***
Убить себя? Вот так легко поддаться страху и подарить тому, кто держит на прицеле его семью, избавление? Нет, Юн — сын Ким Намджуна, и не важно, кто и что думает о его отце, он самый сильный альфа. Для Юна уж точно. Мин Юнги ошибается, считая, что он может напугать его. Да, у Юна до сих пор по коже холодок проходится, стоит вспомнить его острые взгляды, но он уже два месяца живет под одной крышей с тем, кому приписывают самые страшные преступления, что ему угроза омеги, пусть он и является главой клана и он породил его личного монстра. Юну с детства было безумно интересно, кто такой Мин Юнги, о котором родители всегда говорили шепотом, но еще больше его интересовал Чон Чонгук старший. Личность Чона старшего всегда была покрыта тайной, потому что Совет, который так и не смог с ним справиться даже после его смерти, учитывая, что на престол взошел его омега, тщательно подчистил все данные о нем и не хотел признавать свое поражение. Юн давно не маленький, и собранной им по крупицам информации было достаточно, чтобы дойти до отца, который и был палачом Чона. Сейчас Юну ничего выяснять не надо, он живет с тем, кто все может ему рассказать, и тем, кого называют новой версией своего отца, но спросить не осмеливается. Чонгук сразу щетинится, стоит разговору зайти о его родителях, и Юн его реакцию понимает, жалеет альфу и не бередит его раны. Юн давно уже ему не сопротивляется и не пытается, потому что с Чонгуком он может и справится, но с собой нет. Ни разу не справился. Они провели вместе течку, и пусть она закончилась несколько недель назад — сценарий не меняется. Он просыпается утром в одиночестве, ест, гуляет во дворе, играет с псами альфы, а вечером послушно ложится в его постель и раздвигает ноги. Чонгуку и принуждать его не надо, потому что секс, который когда-то должен был быть оружием Юна в борьбе с ним, подчинил и его. Потому что секс с Чон Чонгуком — это то, чего никогда не было с другими. Каждый раз, лежа на мокрой от пота подушке и обнимая мощное тело альфы, Юн забывает, кто он и что их связывает. Ему кажется, их связь больше мести, потому что там, где его касается Чонгук, вырастают цветы, и они вовсе не цвета крови. Никакого насилия или даже намека на него за это время вместе не было. Были угрозы, была грубость, попытки унизить, но Юн уже и так унизился, решив, что они истинные, и устроив спектакль, в конце которого чуть не лег в могилу. Забывается даже это, когда альфа переплетает свои пальцы с его, когда лежит, уткнувшись лицом в его живот, а Юн перебирает его волосы и позволяет себе мечтать. Юну запрещено покидать особняк, он никуда без Чонгука и сопровождения не ездит, но все равно не скучает. Юн чертит планы, меняет их, придумывает новые сценарии и не позволяет себе расслабиться. Именно постоянный контроль над собой и мучает омегу больше всего. У него есть ответственность перед родителями, перед обществом и, в первую очередь, перед собой. Как он может уступить своим принципам, поддавшись слабости и жажде тепла и заботы, когда как Чонгук не уступает? Как он может предать отца, если из-за отца Чонгука живет в плену и не видит семью? Не может. Поэтому каждая ночь — это жар двух слившихся тел, а каждое утро — ненависть к себе и попытки оправдаться. Юн выполнит изначальный план, пусть и пришлось его немного видоизменить, он должен, иначе он станет изгоем для своей семьи, и его даже Чонгук не примет, потому что чувства омеги к нему проснулись раньше. Правда, последние дни радуют омегу. Чонгук может оскорблять его как хочет, но теперь во взгляде черных глаз нет той лютой ненависти и презрения, как тогда, когда все раскрылось, и он чуть не убил его. Чонгук смотрит так же холодно, но при этом заботится, ласкает и не пропустил ни одну ночь, предпочитая спать рядом с ним, пусть даже они не всегда занимаются любовью. Юн больше не хочет с ним воевать, он хочет, чтобы они были по одну сторону баррикад против главного зла. В то же время он понимает, что это будет очень сложно, учитывая, что «главное зло» — божество для альфы. Юн тоже любит своего папу, но чувства и отношения Чонгука к Юнги — его поражают. Юн даже немного ревнует, потому что он не понимает, как альфа, при котором боится дышать весь город, добровольно становится на колени перед хрупким омегой с погасшим взглядом и позволяет ему трепать его по голове. Для Чонгука Юнги не просто родитель, он его первая и вечная любовь, его смысл и счастье, его источник силы и тепла. И Юн соврет, если скажет, что его чувства не взаимны. Юнги любит сына не меньше, и эту связь никогда не разрушить. Жаль, что она не даст шанса на их отношения с Юном, и пусть омега знает, что он изначально проигравший, сдаваться не хочется от слова совсем. Юн не знает, как ему называть свои чувства к Чонгуку, но точно знает, что они далеки от ненависти. Напротив, то, что день ото дня растет в омеге абсолютно противоположно тому, что он искусственно взращивал в себе под влиянием СМИ и истории своих родителей. И Юн почти уверен, что у него это взаимно, что они вместе проходят этот тяжелый путь от ненависти и уже