Лиса решила с тигром поиграть, лиса надеется, что всё учла.
Автоматная очередь не прекращается уже как несколько минут. Вспышки огня отражаются в окнах стоящих во дворе автомобилей, а запах пороха доходит даже до второго этажа. Юнги опускает шторы, проходит к трюмо и, сев на пуфик, тянется за баночкой крема, который заставит мерцать и так прекрасную кожу омеги. Со двора всё ещё доносятся крики, теперь уже отдельные выстрелы и звук разбивающегося стекла. Дом в пригороде охраняли всего лишь пять человек. Юнги нарочно выбрал его, чтобы ему сильно не мешали. Жаль, что пятеро молодых альф погибнут, но жизнь детей Домов проходит рука об руку со смертью, и они не умрут зря, они положат свои жизни ради процветания Первого Дома. Во всяком случае, именно этим Юнги сейчас и заставляет умолкнуть выскабливающую его душу совесть. Он густо красит ресницы тушью, напевая что-то про «прикури мне сигарету, приложи к губам, у меня тысяча причин не верить тебе». Кажется, разносят входную дверь, теперь крики уже с первого этажа, опять стреляют, слышна короткая автоматная очередь. Юнги касается тинтом губ и, равномерно распределив его пальцем, тянется за длинной тонкой серьгой, лежащей в открытой коробочке. Он вдевает серьгу в правое ухо, любуется тем, как красиво поблёскивает под искусственным светом металл. Отец будет очень зол, но он сейчас слишком далеко, чтобы суметь изменить ситуацию. Юнги надеется, что до него весть о нападении на Дом дойдёт намного позже, иначе это испортит весь план. Внезапно наступает относительная тишина, слышен только хруст гильз под чужими ногами. Он совсем рядом, между ними лестница, и то Юнги не уверен, что он уже её не миновал. Омега поднимается с пуфика и придирчиво осматривает свой внешний вид. На нём облегающие ноги, как вторая кожа, чёрные скинни брюки и свободная белая полупрозрачная блузка с глубоким вырезом, один край которой он заправляет в брюки. Продолжая напевать скорее для уверенности, чем для удовольствия, он подходит к двери и, повернув ручку, выходит в коридор второго этажа и идёт к лестнице. В этом городе два Бога, и Чон Чонгук, который хладнокровно следит за гибелью людей внизу — глава Второго Дома. Юнги — сын главы Первого Дома. Решение о сегодняшнем представлении омега вынашивал в себе весь последний год, он взвесил все риски и потери, несколько раз его откладывал, но больше так жить невозможно. Что бы ни говорил отец и как бы ни успокаивал парня тем, что разберётся, что всё решит, вот уже двадцать лет ничего не меняется. Юнги сделает то, что не смог сделать его отец. Он избавит себя от проклятия, нависшего над ним с самого рождения. Именно поэтому омега тайно прилетел в столицу, разместился в домике на окраине и заманил зверя. Сам Юнги к его ногам не пойдёт. Это он нужен Чонгуку, так пусть придёт и заберёт. Санкции, штрафы, ограничения в передвижении — Чонгука ничто не берёт. От чего-то он может откупиться, от другого его покрывают влиятельные партнеры или те, кого он подкармливает. Открытые столкновения заканчиваются полным уничтожением противника, и Совет, и городские власти признают, что силой сидящего на золотом троне, который выстроен на деньги от продажи порошка, альфу не свергнуть. В итоге последние пять лет Совет закрывает глаза на проделки Второго Дома, и все его наказания ограничиваются денежными штрафами. Даже отец признаёт, что на Чона нет управы. Не было. Юнги надеется на природу, переступает через себя и делает шаг, который будет стоить ему или жизни, или закончит эпоху правления Второго Дома. — Ну же, перестаньте его прятать, я всё равно его найду, — сидит перед харкающим кровью, умирающим от пулевого ранения мужчиной глава второго Дома. Он проводит сплошь забитыми татуировками пальцами по