Ex Ovo Omnia

Несмотря на то, что со смерти девочки-Тайлер прошли годы, она всё ещё заставала его врасплох, как дефект речи у ребёнка. Иногда она изящно завладевала ногами Тайлера, заставляя его бёдра плавно покачиваться при ходьбе. Иногда он пытался смахнуть её длинные локоны со своего плеча. Иногда он извивался под моими прикосновениями и сжимал ткань футболки на моей груди своими нежными пальцами, словно восторженная девственница. Она, будто бы никогда его не покидала, возвещая о своём присутствии грохотом о тюремную решётку его рёбер с отчаянной мольбой выпустить её на волю. Трудно игнорировать привычки, приобретённые много лет назад. Поначалу Тайлер слишком старался. Когда он, наконец-то, вернулся в мою жизнь после пары напитков (солодового виски для него и ред булла для меня) в захолустном баре, весь его вид с жалким подобием неряшливой щетины на лице молил о том, чтобы его заметили. Массивные часы, оттягивавшие запястье, лишь добавляли его образу хрупкости. Безразмерная куртка из секонд-хэнда, рукава которой были настолько длинными, что из-под них выглядывали лишь кончики пальцев, делала его похожим на ребёнка. Создавалось впечатление, будто Тайлер нарядился в костюм мужчины, причём в плохой хэллоуинский костюм. Тайлер всё ещё оспаривает это. Он настаивает, что это выглядело не настолько плохо, что мне было непросто смириться с тем, что он больше не был обладателем ангельского личика со смазанными тенями, а его длинные тощие ноги больше не выглядывали из-под развевающихся юбочек. Позволю себе не согласиться. Как Тайлер справляется теперь? Он сдаётся. Даже когда он позволяет её сиянию пробиваться наружу, когда он позволяет девочке-Тайлер вдохнуть побольше свежего воздуха, надевая свободное кимоно или кеды с цветочным узором, он выглядит именно так, как и должен выглядеть Тайлер, естественно и комфортно. Девочка-Тайлер сдаётся тоже, и у неё на то свои причины. Тайлер росла как любая другая девочка в пригороде Среднего Запада; как и большинство детей, она обладала податливым характером, а потому никогда не ставила под сомнение своё воспитание. На старых фотографиях, на которые Тайлер сперва запрещал мне смотреть, был изображён стискивающий в руках куклу тоддлер, с ангельскими чертами лица и мрачным, ослеплённым вспышкой взглядом. С тех пор, как другие дети — сестра и двое братьев — начали смещать её из центра кадра, она идеально сливалась с фоном, благодаря каскаду каштановых локонов и широким глазам Клеопатры. — Заткнись нахуй, — вечно твердит Тайлер, когда я говорю ему, что он был прекрасной маленькой девочкой, хотя он знает, что так оно и было. До тех пор, пока половое созревание, пошедшее по маскулинному типу, не превратило Тайлер в сумасшедший комок нервов, вынуждая её выпрашивать у матери разрешение на то, чтобы удалить волосы над верхней губой при помощи воска; до тех пор, пока у всех её одноклассниц не начала расти грудь, заставляя её носить лифчики с подкладками; задолго до этого Тайлер была чудесной маленькой девочкой. В начальной школе мальчишки дёргали её за косички. Официанты вытаскивали леденцы из карманов своих передников, протягивая их в её ручонки с растопыренными пальчиками. Мать могла часами вплетать цветы в её волосы, приговаривая, какая она красавица. Тайлер полагает, что именно это стало причиной того, что его половое созревание прошло столь бурно. Пока тела всех девчонок вокруг смягчались и приобретали женственные изгибы, Тайлер чувствовала, словно для неё время остановилось. Тайлер оставалась по-детски угловатой, словно мальчишка. Взрослеющие вместе с ней девочки, затмили её, вытеснив на задний план. Мальчишки перестали дёргать её за косички. Тайлер сообразительный. Его способность к самоанализу, к