прошли половину. У Юна есть повод так думать. Десять дней назад к Чонгуку приехал партнер, которого омега видел раньше и у отца, и знает, что этот седовласый мужчина когда-то занимал руководящую должность в Совете. После долгих обсуждений наверху в бильярдной они спустились вниз, и Юн, заметив, что мужчина на лужайке один, пока Чон вернулся в кабинет, побежал к нему, в надежде отправить через него весточку отцу. Мужчина, узнав омегу, не дал ему даже рот открыть, а громко рассмеялся. — Если ты ему надоел и ищешь варианты отхода, то можешь перепрыгнуть в мою постель, я теперь вижу, что ты и правда подрос, и сладкая штучка, — облизывал его взглядом за мгновенье ставший отвратительным мужчина. — Я заложник, — процедил сквозь зубы собравшийся возвращаться в дом омега, так как к ним уже шел Чонгук. — Ты не смотри на возраст, — схватил его за локоть не видящий Чонгука альфа, — поверь, есть еще порох в пороховницах. Все знают, что ты сам предложил себя ему, так что я могу быть следующим. Будешь хорошо себя вести, может, и на постоянное пользование возьму. Разрываемый от обиды, щедро приправленной злостью, Юн оттолкнул альфу и, проигнорировав мрачный взгляд подошедшего Чонгука, ушел к себе. Он видел из окна, что мужчины еще пару минут о чем-то разговаривали и потом уехали. Следующим утром все новостные каналы трубили о том, что бывшего представителя Совета нашли в переулке, забитым до смерти. — Тебя задело, что он поставил под сомнения твои способности в постели? — спросил устроившийся на Чонгуке Юн следующей ночью, ни на секунду не переставая двигаться. — Я не люблю, когда тебя обижает кто-то, кроме меня, — усмехнулся альфа и, притянув его к себе руками, костяшки которых были в ссадинах и синяках, глубоко поцеловал. Юн в ту ночь засыпал с хорошим настроением, потому что сказанное им в момент отчаяния «каждый мой взгляд, каждое следующее моё слово, мой голос, каждое твоё ко мне прикосновение, и ты не сможешь меня убить» реализуется. Чонгук не то чтобы его не убьет, он без него не проживет. Юн гонит мысль, вспыхнувшую молнией в голове, «ты тоже». Может, истинных и правда не существует и они не истинные, но Юн не станет отрицать, что его к нему тянет, что он по нему скучает и ненавидит себя за слабость перед ним. Чонгук все равно угроза, он как бомба с часовым механизмом, и о времени взрыва знает только он сам. Юн не должен привязываться к тому, кто обещал стереть их род с лица земли, но он проиграл. Он это точно знает, и ему не нравится, что попытка сделать одержимым собой другого имеет обратный эффект. Юн беспокоится, когда он задерживается. Его вымораживает отсутствие возможности позвонить и спросить, но еще больше то, что вместо того, чтобы радоваться ночи без него, он стоит у окна и ждет гелендваген. Это ведь в изначальный план не входило, и он не должен испытывать к нему что-то, кроме безразличия. Семья Юна разваливается, он знает, что папа съехал от отца в загородный дом и что они не общаются днями, и виной этому является сам омега. Джин не может простить мужу его бездействие, срывается на нем, хотя и понимает, что Намджун не может вступить в открытый конфликт, ведь Чонгук угрожал в случае войны прислать ему голову сына. Юн должен взять свои чувства под контроль и не лелеять монстра в своем сердце, а потуже затягивать его поводок. Напрасно он идеализировал отношения главы третьего дома и его омеги, о которых ему рассказывал папа. Напрасно поверил в то, что у него может быть так же. Ким Тэхен женился на своем омеге, продал свой бизнес и покинул страну, еще когда Юн был маленьким. Как говорил папа, они живут счастливо на юге и у них уже большая семья. Кажется, это единственная пара, которой удалось выбраться из этого кровавого города, стены которого, возможно, скоро окрасит и кровь Юна.***
Чонгук, полуразвалившись, сидит в кресле в собственном клубе, не слушает что-то рассказывающего Кристиана и смотрит сквозь слившуюся в одно пятно толпу внизу на танцполе. Сигарета меж пальцев давно догорела, у лучшего виски нет вкуса, сквозь десяток запахов, наполнивших помещение, ноздри щекочет один, хозяин которого за несколько километров отсюда, греет ожидающую и его постель. Чонгуку тяжело. Он точно знает, что вечно так продолжаться не может, что его увлеченность тем, в ком течет кровь убийцы отца, ни к чему хорошему не приведет, но прекратить это все не в состоянии. Чонгук лжет себе, что попользуется парнем, а потом убьет его отца и выбросит его на улицу. Если он убьет его отца, то Юн его не простит. Убить Юна он тоже не может, и он это осознает. Не убьет — папа Чонгуку этого не простит. Он сам себя не простит. С тех пор как он поселил Юна на вилле, Чонгук не был ни с одним омегой. Тот, кто собирал оргии и никогда не насыщался первыми красавцами страны, сейчас хочет только одного человека, того, кого, как и говорил папа, должен был тогда еще закопать. Он лжет себе о похоти, папе, что сделает Кимам очень больно, и даже Юну, которого пытает холодом. Чонгук сейчас не может даже вспомнить время, когда этот омега в нем ничего, кроме злости и раздражения