его лбу и тыкает меж глаз. — Тут будет дырка. Чон хлопает мужчину по щеке, размазывает по ней его же кровь, а потом, приставив дуло пистолета ко лбу, спускает курок. Он поднимается на ноги, разминает шею, вскидывает руку, бросает взгляд на поблёскивающие на запястье Patek Philippe и, раздраженно выдохнув, идёт к следующей жертве, стоящей на коленях рядом с его людьми. — Тоже будешь строить из себя героя? — вертит в руке пушку. — Умрёшь за какого-то гадёныша? — Меня ищешь? — на верху лестницы останавливается омега, который, как бы ни старался не смотреть на залитую кровью гостиную, смотрит, потому что кровь везде. Да и лучше смотреть на неё, чем на того, от кого собственная кровь в жилах сперва замедляется, а потом и вовсе стынет, закупоривая грозящиеся лопнуть от напряжения сосуды. Альфа выстреливает в мгновенно завалившегося на бок мужчину, не отрывая глаз от красивого омеги, и идёт к подножию лестницы. — Тебя, принцесса, — скалится, следя за тем, как уверенно спускается вниз парень. Юнги минует последнюю ступеньку и, переступив через валяющуюся на полу одну из любимых ваз папы, останавливается напротив. — Ну, привет, — щурит глаза Чон, изучая омегу. — Здравствуй, Чон Чонгук, или мне стоит величать тебя "господин Чон", как и всем? — нагибает голову чуть в бок омега и улыбается. Чонгука клинит. Улыбка застаёт его врасплох. Ему кажется, что всё вокруг замирает, даже раздражающее тиканье настенных часов, которое отсчитывалось в голове Чонгука с момента, как он переступил порог особняка, прекращается. Нутро альфы сбрасывает обложившие его ледяные пластины и, вслед за озорными огоньками в глазах омеги, синим пламенем вспыхивает. Чонгук будто не на месте бойни, которую сам же устроил, где чёрный так зловеще переплетается с красным, а посередине залитого солнечным светом поля. Источник этого света находится перед ним, и стоит улыбке сползти с малиновых губ, как всё вокруг вновь меркнет, швыряет альфу в его привычную и удобную реальность. — Величай меня своей смертью, — недобро усмехается Чонгук, у Юнги по спине холодок пробегает. — Я её не боюсь, — томно поднимает ресницы омега, прекрасно знает, как действует на откровенно пожирающего его взглядом альфу, прекрасно знает, как насыщенно и вкусно пахнет в преддверии течки. Юнги рассчитал всё до мелочей, и даже день, в который они должны будут встретиться. В течку он пахнет безумно, но за день до неё этот тонкий аромат лесных ягод особо вкусен, особо притягателен. Никто бы не устоял. Даже Чон Чонгук не устоит. Чонгук протягивает руку, поглаживает нежную, как лепестки роз, кожу на щеке и размазывает по ней ещё не засохшую на руках чужую кровь. Клеймит ею. Юнги не сбрасывает руку, напротив, щекой трётся, нюхает пропитанные запахом пороха, крови и табака пальцы, чётко различает среди этой смеси природный запах альфы. Чонгук руку не отнимает — касаться хочется так сильно, что в ушах скрежет собственных зубов стоит, вся реальность за пределами этих полутора метров площади зыбкая, картинка размытая, только омега перед ним такой же чёткий, яркий, манящий. Юнги тянется к его руке, в которой зажат пистолет, медленно пальцами по локтю ниже скользит, оглаживает костяшки, осторожно поднимает её и прижимает дуло к своей груди. — Давай, сделай то, что сделал твой отец с твоим папой. Не нарушай традиций, — на дне глаз ни толики сомнений, голос уверенный. Чонгук за этим и приехал, поэтому и искал его столько лет, всё дорваться пытался. Он сперва думал, что то, что сын его злейшего врага, которого он столько лет прятал, внезапно вернулся в город — ловушка, но даже опасения его не остановили. Слишком долго он искал его, слишком долго ждал удобного случая, каждый день, полный как достижений, так и провалов, о мести