действительно скрупулёзному поиску причин злокачественного развития всех его тревог и сомнений, честно говоря, вызывает у меня белую зависть. Когда Тайлер рассказывает мне о причинах тревожности, клубящейся внутри него на протяжении его взросления, он объясняет, что это всё происходило, потому что он — тогда она — ощущала себя брошенной, не получая комплиментов по поводу своего внешнего вида. Её растили женщиной, и внезапно она лишилась единственной вещи, которая, как её учили, доказывала её ценность. Ей не хватало тепла, она отчаянно нуждалась в том, чтобы окружающие восхищались её женственностью; отсутствие всего этого искорёжило её самооценку, и она превратилась в застенчивую, дрожащую тень былой себя. Будучи неспособной тягаться со своими одноклассниками в физическом развитии, она обгоняла их в умственном (лучше всего ей давался английский, и никогда математика, чему её родители совершенно не удивлялись, ведь, Тайлер была девочкой, верно?), потому что только это ненадолго успокаивало её тревожность. Она отставала от них, но в какой-то момент перестала. Наконец, у неё начали пробиваться первые волоски. Она ежедневно внимательно пересчитывала их, ожидая, что скоро и её фигура начнёт округляться. Поросль становилась всё гуще. Пока она выдирала волоски над верхней губой, изнутри её раздирали рыдания. Она отставала в физическом развитии до тех пор, пока не превзошла ростом всех девочек в классе. Если раньше мальчишки просто перестали дёргать её за косички, то теперь, когда она начала отращивать волосы, они совсем от неё отвернулись. Желая уколоть побольнее, одна девчонка ткнула её в бок на истории и шепнула, что Тайлер бы отлично вписалась в команду по баскетболу. Тогда Тайлер с головой ушла в свой блокнот. Тайлер отрастила волосы. Они защищали её от безучастных взглядов окружающих и прятали от них её полные тревоги глаза, так она открыла для себя поэзию. Позже, когда андрогены* разыгрались в её организме в полную силу, Тайлер обнаружила, что раздражается по тем же причинам, что и её братья в период их полового созревания. Она больше не чувствовала себя уютно в компании сестры, и хотя её гормональная агрессия была направлена вовнутрь, она надёжно запирала её в себе, выпуская на волю лишь бессонными ночами в виде дрожащих всхлипов, просачивающихся наружу сквозь вентиляционную решётку. Когда её переполняла вызванная мужскими гормонами агрессия, а общество требовало от неё соответствовать модели скромной, нежной — и любые другие прилагательные — женственности, единственным якорем, помогающим Тайлер оставаться в рассудке, стала музыка, которая никогда не осуждала её. Это началось как эксперимент с перебором клавиш старенькой, много раз передаренной, игрушечной клавиатуры, выуженной из коробки в гараже, когда они с братьями копошились там в надежде найти старую баскетбольную корзину. Тайлер принесла пыльный инструмент в дом и нажала на несколько клавиш, чувствуя волнение, мягкими волнами разливавшееся внутри от звуков, издаваемых устройством. Осторожный эксперимент перерос в увлечённую игру, начавшуюся с мелодичных колыбельных, превратившихся затем в отчаянные крики о боли, гранатой разрывающей на куски стучащее в грудной клетке подростковое сердце. Я каждый день благодарю бога за ту игрушечную клавиатуру, представляя, как покрываю её поцелуями точно так же, как изо дня в день я покрываю поцелуями лицо Тайлера. Когда Тайлер открыл для себя музыку, он увлёкся пением в церковном хоре и мной. Сейчас я играю на барабанах, так что люди не хотят верить, когда я говорю им, что тоже пел в хоре. Впрочем, они проникаются доверием, когда рассказываю, что пению я больше предпочитал отбивать пальцами ритм по музыкальной установке, приводящий