не вызывал. Сейчас любое напоминание о нем сопровождается мыслями о его прекрасном личике, о голосе, об их ночах, где горит не он один. Чонгук не может его убить и не может позволить сделать это кому-то еще. Он не знает, как ему быть, как обойтись меньшей кровью и, самое главное, как ему перестать лгать папе и не уводить взгляд при каждой встрече. Что бы ни рассказывали про Юнги и какие бы байки вокруг его личности ни выдумывали, только Чонгук знает, через что все еще проходит этот омега. Чонгук фактически потерял тогда обоих родителей, и Юнги задержался, только чтобы поставить его на ноги. Другие говорят, чтобы отомстить, но Чонгук не хочет в это верить, он убежден, папа ценит его даже больше мести. Будучи подростком, Чонгук пытался воздействовать на него, поменять его отношение к жизни и убедить так много не работать, подвергая себя опасности и наживая новых врагов. Чонгук перестал пытаться поменять Юнги, когда окончательно осознал, что фраза папы, о том, что он умер вместе с отцом, не преувеличение. Юнги не экономил на сыне улыбки, более того, он единственный, кому он их дарит. Он никогда не лишал его ласки и вплоть до школы укладывал его спать с собой, обещая всегда быть рядом и защищать. Юнги безмерно любит сына, и сердце Чонгука болезненно сжимается от одной мысли, что он может разочаровать того, в ком и сам души не чает. Если выбирать, то Чонгук выберет папу, он всегда будет выбирать Юнги, даже если не сможет поднять последствия этого выбора.***
Вечером следующего дня Юн распаковывает подарки от Чонгука, любуется красивыми тканями и украшениями, все меряет. Чонгук пару раз в неделю лично выбирает ему подарки, а еще часто слушает омегу, и стоит тому сказать, что ему что-то нравится, это оказывается у него. Юн заканчивает с подарками, просит себе кофе и слышит шум заезжающих во двор автомобилей. Чонгук сегодня рано. Сердце Юнги замирает, и если раньше он думал, что от страха, то теперь знает, что от предвкушения встречи. — Не скучаешь? — альфа проходит в дом и, скинув пиджак на спинку кресла, сразу идет к парню, сидящему на диване. — Расстроен, что ты приехал, — рассматривает свои ногти плохо играющий безразличие омега. — Расстрою тебя еще больше, — усмехается Чонгук и, подцепив пальцами его подбородок, легонько касается его губ. — Иди переоденься, хочу выгулять свою красоту. — Куда в этот раз? Когда уже домой меня отправишь? — с вызовом спрашивает Юн, рассматривает красивое лицо, которое видит над собой каждую ночь. Юн поглаживает щеку с легкой щетиной, задерживается на шраме, а потом, не удержавшись, сам касается губами родинки под нижней губой альфы. Чонгук говорил, что у его отца была такая же на том же месте, а Юн очень надеется, что они не повторят судьбу его родителей. — Я же скучать буду, — усмехается Чонгук и, щелкнув его по носу, идет к бару. Юн нехотя поднимается на ноги и отправляется наверх переодеваться. Все равно все будет так, как скажет Чонгук, и на самом деле омега очень рад, что они куда-то идут. Это еще один шанс связаться с семьей или даже попробовать сбежать, особенно учитывая угрозы Мин Юнги. От него его даже Чонгук не захочет защищать. Раньше Юн пытался сбежать из-за страха, что Чонгук ему навредит. Сейчас он его почти не боится, так как считает, что их отношения перешли на следующий уровень, но от его папы его знатно трясет. Юн долго красится, потом надевает бордовую рубашку, подаренную Чонгуком сегодня, и черные брюки. Как и всегда альфа не скрывает восхищения во взгляде, когда омега спускается вниз, и выражает это восхищение грубым поцелуем у лестницы. Юн больше не красит губы — бесполезно, Чонгук все равно съедает блеск. Они едут, как и всегда, в окружении сливающихся с ночью автомобилей. Запах Чонгука вытесняет из салона автомобиля все остальные. Юн исподтишка рассматривает его руки на руле, татуировки, покрывающие кисти, довольно усмехается, зная, как они продолжаются до плеч, и какие узоры на его спине. Он поглядывает на поблескивающие на запястье часы, на запонки, всегда подобранные со вкусом, и на миг представляет, как бы они роскошно смотрелись вместе, если бы не все то, что стало причиной их знакомства. Глава Второго Дома напоминает хищника, его зверь скрывается под мышцами, Юн чувствует его под ладонями и восхищается силой, затаившейся в этом красивом и мускулистом теле. Он бы мог кормить этого зверя с руки, но его поводок все еще в других руках, в тех, на которых выбиты судьбоносные даты. Юн замечает, что альфа его поймал за подглядыванием, отворачивается и с непроницаемым взглядом смотрит на дорогу, пока Чонгук курит в окно и вертит руль. — У тебя нет кодекса чести, — внезапно говорит Юн. — Или не знаю, как это у вас называется, — поправляет волосы. — У твоего отца он есть, он прекрасно стреляет в спину, — парирует альфа. — Я не о том. Ты хочешь меня, и называй это как хочешь, но ты позволил всей стране смотреть на мое тело, — обиженно говорит омега. — Ты мне не супруг и не моя семья. Мой кодекс чести — это моя семья, — усмехается Чонгук. — Твоя семья — это один омега, — ядовито отвечает