не забывал. Чон взял с собой своих лучших людей, нарушил все возможные правила Совета и, оставляя за собой вереницу трупов, дорвался до омеги. Как Чонгук и думал после полученного вчера сообщения от анонима — омега его ждал, ведь не слышно сирен, нет людей Совета, а самое главное, глава Первого Дома не в стране. — Не таким я тебя представлял, — ухмыляется Чонгук, смотрит на серьгу, следует за ней, как за указателем, спускается к шее, к выпирающим ключицам, на которых хочется сомкнуть зубы. Юнги от его взгляда ёжится, но ничем свой страх не показывает, только инстинктивно свободной рукой ворот блузки поправляет, потому что в глазах альфы он видит себя полностью обнажённым. — А каким? — с трудом заставляет себя улыбнуться омега. Чонгук не отвечает. Он не скажет тому, кого к смерти приговорил, что не представлял его настолько красивым, что в нём зверь кости грызёт, рёбра разводит, вырваться хочет. Юнги держит его руку с пистолетом, пальцами поглаживает, и от прикосновений в Чонгуке неведанный доселе голод просыпается. — Ну же, нажми на курок, послушайся меня, — его грудной голос напичканного бомбами концентрированной ярости альфу обезвреживает, обрезает правильные провода, заменяет её жаждой полного обладания. — Или пожалеешь. Чонгук давит пистолетом сильнее, Юнги морщится, дуло, которое не умолкало последние минуты, всё ещё теплое, но там, где оно в грудь упирается, холод расползается. Говорить о смерти легко вплоть до того момента, как она у порога встанет. Юнги её дыхание за спиной чувствует, вместо пистолета её костлявую руку видит. Альфа становится вплотную, опаляет дыханием его лицо, нюхает. — Я никогда ни о чём не жалею, — в ухо шепчет, ловит зубами серьгу, оттягивает. — Каждая следующая минута, — трётся о легкую щетину щекой Юнги, — каждое следующее моё слово, мой взгляд, — сам шею открывает, подставляет под горячие губы. — Каждое твоё ко мне прикосновение, и ты не сможешь меня убить. Ты стоишь на грани и или толкнёшь меня в пропасть, или сам в неё полетишь. Юнги становится на цыпочки, опирается одной рукой на его плечи и, приблизившись к уху, выдыхает: — Один щелчок. Прижатый к груди пистолет исчезает, Юнги еле сдерживает вздох облегчения, прячет торжествующую улыбку. — Проводите принцессу к машине, — оборачивается к своим людям Чон и отходит.***
Юнги, сидя на заднем сидении чёрного GMC Yukon, смотрит сквозь окно на ночной город, который принадлежит и его отцу. Чонгук в другом автомобиле впереди. Никакого преследования или препятствий на пути нет. Юнги выдыхает, но всё равно от страха расслабиться не может. Страшно до такой степени, что аж подташнивает. Юнги стойко держался в гостиной особняка, вроде ничем себя не выдал, а сейчас расползается по сидению, как изрешечённый мешок, и радуется, что альфа не в этой машине, его страх не видит. Ему постоянно приходится сжимать пальцами свои колени, которые от напряжения трясутся, он старается не привлекать внимания двух бугаев на переднем сидении. Он знал, что будет тяжело. Знал, когда вернулся в город без предупреждения, когда не послушался отца и решил поиграть с Чоном. Но этот страх обязательно пройдёт, пока всё именно так, как Юнги и хотел, как распланировал, значит, и дальше сработает. Двадцать лет Юнги провёл, скрываясь в разных частях мира, вздрагивая от каждой тени и со страхом поглядывая в глазок. Двери, города, страны менялись. Страх, что Чон Чонгук его найдёт, оставался. Отцу не понять, каково это, когда даже от всколыхнувшейся занавески вскрикиваешь, когда живёшь в вечном ожидании своей смерти, и она не в чёрном плаще и с косой. У смерти Юнги адский оскал, выбивающий дух взгляд, стальная хватка и упёртость, которой мир доселе не встречал. Лучший способ победить страх — это