в бешенство соседей. Ещё ярче доверие вспыхивает в их глазах, когда я признаюсь, что, на самом деле, приятнее всего было пялиться на проворную девчонку, которую усадили петь за пианино. Волосы всегда обрамляли её лицо так, что казалось, будто она хотела утонуть в этих каштановых волнах, лишь бы это помогло ей сбежать из яркого мира впечатлений, которые она вызывала у окружающих. Чаще всего я разглядывал склон её носа и ряд кривоватых зубов, который показывался, когда руководитель хора хвалил её. Мне так хотелось раздвинуть занавесь её волос и выпить до дна всё, что он прятала за ним. -- Сожаление переполняет меня до сих пор. Тайлер говорит, не о чем сожалеть, сожаление — это пустая трата эмоциональной энергии в глобальной схеме вещей, поэтому я никогда не спрашиваю его, жалеет ли он о своём побеге, жалеет ли обо всём том времени, что мы потеряли. Если верить ему, всё должно было произойти именно так, как произошло. Он украшает мою щёку поцелуями и говорит, что мы превратились бы в озлобленную парочку, больше не любящую друг друга, если бы он остался, если бы мы выросли с ним бок о бок. Я позволяю этому оправданию себя успокоить, но всё ещё не могу перестать цепляться за <что если?>. Что если я не был бы столь застенчивым? Что если мне хватило бы смелости вклиниться между Тайлером и моим братом? Что если бы я не выместил свою детскую, ревнивую агрессию на Дэбби? Что если, что если, что если? Летом моего — нашего — её второго года старшей школы церковь организовала что-то наподобие летнего лагеря для участников хора. Нас всех загнали в автобус и вывезли за городскую черту, туда, где растут тихие, нетронутые леса, туда, где вода на озере мерцает и переливается под лучами солнца, туда, где меж деревьями прячутся причудливые деревянные домики. Признаю, что все мои мысли занимала загадочная пианистка, девочка, всю дорогу скрючивавшаяся над лежащим на её коленях блокнотом: <Возможно, во время этой поездки, что должна сплотить нас, мне удастся, наконец, приоткрыть занавес и узнать хоть что-нибудь об этой девочке?>. К сожалению, у моего брата были такие же намерения на её счёт. К сожалению, он был достаточно наглым и дерзким, чтобы сделать всё то, на что мне никогда не хватило бы смелости. В первый день в лагере, пока большинство ребят раздевались, чтобы покрасоваться в купальных костюмах, мальчишки ныряли в воду с тарзанок, создавая искусственные волны, в то время, пока девочки кончиками пальцев боязливо пробовали воду в озере, покрытую слоем пожухлой листвы и нежной рябью, Тайлер сидела на пристани, по-прежнему не расставаясь со своим блокнотом. Я сидел на другом конце причала, опустив ноги в воду. Ну, а Джордан, ёбанный Джордан? Джордан кружился вокруг неё надоедливым комаром. Я не слышал, о чём они говорили, но заметил, что Джордану каким-то образом удалось рассмешить Тайлер — сквозь занавесь её волос до меня доносился её журчащий смех. Каждый раз, когда он невесомо касался кончиками пальцев её загорелого плеча, я ощетинивался. Моё лицо пылало вовсе не из-за солнца. Джордан продолжал в том же духе целыми днями. Он нависал над ней, заваливал её вопросами, наглея ещё больше, всякий раз, когда ему удавалось заполучить её мягкую улыбку; он осмелел настолько, что заправлял волосы ей за ухо и щекотал её до тех пор, пока она не взвизгивала, умоляя его прекратить. Агония съедала меня живьём. Впрочем, у меня был собственный назойливый комаришка; звали её Дэбби. И, несмотря на то, что она была очень симпатичной, с округлой фигуркой и мягкими, более приторными, чем у Тайлер, чертами лица, она не привлекала меня, но я подпустил её к себе, чтобы она помогла мне отвлечься. И хотя я знал, что Тайлер попросту не знает обо мне, я принуждал себя