Юн, которого задели слова альфы. — Он не просто омега, он моя сила, и я всегда буду выбирать его, — без сомнений говорит Чонгук. — Даже если он убьет того, кто тебе дорог? — вкрадчиво спрашивает Юн. — Таких нет. — А если будет? Гипотетически, — не сдается омега. — Папа не сделает ничего, что причинит мне боль, — поворачивается к нему Чонгук, и Юн видит по его взгляду, что он и правда в этом не сомневается. — Твой папа не различает ничью боль, кроме своей, — не выдержав его взгляда, отворачивается омега. — Спасибо вам за это. — Он погряз в своей боли и ненависти и делает то же самое с тобой, — льнет к нему Юн. — Ты другой, Чонгук, ты не должен быть таким, каким хочет он. — Я не другой, это ты строишь иллюзии, — отодвигается альфа, заставив омегу вернуться на свое место. — Думаешь, я не знаю, что в этой очаровательной голове? — Так докажи это, отпусти меня, ведь я тебе противен, или убей, как этого хочет он, — кусает губы окончательно расклеившийся парень. — Я сам решу, что мне делать, — Чонгук паркуется перед рестораном и сразу покидает салон автомобиля, оставив придавленного к сидению горькой правдой парня подправлять макияж. Ужин невероятно вкусный, Юн ест много и с аппетитом, слушает живую музыку и наблюдает за Чонгуком, который пару раз отходит поговорить по телефону. Когда наливают кофе, Юн внезапно прикладывает ладонь к губам и просится в туалет. Чонгук лично провожает омегу в уборную и с беспокойным голосом спрашивает, как он. На самом деле Юн чувствует себя хорошо, но ему очень надо заставить Чонгука поверить в то, что ему плохо, и попасть в больницу. Этот план он придумал утром, решив, что если сможет во время следующего выхода попасть в больницу, то или сбежит, или отправит отцу сообщение, потому что в особняке его окружают только люди Чонгука, и они босса точно не предадут. После визита Мин Юнги у Юна началась паранойя. Он боится есть, пьет только из запечатанных бутылок и, кажется, уже сходит с ума. Откуда он знает, где предел терпения Юнги, и что тот, не дождавшись его смерти, не решит сам ее ускорить, подсыпав ему яд или послав своего подручного. Юн усиленно изображает в кабинке то, насколько ему плохо, и, выйдя оттуда, пошатываясь, идет к раковине. — Кажется, это отравление, у меня слабый желудок, — еле двигает губами оперевшийся руками о раковину омега. — Поедем посмотрим, что у тебя, — подталкивает его к выходу Чонгук. Альфу злит, что постоянно рвущуюся наружу нежность к этому парню ему приходится маскировать под грубость. Он врет себе больше, чем ему. — Да, иначе я сейчас умру, — снова сгибается омега и цепляется за его руку. Чонгук, придерживая его за талию, ведет к автомобилю, и Юн не может скрыть разочарование, когда слышит приказ альфы своим людям сопровождать его в особняк. — Я думал, мы поедем в больницу, но ты видно предпочтешь, чтобы я умер, и закопаешь во дворе, чтобы не тратиться на место на кладбище, — не выдерживает Юн после двадцати минут в дороге, которая явно ведет к вилле. — Лучший доктор страны приедет скоро и лично займется тобой, — заворачивает в переулок Чонгук. — Можешь не утруждаться, — рычит Юн, — я имитировал. — Что? — проезжает в поднявшиеся ворота альфа и паркуется перед лестницей. — Я хотел сбежать, но не вышло. Поэтому пусть доктор поможет тем, кому это и правда нужно, — хлопает дверцей омега и скрывается в доме. — По-твоему, это шутки? — ловит его за локоть уже в гостиной Чонгук и разворачивает к себе. — А что мне еще сделать, чтобы сбежать от такой жизни? — толкает его в грудь Юн. — Сбежать? Куда ты от меня сбежишь? Я тебя и с того света достану! — криво усмехается альфа. — Зачем? Чтобы держать здесь взаперти? — наступает на него Юн. — Что это за жизнь? Зачем мне такая жизнь? — Не люблю истерики, — обходит его Чонгук и идет к бару, но омега не отступает. — Ты лжешь себе, ты не отпускаешь меня, потому что не хочешь, чтобы я уходил, признай уже! — Ты прав, — развернувшись, притягивает его к себе Чонгук, — я одержим твоим запахом и твоим телом, — шумно внюхивается. — Ты идеальный для меня, словно специально для меня и создан. Ты с ума меня сводишь, поэтому и останешься столько, сколько я захочу. — Так женись на мне! — смотрит на него с вызовом омега, сам не веря, что сказал то, о чем думает в последнее время. У них все неправильно, но «правильно» им обоим не обрести счастья. Их связь сильнее ненависти, и если ее не прервала кровная месть, то ничто не прервет. — Женись и будем с тобой вечность вместе. Ты же сам сказал, что я идеальный для тебя, — продолжает омега и становится вплотную. — Ты тоже идеальный для меня, я это признаю. Я скажу тебе «да», — опускает глаза, знает, что сказал много лишнего, но не может остановиться. Юн постоянно об этом размышляет и все больше убеждается, что их союз мог бы прекратить эту бессмысленную вражду. Отец бы обрел покой, а Юнги выбрал бы путь — или бы принял их, или бы отступил. Юн бы смог стать супругом главы второго дома, смог бы окончательно раскрыться для него, принять свои чувства, которые все еще душит из-за страха остаться с ними в одиночестве. Он мог бы