столкнуться с ним лицом к лицу. Юнги свой выбор сделал, со своим страхом лично познакомился. Отец Юнги начал терять влияние, торговля оружием перестала приносить доход, потому что занимающийся до этого «белой смертью» Чон теперь активно прибирает к рукам и рынок оружия. Чонгук, как и его отец, проигнорировал все правила Совета, напал на Дом Кимов и даже забрал сына главы первого Дома. Юнги надеется, что эта выходка не навредит отцу, из-за чего и радуется тому, что идея с домиком на окраине сработала и внимания не привлекла. Ещё в детстве Юнги случайно подслушал разговор родителей о том, что Чонгук его истинный, тогда эта информация ему ничего не дала, но именно она позже послужила толчком к тому, что он придумал свой план избавления от Чонгука. Истинность в современном мире явление редкое, часто игнорируемое, ведь люди не ждут годами истинных, создают семьи, заводят пары и молят высшие силы, чтобы она так и не появилась. Но она приходит. Не ко всем, конечно, но те, кто встречает её поздно, заканчивают предыдущие отношения, оставляют детей, и чаще она рушит именно две семьи. Находятся и смельчаки, которые пытаются её отрицать, но истинность, стоит приоткрыть для неё хоть немного дверцу, врывается в сердца и мысли партнёров, как ураган, и, даже будучи отрицаемой, не уходит, сжирает двоих, полностью опустошает, ставя перед фактом — или вместе, или никак. Истинность легче игнорировать ни разу не пообщавшись с истинным, не прикоснувшись, не заглянув в глаза, а стоит паре хоть немного сблизиться, то она, как раковая опухоль, весь организм под свой контроль берёт, сжирает волю и не считается с разумом. Чонгуком невозможно управлять силой, Юнги будет контролировать его по-своему. Давно пора выйти из тени и занять положенное ему место. Бронированные автомобили пересекают условную границу владений второго Дома. Юнги был в этой части города совсем маленьким, до того, как покинул страну и начал скрываться, и теперь его не узнать. Высотные здания, неоновые вывески, залитые светом фонарей чистые улицы, которые кишат гуляющими в выходной день людьми. Вереница автомобилей заезжает на абсолютно безлюдную улицу, по обе стороны от которой сплошные стены. Они едут по наземному тоннелю полчаса и наконец-то въезжают в вымощенный крупной серой плиткой двор. Юнги так и сидит в автомобиле, поглядывает на то, как из других машин выходят вооружённые люди. Все автомобили, кроме того, в котором сидит Юнги, и чёрного матового Гелендвагена впереди, объезжают двор и исчезают из поля зрения. Дверь рядом с омегой распахивается, и спрыгнувший вниз парень видит курящего у мерседеса и разговаривающего с бритоголовым альфой Чонгука. Юнги топчется на месте, а потом делает шаг в сторону, но мгновенно застывает, прибитый к полу острым взглядом чёрных глаз. — Проводите принцессу в спальню, — приказывает Чонгук и снова отворачивается. Юнги знал, что его не ужинать привезли, более того, на это и рассчитывал, но не ожидал, что всё будет развиваться так быстро. Похоже, отец был прав, Чон Чонгук — хищник, если вцепился в жертву зубами, пока не выпотрошит, не отпустит. «Представляю, как ты бесился, не в силах найти меня так долго», — злорадствует Юнги и проходит в огромную спальню. Он, ступая по бежевому ворсистому ковру, подходит к окну и просит воды. Лучше было бы виски, но Юнги не трус, чтобы храбриться за счёт алкоголя. Чон Чонгук думает, что правила игры устанавливает он, но он ошибается. Юнги укротит этого зверя, наденет на него ошейник и будет им управлять в своих интересах. Получив то, что нужно — Юнги от него избавится. Первый Дом давно должен был вернуть свою славу и стать «первым» не только на словах. Чонгук, даже если не знал об истинности, уже это понял, Юнги ещё в доме