испытывать на Дэбби те же приёмы детского флирта, которыми Джордан очаровывал Тайлер. Я упорно исполнял начатое, зная, что все мои старания бесполезны. Втайне я молился, чтобы Тайлер чувствовала то же раздражение, что чувствовал я. Через много лет Тайлер подтвердит мои подозрения. Из всего, что он может вспомнить сейчас; нет, он — тогда она — в то время ещё не замечала меня, не замечала вообще никого, если честно, до той ночи, когда мы предали всё, чему нас учили в воскресной школе, в том заброшенном деревянном домике. Но не буду забегать вперёд. Мой любимый братец, Джордан, был и остаётся моей полной противоположностью. Пока я послушно следовал расписанию, составленному для нас организаторами лагеря, включавшему в себя греблю, стрельбу из луков и рукоделие, он прогуливал кружки, которые ему не нравились, и отправлялся исследовать лес. Однажды ночью, когда, после долгого дня, я, покусанный насекомыми, нежился в плену тревожного сна, Джордан потряс меня за плечо, чтобы разбудить. — Джош, — прошептал он, влажно выдыхая мне в ухо. Я поморщился, отмахиваясь от него. — Чего тебе? — Я нашёл заброшенный домик, — настойчиво зудел он в моё ухо. — Там так, блять, стрёмно, ты обязан это увидеть. Я хочу отвести туда Тайлер. А ты бери Дэбби. Устроим двойное свидание. В кромешной темноте я видел только его ослепительную ухмылку. Итак, он заметил, что я пытался провернуть с Дэбби, и, видимо, решил, что наш интерес к девушкам свяжет нас, как братьев, ещё сильнее. Он и понятия не имел, почему на самом деле я делал то, что делал. – Уклоняясь от лучей фонариков, которыми вожатые исполосовывали территорию, мы сумели разбудить обеих девчонок и убедить их присоединиться к нашему походу в чернильную тьму леса. Домик, который Джордан нашёл при свете дня, ночью выглядел ещё более жутким, несмотря на то, что у нас был фонарь. Он успокаивающе сжал руку Тайлер, и я сжал руку Дэбби. Он подтолкнул её внутрь, и я подтолкнул Дэбби внутрь тоже. Развернув одеяло, я расстелил его на покрытом мусором и паутиной полу, Джордан отставил фонарь в сторону. Он первым по-турецки уселся на одеяле, и мы все последовали его примеру. Когда Джордан вынул из кармана зажигалку, я понял, к чему всё идёт. Из другого кармана он вынул помятый и уродливый косячок, который, впрочем, всё ещё можно было курить. Он зажал его между губами и поджёг, пуская клубы дыма сквозь тусклый свет домика. Джордан передал самокрутку Тайлер, которую она приняла аккуратно наманикюренными пальцами. — Ты куришь? — спросил я. Это были мои первые слова в её адрес. Она не ответила. Лишь пожала плечами и поднесла косяк к губам, глубоко затягиваясь. Судя по её слезящимся глазам, я мог с уверенностью сказать, что она не курит. Тайлер контролирует себя. Тайлер контролировала себя. Она задержала дым в лёгких, а затем медленно выдохнула. После чего передала косяк Дэбби, которая, подобно моему брату, без проблем сделала затяжку. Когда пришла моя очередь, я лишь отмахнулся. — У меня начнётся паранойя, — сказал я, на что Дэбби кивнула, не меняясь в лице. Передавая косяк по кругу, все вокруг меня становились всё более расслабленными. Разговоры увядали сами собой, потому что никому недоставало сосредоточенности, чтобы их поддерживать. Скоро они совсем стихли. А потом я услышал шорох. Затем увидел, как руки Джордана обвились вокруг Тайлер. Я поспешил проделать тот же трюк с Дэбби. Когда Джордан принялся оставлять лёгкие поцелуи вдоль челюсти Тайлер, я повторил то же самое с Дэбби. И так далее, и тому подобное. Руки шарили под футболками, зубы сталкивались в торопливых поцелуях, я отзеркаливал каждое действие брата, которое он проделывал с Тайлер, и цеплялся взглядом за фигурку, которая была у меня перед глазами, но не