быть прекрасным супругом ему, родил бы ему красивых и сильных сыновей и, поклявшись в церкви о любви и в этой, и в следующей, никогда бы эту клятву не нарушил. Юн не видит смысла продолжать все так, удобрять почву ненависти и обид, пытаться доказать, кто прав, а кто нет, и не давать шанс новым чувствам. Чон Чонгук старший погиб, и со дня его смерти семейство Ким не знало покоя. Отец Юна потерял почти все, не смог отразить точечные удары Юнги по своему бизнесу, а уважения его лишил его же сын, возомнивший, что сможет приручить зверя. Кимы не теряли члена семьи, но они тоже страдали эти годы, неужели этого не достаточно? Неужели необходимо пролить кровь, когда как почва этого города и так насквозь пропитана ею? Жизнь слишком коротка, и Юн не хочет тратить ее на выяснение отношений и уж тем более на оплакивание потерь. Когда-то вызывающий у него тайное восхищение своей силой и стойкостью Мин Юнги сейчас пугает, и дело не в угрозах, а в том, что Юн боится увидеть в нем себя. Боится превратиться в того, кто будет ходить в черном и забывать о своей боли, питаясь чужой. Юнги не смог поднять свое горе, не смог от него избавиться — он нашел другой выход — он перевоплотил горе в ненависть, взрастил в себе, лелеял, поливал, и сейчас эта ненависть топит под собой всё. Прошлое должно учить и ни в коем случае не повторяться. Юн хочет этого альфу, хочет строить с ним жизнь, а не выкапывать новые могилы на кладбище. Пусть сейчас ему чертовски страшно и даже стыдно, он должен был это сказать, должен был протянуть руку, которую Чонгук или отрубит, или в которую вложит свою. Чонгук пару секунд, не отрываясь, смотрит на него, молчит, а потом громко смеется, не слышит, как в омеге сердце по совсем еще свежим швам трещит. — Ты ударился головой, — прекращает смеяться альфа. — Жениться на тебе? Зачем мне это делать? — Затем, что ты любишь меня, — осторожно, цепляясь за пуговицы на его рубашке, становится на цыпочки Юн и обвивает руками его шею. Он буквально захлебывается обидой, чувствует, как она дерет горло, но не сдается. Его папа был верен своим идеалам и принципам и чуть не потерял самое главное, Юн его ошибки повторять не будет и их дни вместе сокращать тоже. — Затем, что я тебя тоже. Я тоже тебя люблю. Чонгук щурится, внимательно смотрит в уставившиеся на него глаза, в которых и правда тонул бы вечность, затем поднимает руки и, обхватив омегу за запястья, снимает его руки с себя, и резко разворачивает его спиной к себе. Смотреть ему в глаза и лгать — тяжело. — Ты забываешься, малыш, — шепчет ему в ухо альфа, шарит руками по хрупкому телу, а потом запускает ладонь в его штаны и сильно сжимает ягодицы. — Ты — тело, — рывком тянет его брюки вниз, кусает в плечо. — Тело с моими отметинами, — проводит пальцами по засосам и меткам. — Тело, которое я обожаю, но не омега, который может носить мою фамилию или рожать мне детей, — толкает его на диван и вжимает лицом в обивку. — Вот твое место. — Лжешь! — шипит Юн, в котором на смену обиде пришла ярость, и пытается развернуться. — Ты лжешь! — повторяет омега, цепляясь за спинку дивана. — Обманывай себя, продолжай, я твоим словам не верю, — все-таки разворачивается и нагло смотрит прямо в глаза, пока Чонгук, скинув в сторону свою рубашку, расстегивает брюки. — Я верю твоим глазам, — жмурится, когда альфа припадает к его горлу, и зарывается пальцами в черные волосы. — Верю прикосновениям, — сам приподнимает бедра, помогая Чонгуку раздеть его. Альфа замирает, также крепко держа его в объятиях, шумно дышит в его горло, Юн еще больше расслабляется. Омега шире разводит ноги, почувствовав его руки, проскользнувшие на ягодицы. Он откидывает голову назад, прикрывает веки и задерживает дыхание, чувствуя, как Чонгук его растягивает. Альфа, как и всегда, балансирует на самой грани между нежностью, рвущейся изнутри, и грубостью, родившейся из-за жажды обладать. Юн знает его. Знает, может, не лучше, но так же, как его папа. Чувствует его настроение по запаху, по тяжести шагов. Угадывает его желания по тону голоса. Знает его каждый взгляд, жест, следит за скольжением ладони по обнаженному животу, читает по пальцам, которые пишут на его теле код, известный только омеге. — Я знаю, что я не просто тело, — прерывисто говорит Юн, кусает свои истерзанные губы, чувствуя, как в него плавно толкается член. — Замолчи, — прикрывает ладонью его губы альфа и переходит на толчки. Юн крепче обнимает сильные плечи и с улыбкой на губах отдается в его власть. Он знает, что Чонгук не обидит, уверен, что не навредит. Сколько у него было шансов сделать ему больно, заставить захлебываться в слезах, умыться своей кровью. Сколько было угроз, но не реализовалась ни одна, кроме той, что омега все еще в плену. Чонгук тоже поймет. Он примет единственную истину, что им без друг друга никуда. Примет и поможет Юну в этой борьбе, где его враг не человек, а сгусток чистейшей первозданной боли. Он выгибается как кот под ним, стонет сладко и тягуче, не дает от себя оторваться, дурманит запахом и жаром. Когда он распахивает веки, то сталкивается с затуманенным