это в его глазах прочитал. Этот альфа его на руках носить будет, а отец ещё похвалит омегу за тонкий ум, и плевать, что путь к вершине у Юнги будет не совсем правильным. Понятия «правильный» в бизнесе, где всё строится на чужих костях, и не должно быть. Юнги этот урок с детства усвоил, недаром он в семье когда-то самого могущественного Дома родился. Юнги достаёт из кармана мобильный, отключает его и, положив на тумбочку, идёт к двери и забирает бутылку воды. Напившись, он вновь возвращается к окну и, к своему ужасу, понимает, что Чонгука внизу нет, а значит… — Нравится у меня? — омега вздрагивает от неожиданности и, обернувшись, смотрит на прислонившегося плечом к косяку двери альфу. Он теперь без пиджака, рукава чёрной рубашки закатаны до локтя, тату с пальцев поднимаются наверх, скрываются под тканью. Есть в этом альфе что-то демоническое, и, кажется, именно сейчас Юнги понимает, что слишком многое на себя взял. — Мрачно, выдержанно, всё в твоём стиле, — пожимает плечами омега и, несмотря на орущую в голове мысль — сбежать — пытается расслабиться. — А ты знаешь мой стиль? — отталкивается от двери и идёт к нему Чонгук. — Знаешь меня? — Наслышан, — хмыкает Юнги, стараясь не дёргаться от близости мужчины. — Зато я точно знаю, чего ты хочешь, — растягивая слова, добавляет. — И чего же я хочу? — вкрадчиво спрашивает альфа, ещё ближе становится, оставляет меж их губ пару миллиметров. Юнги взгляда не отводит, назад не дёргается, поднимает руки и медленно начинает расстёгивать свою блузку. Проследивший за его пальцами Чонгук довольно усмехается. — Ты смелый парень, — очерчивает пальцем ключицы, от желания прикоснуться к которым подушечки ещё с особняка Кимов горят. — Не боишься меня? — Скорее не люблю ходить вокруг да около и не хочу отрицать, что у нас с тобой взаимная тяга, — блузка соскальзывает вниз, обнажая красивые плечи, а Юнги, прикусив нижнюю губу и не прерывая зрительного контакта, тянется к поясу брюк. Омега только расстёгивает пуговицу, как Чонгук, положив ладони на его задницу, резко вжимает его в себя. — Дальше я сам, люблю раздевать таких куколок, — ладони поднимаются выше и через пояс залезают под брюки. Он грубо мнёт половинки, слышит утробный рык своего зверя, бредящего мыслью вонзиться в них зубами. Он растирает омегу по себе, вжимает в себя так сильно, что грозится переломать, показывает ему своё возбуждение, заставляет прочувствовать каждой клеткой. Юнги боится такого напора, сам на себя злится, что распаляется, тянется к сильному альфе, что является причиной стольких лет страданий, но действует на него так, что ноги подкашиваются. Наверное, виновата течка и истинность, потому что хотеть своего врага в планах омеги не было, но это Юнги даже на руку, секс не придётся терпеть, и, возможно, он даже доставит удовольствие. Юнги лежит на постели, пока Чонгук сдирает с него оставшуюся одежду и сам раздевается. Омега смотрит на разинувшего пасть Демона, выбитого на его спине, на перекатывающиеся мускулы, невольно свои тонкие запястья с его сравнивает, даже представлять, насколько тяжелая у него рука, не хочет. Чонгук его красотой любуется, нагнувшись, поглаживает стройные ноги, от щиколоток до бедра ладонями проводит, от каждого прикосновения будто лёгкий удар током получает. Омега Ким – чёртово произведение искусства, никаких изъянов, сплошное совершенство. Чонгук не сомневается, что парень с ним играет, и сам от соблазна с ним поиграть не отказывается. Чонгук хищник, привык жертву выслеживать, в свои сети заманивать, лабиринтами к гибели вести, но этот омега сам пришёл. Своей добровольной сдачей он весь азарт убил. Юнги приглашающе разводит ноги на чёрном покрывале, заворожённо пальцами по татуировкам нависшего над ним альфы