ту, что я сжимал в своих руках. Таким образом, я мог представить себя на месте брата, почувствовать всё то же, что и он, почувствовать то, что я так отчаянно желал почувствовать. Дэбби хныкала и извивалась под моими прикосновениями, но всё, что я слышал, была Тайлер, хнычущая и извивающаяся от прикосновений Джордана в пяти футах от меня. Когда Джордан уложил Тайлер на спину, всё несколько изменилось. Как-то так вышло, что отвлечённый подглядыванием, я сам не заметил, как оказался прижатым спиной к твёрдому деревянному полу с нависшей надо мной Дэбби. И тут вдруг глаза Тайлер распахнулись и уставились прямо на меня. Когда Джордан поцеловал Тайлер в шею, Дэбби скользнула рукой под мою футболку. Когда Джордан пробрался рукой под футболку Тайлер, она проскулила: — Стой. Ещё Дэбби попыталась сильно укусить меня, но я увернулся от её прикосновения. Взгляд Тайлер был всё ещё прикован к моему. Когда Джордан задрал её юбку, её губы приоткрылись. Пока Дэбби воевала с пуговицами на моей ширинке, я протянул руку к Тайлер. Пока Джордан сдвигал её трусики в сторону, Тайлер, перебирая пальчиками по полу, вложила свою руку в мою. Прикосновение длилось всего мгновение, но оно навсегда отпечаталось у меня внутри. Прикосновение длилось всего мгновение, потому что, когда Джордан вошёл в неё, она вскрикнула от боли и отняла свою руку от моей, чтобы оттолкнуть его от себя. А я оттолкнул Дэбби, которая всё ещё возилась с моей ширинкой. — Придурок, — раздражённо прошипела она, вскакивая на ноги и выбегая из домика. -- Когда я вернулся в свою кровать, мне никак не удавалось уснуть после всего, что произошло в домике. Я прокручивал недавние события в памяти снова и снова. Нас с Тайлер связывало что-то космическое, мы испытали нечто невероятно интимное. И мне нужно было убедиться, что именно. При свете дня мне ни за что не хватило бы смелости сделать что-то, хотя бы приблизительно столь же самоуверенное, поэтому я выбрался из постели посреди ночи. И замер. Но храпящий хор вокруг меня звучал всё так же чисто. Я прокрался вниз, в комнату Тайлер, где столкнулся со свистящим дыханием. На цыпочках подобравшись к кровати Тайлер, я снова затаился. Моё сердце билось так громко, что, казалось, оно способно её разбудить. Однако дыхание Тайлер оставалось ровным. Я решился сделать шаг вперёд. И ещё один. Я решился опуститься на её кровать, позволяя своему весу отпечататься на её матрасе, заставляя её чуть скатиться в мою сторону. И она всё ещё не реагировала. Всё ещё спала. Я провёл пальцами по её щеке, восхищаясь мягкостью её ресниц и лёгкой щетиной вдоль линии её челюсти. В лунном свете она выглядела как молоко, и я ничего не хотел так сильно, как погрузиться в неё. Тогда я не знал, что Тайлер не спала и молча мечтала, чтобы я был ещё ближе. Мучимая тем же видом бессонницы, она видела, как я вошёл в комнату. Я погладил её по щекам, скользнул по ровному склону её носа, приземлившись подушечкой большого пальца на её нижнюю губу. Я подскочил, когда её губы вытянулись, целуя мой палец. Она открыла глаза, и уголок её рта приподнялся в полуулыбке. Я улыбнулся в ответ. Она скользнула рукой по моей шее и притянула меня вниз, чтобы поцеловать самым влажным, неуклюжим, неловким, прекрасным поцелуем, который у нас когда-либо будет. Когда её внезапная смелость рассеялась, и она принялась оставлять на моих губах лишь робкие клюющие поцелуи, я проскользнул языком за кромку её зубов. И она, не теряя времени, ворвалась в мой рот с тем же напором. Мы начали задыхаться, беспорядочно касаясь друг друга конечностями; когда её руки коснулись моей груди, мои исследовали её: сначала поверх её футболки, а затем под ней. Когда я начал задирать её, обнажая плоскую грудь под бледным светом