взглядом черных глаз, тянет руки, обхватывает его лицо и раскрывает губы, впуская в свой рот горячий язык. Они всегда целуются так — долго, горячо, мокро, и не могут оторваться. Чонгук проглатывает его стоны, толкается глубже, заставляя омегу чертить ногтями узоры на покрытой чернилами коже. Они кончают одновременно, но не отлипают, пытаются отдышаться, так и слившись воедино. — Я не соглашусь, — еле шевелит губами выдохшийся омега, убирает с его глаз мокрую челку. — Ты будешь умолять меня сказать «да», и я не соглашусь. Все, что ты можешь от меня получить — это держать меня в четырех стенах и выуживать ласку угрозами. Будто я не вижу, как ты смотришь, — касается губами его губ, скользит к подбородку, никак не выровняет дыхание, но не умолкает, — как ласкаешь меня и как обнимаешь. Ты не делаешь мне больно, не заставляешь. Это я сам, я сам тебе разрешаю и я сам этого хочу, — шепчет и отодвигается. — Не ошибись, Чонгук. Не разрушь то, что пока и так слишком хрупко, — омега кое-как встает на ноги, собирает с пола одежду и идет обнаженным к лестнице. Чонгук так и остается внизу, он застегивает брюки, идет к бару и, налив себе выпить, возвращается к дивану, пропитанному запахом их секса. Юн в его доме, под полным его контролем, куда он денется, где спрячется, что Чонгук его не найдет. Чонгуку не нужно переживать о его угрозах, ведь этот омега и правда может быть с ним вечность, так от чего тогда холодок проходится по спине? Почему его напугало то, как Юн говорил и как смотрел? Он не может его потерять и испугался не только слабых угроз омеги, но и своей реакции на них. Жениться? Чонгук скорее выстрелит себе в висок, чем сделает это — он в этом уверен, но это не значит, что он не хотел бы. Чонгука разрывает не просто между двумя омегами. Он не был на могиле отца последние два месяца, потому что считает себя недостойным. Как он может допускать мысль о связи с омегой Ким? Почему он позволяет себе даже думать об этом? Чонгук окончательно сошел с ума и ему пора вправить себе мозги. Он потерял отца из-за выстрела в спину, его папа обречен на жизнь без своего любимого, а он смеет думать о семье с омегой, в котором течет кровь их врага. Некоторые поступки непростительны, и не важно, что стоит на кону, Чонгук больше себе такую слабость даже мысленно не позволит. Он оставляет стакан на столе, поднимается наверх, в их уже ставшую общей спальню, и ложится в постель. «Он такой же, как его отец», повторяется в голове альфы голосом папы, но почему тогда рядом с ним ему так тепло? Почему Чонгук только сейчас, после того, как в этом особняке поселился омега с лисьим разрезом глаз, начал называть его домом? Юн просыпается, почувствовав его руки вокруг себя, льнет к его груди и снова засыпает.***
Утром Юн снова просыпается один. Закончив с утренними процедурами, он подходит к окну и видит внизу серый бентли Юнги. Поняв, что у них гость, он долго красится, укладывает волосы и, выбрав бежевый трикотажный костюм, идет вниз. Чонгук завтракает с папой на террасе. Юн подходит к столу и, стараясь не смотреть на альфу, идет прямо к Юнги, и кладет на стол перед ним нож, который взял на кухне. — Я подумал, что крови много будет, — с улыбкой начинает омега, поглядывая на мужчину перед ним. — Честно говоря, я удивился, что вы не предложили мне яд, а потом понял, что у Чонгука бы возникли вопросы, откуда я его достал, — омега чувствует буравящий правую сторону лица взгляд Чонгука, но запрещает себе оборачиваться и уж тем более сдаваться. — Простите, но вынужден отказаться от вашего предложения. Пусть моя жизнь последние месяцы невыносима, но убивать себя я не хочу. Ни один мускул не дергается на красивом лице Юнги. Он подносит чашечку с дымящимся кофе к губам и медленно делает глоток под тяжелым взглядом сына. Чашка возвращается на блюдечко, и в ушах Юна еще долго отражается эхом легкий звон фарфора. — Не буду вас смущать, — схватив яблоко из блюда, отходит Юн. — Тяжко, небось, завтракать с сыном врага, подавитесь еще, — омега идет обратно к лестнице, оставив сына и папу наедине. Только закрыв за собой дверь, омега с шумом выдыхает, а потом, ринувшись к графину, опустошает его почти на половину. Он пошел на отчаянный шаг, он фактически бросил себя на растерзание тигра, но и молчать он больше не мог. Чонгук должен знать, что замышляет его папа, и постараться защитить Юна. Никто кроме него этого сделать не сможет. Чонгук ничего не говорит. Он допивает свой кофе и так же молча провожает папу до его автомобиля. Два дня Чонгук в особняке не появляется. Юн сперва злится, что альфа его игнорирует, а потом начинает переживать. Он начинает думать, что возможно альфа нарочно держит дистанцию, чтобы не размазать его по стенке за ту выходку. Он спрашивает у охраны про их босса, ему ничего, как и всегда, не говорят. Тогда он придумывает новый сценарий и даже решает, что папа убил сына, а потом сам смеется бреду в своей голове. На самом деле Юн знает, что он поступил рискованно, выложив на завтраке замысел Юнги, но тогда ему казалось, что это хорошая идея — Чонгук остановит папу и не