова занесло на повороте. Так вот, моё суеверие… Тайлер отругает меня за это, несмотря на его собственные ночные сеансы с библией, во время которых он водит между строк мозолистыми подушечками пальцев, чтобы глазам было легче поймать своего рода искру, своего рода доказательство, которое станет топливом, питающим его веру. Он не намного лучше меня, просто он иначе относится к мистике. Его отношение всегда строится на чём-то абстрактном, словно бы в его мыслях клубится туман. Моё видение скорее напоминает капли дождя, возможно, град, чьи следы можно отчётливо увидеть на коже. Так что, да, Тайлер действительно будет недоволен, что я включу в свой рассказ следующий эпизод, но когда, под покровом одеяла, я сам услышал от него о том, что собираюсь вам поведать, это вышибло из меня дух. Возможно, это что-то да значило, возможно, предсказание старой женщины было вернее любых утверждений врачей в методистском центре ОгайоХэлс, касающихся будущего Тайлера. Ещё до рождения Тайлера его бабушка провела ритуал с его матерью, точно такой же, который она проводила на всех своих детях и даже детях сестры, и на всех родившихся в семье позднее детях. Никому неизвестно, как и почему зародилась эта традиция; было ли это чем-то, позаимствованным из древних легенд тех мест, где она выросла, или ей передала эти знания собственная мать? Женщина говорила мало и по делу, никто никогда не решался задать ей этот вопрос. Но она считала своим долгом провести свой небольшой ритуал на каждой беременной женщине в их роду, кроме себя, потому что считала, что гадать о том, что происходит в её собственном чреве, плохой знак. Она всегда была на сто процентов права, двенадцать предсказаний из двенадцати сбылись. Когда все переместились в гостиную, расстёгивая пуговицы на штанах после восхитительного воскресного угощения, приготовленного по старинному, написанному от руки, рецепту из кулинарной книги бабушки Тайлера, животы присутствующих были почти столь же круглы, сколь живот матери Тайлера; вот тогда бабуля достала небольшую корзинку для шитья из-под дивана. Сытая по горло препирательствами родителей Тайлера о поле их будущего ребёнка, который они оба отказывались выяснить наверняка на очередном УЗИ, предпочитая зайти в напряжённый и щекотливый тупик в своих доводах, бабуля решила, что с неё хватит. Она надеялась положить конец этому легкомыслию, зная, что качество проводимого ею ритуала успело завоевать определённое уважение в семье, убеждая даже скептиков. Разумеется, это должно было прекратить их разглагольствования и окончательно утвердить пол их нерождённого ребёнка. Бабуля вынула иглу из крохотной красной подушечки и зажала её между своими сухими губами, в то же время разматывая нитку с одной из катушек. С расфокусированным взглядом она протянула нить через игольное ушко, скорее на ощупь, и, наконец, позволила иголке повиснуть на нитке, зажатой между большим и указательным пальцем. С большим трудом, под стихающие шепотки, разносящиеся по комнате, ей удалось заставить свою руку застыть. Импровизированный маятник в неподвижной руке начал легонько покачиваться взад-вперёд. Навстречу лицу матери Тайлера и назад — к её пупку. На север, затем — на юг, к матери Тайлера — к самому Тайлеру. Отец Тайлера треснул себя по лбу, когда было объявлено, что он потерпел поражение в их споре. — Да, ладно, — пробурчал он злее, чем намеревался, — мы ещё посмотрим, когда ребёнок родится, окей? Что, в конце концов, может быть известно иголке? Но бабуля была абсолютно убеждена в своей правоте. Женщина, всегда предпочитавшая хранить решительное молчание, в ту ночь скандировала: — Мальчик, мальчик, мальчик! — и чеширские искорки в глазах матери Тайлера говорили о том, что она была удовлетворена. Она показала мужу язык. Он усмехнулся. Три недели спустя в больничной палате никто не подозревал, что бабуля всё-таки была права. Идеальная точность её предсказаний была разрушена. Отец же Тайлера одарил её дерзкой ухмылкой, прижимая к своему плечу розовый кулёчек. - Тайлер всегда был Тайлером, и Тайлер родился <Тайлер Робертой Джозеф> в первый раз в методистском центре ОгайоХэлс первого декабря 1988 года, с изысканной Ж, выведенной на пустой строчке после <Пол: > в её медицинской карте. Шестнадцать лет спустя Тайлер умрёт в том же самом месте, несколькими этажами выше. Когда в глаза Тайлер ударил свет, она плотно зажмурилась и широко открыла рот, завопив, как банши. Если этот вопль о чём и говорил, то о том, что ей никак не казалось подходящим время, когда её вырвали из комфорта амниотической жидкости и вытолкнули в этот мир. Двадцать восемь лет спустя он точно так же кричит, разве что на пару октав пониже, и я не могу удержаться от того, чтобы подколоть его за то, что он всё ещё выражает своё недовольство по тем же самым причинам. Он сужает глаза и говорит мне <отъебись> настолько ядовито, насколько возможно с сияющей на лице улыбкой. Его матери крик малышки Тайлер показался успокаивающим, освобождающим её из собственного туманного забытья. Этот крик означал, что лёгкие ребёнка полны жизни, и это успокаивало её тоже. Вопли не были чем-то из ряда вон в больничном крыле, полном женских страданий, где одни мучились родами на протяжении 20 часов, другие держали на руках безжизненных малышей; молодые девушки, которым больше не было суждено стать молодыми матерями, и ещё девочки, стискивающие зубы во время схваток. На первый взгляд, Тайлер туда вписывался. На первый взгляд, Тайлер всюду вписывался. После того, как Тайлера вытащили из живота его матери, его передавали из рук в руки врачи и медсёстры, которые вытирали ему сопли и удаляли плаценту, проверяли рефлексы и считали пальчики на руках и ногах. По всем параметрам Тайлер был здоровым ребёнком. Даже доктор, который развёл его ножки, не заметил ничего экстраординарного в ракушке между его — тогда её — ног, но, прежде чем он мог углубиться в своё исследование, прежде чем он обнаружил, что на самом деле тело Тайлер приготовило для неё, он позволил себе отвлечься. Он поймал взгляд медсестры позади себя с прижатым к груди планшетом, прочерчивающим ровную линию на её груди, и сказал: — Красивая, здоровая девочка. Так родилась на свет первая дочка Джозефов. _________________ Заметки автора: …вдохновляюсь моей любимой книгой на все времена — «Средний пол» [роман Джеффри Евгенидиса]. Мне бы хотелось, чтобы это было более утончённым, но что уж там, к чёрту. Надеюсь, это не очень странно. Клянусь, я собираюсь развернуть это.