луны, льющимся из окна, она замерла. — Мои сиськи, — в этих словах, которые она выдохнула прямо мне в рот, всё ещё ощущался привкус зубной пасты и травки. Я провёл пальцем по складочке меж её нахмуренных бровей, пытаясь стереть засевшую там попытку извиниться. — Я думаю, они прекрасны, — абсолютно уверенно сказал я. Её футболка собралась гармошкой под её подбородком, пока я склонил голову, оставляя нежные поцелуи в области её сердца. Я обвёл кончиком языка вокруг её соска. Когда её дыхание сбилось, я позволил себе вобрать его в рот и пососать. К этому моменту она уже жадно хватала воздух ртом. Тогда я поддел резинку её спортивных штанов и трусиков большим пальцем, медленно начиная стягивать их вниз, давая ей время отступить, прогнать меня, сказать мне, что это всё было счастливым стечением обстоятельств и что она перепутала меня с Джорданом. Тайлер лишь приподняла бёдра, помогая себя раздеть. Я стянул её спортивные штаны и трусики до самых щиколоток, а потом она выпуталась из них, отпихнув на пол. К этому моменту, я отбросил воспоминания обо всём, что мы пытались делать с Дэбби. Обо всём, что я слышал из сплетен в мальчишеской раздевалке. Обо всём, что успел прочитать в статьях журнала risqué. Я доверился чему-то потустороннему и первобытному, спускаясь поцелуями вниз по её торсу, мимо колышущейся равнины её живота, вниз к поросли тёмных волос между ног. Воодушевлённый её реакцией на посасывание сосков, я влажно поцеловал мясистый бугорок, спрятанный в её кудрявом лесу. — Мм, — одобрительно протянула она, её закрытые веки подрагивали. Я улыбнулся, мягко выдыхая тёплый воздух на её промежность, пока она не вплела руки в мои волосы. — Джош, — взмолилась она. Я подчинился, окружая ртом её плотный отросток, бугорок неопределённых гениталий, который не вызвал у меня тогда никаких подозрений, на самом деле он вообще никогда не вызывал у меня подозрений до тех пор, пока Тайлер не сбежала несколько месяцев спустя. Я принялся легонько его посасывать, и она выгнула спину. Она упала обратно на спину, а мой язык всё ещё кружил у неё между ног. Тогда, отстраняясь от неё, находящейся на пике блаженства, я хотел дать ей больше, больше, всегда больше, я хотел дать ей всё, поэтому я задумал помочь себе рукой. Прежде, чем мои пальцы успели раскрыть её складочки, она крепко схватила меня за запястье. — Саднит, — выдохнула она, вместо этого качнув бёдрами навстречу моему рту. Воспоминания о её рваном крике в том домике ненадолго оглушили меня, и я повёлся на её объяснение, думая, что дело было в том, что она потеряла невинность чуть ранее той ночью; тогда я ещё не предполагал, что никогда не проникну в неё — теперь в него — по крайней мере, таким образом. Она тянула меня за волосы, и я присасывался, захлёстывал её языком, целовал её до тех пор, пока её сбивчивое дыхание не прервалось, пока она не принялась сладостно стонать и извиваться под моими прикосновениями. Когда Тайлер отошла от оргазма, она прикрыла рот ладошкой. Её соседка кашлянула во сне. Тайлер торопливо чмокнула меня в уголок губ и прогнала меня прочь. Тайлер говорит, что только тогда он по-настоящему лишился невинности, вкусил запретный плод и обнаружил, что я зацепил его, что он теперь у меня на крючке. Я самый счастливый из всех живущих людей. _________________ Заметки автора: Ну что, тут всё было хорошо и замечательно, ага? Следующая глава почти дописана, так что приготовьтесь к погружению в нервотрёпку. _______________________________________________________________________ * андрогены — общее собирательное название группы стероидных мужских половых гормонов (помимо широко известного тестостерона, к ним относятся дигидротестостерон, андростерон, андростендион и андростендиол)