даст ему приближаться к омеге. Сейчас же ввиду отсутствия альфы в особняке, Юну начинает казаться, что Чонгук сам его убьет и окончательно развеет его мечты о каких-либо чувствах. Утром третьего дня без Чонгука Юн сидит на ступеньках, дышит запахом скорой зимы, подсчитывает в уме, в каком месяце в этом городе, сплошь усеянном костями павших за власть, расцветет цветок любви и видит, как автомобиль альфы заезжает во двор. Юн ни о чем не думает, даже про обиду забывает, подскакивает на ноги и подбегает к вышедшему из машины Чонгуку. — Если тебя убьют, то сколько должно пройти дней, чтобы меня отпустили? — выпаливает омега и замечает, насколько Чонгук угрюм. — Садись в машину, — бросает Чонгук, в глаза не смотрит. — Я переоденусь, — теряется Юн, который все еще в халате поверх пижамы. — Не нужно. Омега на дрожащих конечностях обходит автомобиль и садится на сидение. — Куда мы едем? — уже в салоне робко спрашивает омега, воображение которого рисует ему его же казнь. — Где ты это сделаешь? — пальцы судорожно цепляются об острые коленки. Альфа молчит. — Убьешь меня? — у Юна губа дрожит, и прямо сейчас он ненавидит себя за свою глупость. — Только не на кладбище, сделай это быстро и не больно, — омега уже готовится разревется, а Чонгук так же много курит и будто бы его вообще не замечает. Когда автомобиль въезжает во владения первого дома, Юн все понимает. — Ты везешь меня домой? — спрашивает уставившийся на альфу парень. Чонгук отвечает по рации, Юн слышит голос отца, и им открывают дорогу до особняка. — Ты возвращаешь меня? Ответь! — цепляется за его руку омега. — Да. — То есть, как? — пальцы на руке мужчины разжимаются. — То есть, я рад. Да, я очень рад, — рассеянно тараторит парень. — Думаю, я наигрался, — останавливает машину в середине двора Чонгук и поворачивается к бледному парню. — Месть тебе меня удовлетворила, а с твоим отцом я разберусь отдельно. — Вот так, значит? — нервно усмехается Юн, следя за идущими к ним телохранителями отца. — Выйди из машины, — холодным тоном приказывает альфа. — Чонгук, не нужно мести, не нужно вражды, — вновь льнет к нему омега, — за нас уже все решила природа. — Я сказал выйди или я заставлю, — вновь смотрит на него, и от враждебности в его взгляде у Юна кожа с треском расходится. — Пожалуйста, не так, — рукавом утирает слезы омега. — Не обижай меня словами, не смотри так. Неужели ты ничего не испытываешь? — вновь льнет к нему, но альфа его грубо отталкивает, и Юн бьется о дверцу. Видимо, Юн снова ошибся. Нет в этом взгляде не то чтобы любви и нежности, в нем даже нет сострадания к тому, кто сейчас давится и пихает обратно вынутое и подаренное второму сердце. — Хорошо, — тянется дрожащей рукой к дверце переставший плакать омега. — Я ухожу, но ты приедешь к этому дому и не за местью, Чонгук, — облизывает сухие губы, взгляда не прерывает. — Я буду ждать тебя, чтобы сделать тебе так же больно, как это делаешь ты сейчас. Ты придешь, но я с тобой не пойду. Я выберу своего отца, как и ты выбрал своего. — Я переживу, — ядовито скалится альфа, в котором нет ни намека на какие-то чувства. Такое ощущение, что Чонгук приехал выполнить очередное дело, хочет поскорее его завершить и поехать по остальным. — Не переживешь, нам с тобой друг друга не пережить! — в голосе Юна чувствуются нотки надвигающейся истерики. — Твой папа пережил? — Не смей сравнивать себя с ним! — рычит Чонгук, и Юну кажется, что он его ударит. Это захлопывает крышку гроба, в который Чонгук наряду с его телом уложил все его надежды и только недавно родившиеся мечты. — Не буду, но ты лучше твоего отца, и ты не повторишь его ошибки, — открывает дверцу омега. — А я сильнее твоего папы, я тебе шанса не дам, будешь ползать на этом дворе и молить меня вернуться. Если ты сейчас меня прогонишь, я тебе этого не прощу. Не прощу, что ты выбрал его. Чонгук спускает стекло, кивает ехавшему за ними Кристиану, и Юн, поняв, что его будут волочить, выходит. Как только омега покидает салон, автомобили разворачиваются и выезжают со двора. На пороге дома Юн, не реагируя на ожидающего его отца, вновь оборачивается и смотрит вслед гелендвагену. — Сынок, — обнимает его вышедший за охраной Намджун, но Юн только приваливается к нему всем телом, чтобы не лечь на мраморный пол, и ничего не чувствует.***
— Я избавился от него, — Чонгук подходит к окну, у которого с бокалом вина в руках стоит Юнги и любуется ночным городом. — Я выбросил эту мразь, считающую себя умнее, на порог Ким Намджуна. Прости, папа, что я на время сошел с пути, что позволил похоти затмить мне глаза. — Все хорошо, сынок, я же знаю, что ты верен только мне, и сердце твое у меня, — ставит бокал на столик омега и обнимает сына. — Я тебя расстроил, но клянусь, я все исправлю, — утыкается лицом в его плечо Чонгук. — Больше омега Ким меня не интересует, и я отомщу тому, кто сделал тебе больно. Ким Намджун умрет самой страшной смертью, а его омега поймет, каково это похоронить своего альфу. — Это будет прекрасным подарком твоему папе, — гладит его волосы Юнги. — Я знаю, что ты не опозоришь имя отца и никогда бы не связался с таким, но в то же время я понимаю, что иногда мы сходим с пути. Я рад, что твое помутнение прошло. — Только моя любовь к тебе никогда не пройдет, — целует его руки Чонгук, а потом снова крепко обнимает.***
Моросит. В обители мертвых, как и всегда, абсолютная тишина и покой. У могилы в глубине кладбища стоит черная фигура с охапкой цветов и долго смотрит на камень, словно ждет, что оттуда ему ответят. Хотя, кто знает, может, иногда они все же отвечают, ведь в глазах омеги с цветами нет скорби, а одно умиротворение, будто бы он пришел к тому, кто все еще жив и все еще его чувствует. Юнги любит это место за тишину, тут даже птицы умолкают, стоит им пересечь территорию кладбища, а ветер не беспокоит здешнюю траву. Только один раз на кладбище было шумно, хотя шум этот был в воспаленном сознании омеги в утро, когда он хоронил свое сердце. Юнги не смирился тогда и не может смириться до сих пор. Он, наверное, никогда и не смирится, ведь это, по его убеждению, будет означать отпустить. Может, их с Чонгуком сейчас и разделяет слой черной земли, но Юнги знает, что земля будет и его пристанищем, значит — это расставание временное и он может справиться. — Любимый, прошло столько лет, а будто бы вчера ты просил меня по телефону поцеловать Чонгука, — присаживается на скамейку рядом с покрытой бархатцами могилой Юнги. — Я сделал уже все, чтобы быть рядом с тобой. За мои грехи меня к тебе и отправят, не сомневаюсь, но я сделаю столько же, если понадобится, — улыбается, обнажая десна, не чувствует, как дрожит под ногами земля из-за драгоценной улыбки. — Моя армия самая сильная во всем регионе, товар, который я продаю, не найти больше нигде, за контракты со мной люди убивают своих братьев, и ты, наверное, ругаешь меня, что с такой властью и возможностями я до сих пор не отомстил за твою кровь, — опускает глаза. — Я работал все эти годы не покладая рук. Я не знал, что такое сон и еда, лишь бы спасти твое дело и обезопасить наше сокровище, сделать его настолько сильным, чтобы к нему не мог подобраться даже дьявол. Я это сделал, — грустно улыбается. — Твой сын взял у тебя лучшее — его боятся, его уважают, и, признаю, без него мы бы не были королями этой части света, но сегодня я впервые приехал к тебе не для того, чтобы делиться его успехами, а чтобы пожаловаться, — перебирает цветы Юнги и, развернув бумагу, достает маки. — Наш сын мне солгал, — говорит пропитанным горечью голосом, рука с цветами на миг замирает в воздухе. — Я знаю, что он пока слишком молод и многое не понимает, но мне больно все равно, — прячет блестящие глаза в усилившимся дожде, не показывает ему свою секундную слабость. — Он вернул омегу Намджуну, потому что понял, что я хочу его убить. Он вернул его, чтобы тот выжил, а вовсе не из-за любви ко мне. Наш милый Чонгук-и думает, что может обмануть папу, — с обидой выпаливает Юнги и сжимает кулаки. Головка одного мака, не выдержав, падает на землю. — Мне придется бороться с его чувствами, и сегодня я окончательно убедился, что они у него есть. Он доказал это своим поступком и вонзил мне в сердце нож. Представляешь, он готов терпеть разлуку с ним, лишь бы убрать его из моего поля зрения, лишь бы доказать мне, что он ему безразличен, — раскладывает маки поверх бархатцев, с нежностью поглаживает черный камень. — Любимый, грядет война, и я впервые боюсь, потому что на кону не только жизнь моих врагов, но и сердце нашего сына. Я так не хочу его разбивать, но боюсь, что мне придется, потому что в этом мире вечные только моя любовь к тебе и ненависть к Кимам. Он со временем поймет это. Поймет и простит меня. Юнги раскладывает цветы и на второй могиле, а потом, поднявшись, берет последний букет, и идет к третьей, которая напротив могилы его альфы. — Я завидовал тебе, видя его отношение к тебе, — опускается на корточки перед белым мрамором Юнги, ладонями вытирает с него капли с плачущего вместе с ним неба. — Завидовал, что ты потерял рассудок и не переживал это горе каждую секунду, как я, — кладет на могилу белые лилии. — А сейчас я завидую, что ты уже мертв, а я нет. От меня ждали того же, что сделал и ты. Ждали, что я убью себя, но у меня не было права даже на это, — утирает одинокую слезу Юнги, и через мгновенье в его глазах снова блестит сталь. — Надеюсь, тебе там лучше, чем было здесь в этих белых стенах. Надеюсь, ты веришь мне и знаешь, что я отомщу за вашу смерть. Я сделаю это, даже если мой сын меня возненавидит.***
— Детка, ужин готов. Юн слышит голос папы еще будучи в ванной. Он высовывает голову в коридор и, прокричав, что скоро спустится, оставляя мокрые следы на полу, идет к зеркалу. Юн рад быть дома, несмотря ни на что. Рад, что родители помирились, и пусть тучи над их головой сгущаются, видеть их сейчас счастливыми делает счастливым и его. Он собирает влажные волосы в резинку на затылке и, повернувшись к зеркалу боком, поглаживает пока еще еле заметный живот. — Ты, любовь моя, или закончишь это ультранасилие, или твой отец разобьет и похоронит не одно, а два сердца, — шепчет омега и разбито улыбается своему отражению.