проводит — Чонгук про игру забывает. — Пулевое, ножевое, пулевое, — нажимает омега на раны, одна из которых ещё свежая. — У тебя течка скоро, — вылизывает его горло Чонгук и поднимается к губам. — Возможно. — Ты так сладко пахнешь. Пахнешь, как земляника, нет примесей, ничего постороннего, но при этом ты не похож на ангела, скорее демон-искуситель. Чонгук не знает, почему этот омега на него так действует, но признаёт, что впервые его так сильно к кому-либо с первого взгляда тянет. Омега — чистая концентрированная похоть, даже без контакта передаётся. Один взмах ресницами в Чонгуке всё нутро пробуждает, заставляет весь разум испариться и каждую клеточку организма наполняет животным желанием сделать его своим. — Тебе нравится то, что ты видишь? — водит руками по мощной груди, скорее неосознанно ладони барьером между ними выставляет, Юнги. — Очень нравится, — нюхает его волосы Чонгук, спускается к губам, дразнит, покусывает, облизывает. Юнги поглаживает его спину, к плечам поднимается, чувствует пальцы меж ягодиц, необдуманно назад тянется, но его будто гвоздями к кровати прибивают и в губы впиваются. Чонгук хотел поцеловать, попробовать, а теперь оторваться не может, кусает, сосёт, забывает обо всём. Целоваться с ним умопомрачительно. Чонгук ходит по тонкому льду, один неверный шаг, и не он под него провалится, а омега в его руках от потери крови скончается, потому что альфа хочет его до дна, до самого конца. Он настолько сильно хочет его чувствовать, что боится, как бы кожа под пальцами не разошлась и кости бы не раскрошились. Вонзиться, разодрать, испачкать лицо в его крови, напиться до отключки, потому что так сильно ни к кому никогда ещё не тянуло, так до скручивающихся в спирали внутренностей никогда не вставляло. Блядский мальчишка, в глазах которого звёзды невинность обещают, а то, что из губ льётся, бывалую проститутку уши прикрыть заставит. Чонгук царапает его кожу, мечтает в неё зарыться, нанюхаться, пустить уже его по крови, хотя будто вечность в ней его и таскал, только познакомившись, понял, откуда эта жажда начало берёт. Всё в нём идеально — его повадки кошки, голос, током бьющий, задница, спецом под ладони Чонгука, даже маленькие ровные зубы-жемчужины — альфа языком их пересчитывает, заставляет задыхаться и сам задыхается. Воздух в спальне трещит, искрит, у Чонгука от напряжения, чтобы не сорваться, руки судорогами сводит, венка на шее вздувается. Он хочет его трахнуть, выжать все соки и при этом себя от того, чтобы его не переломать, останавливает. Его только дозами принимать, только бы продержаться и не обглодать кости, ведь Чонгуку очередная доза нужна будет, он уже понимает, что с одного взгляда на него навеки подсел. Юнги так глубоко, так жадно никогда не целовали, он, кажется, от поцелуя кончит, в грудь ладонями упирается и, испугавшись своей реакции, отталкивает. — Трахни меня, — моментально исправляется омега, увидев проскользнувшее в глазах напротив сомнение, разгоняет его улыбкой. Чонгук обхватывает пальцами его лодыжки, разводит ноги, раскрывает для себя, от податливости с ума сходит, но за смазкой не тянется. — Мне будет больно, — возмущается Юнги. — Оближи, — приставляет к его губам свои пальцы альфа, и Юнги обхватывает языком указательный, посасывает. Чонгук давит на губы, Юнги и средний смачивает, заигрывается, в глазах альфы смола вскипает, он взгляда от юркого розового языка оторвать не может. Чонгук убирает пальцы, ловит язычок, со своим переплетает и вновь целует — пошло, мокро, глубоко, чуть ли не до самой глотки. Юнги дрожит от прошибающего удовольствия, от настойчивости, от того, что все его представления об этой ночи в тартарары летят — реальность даже немного с ними не совпадает. Чон отбирает руку, плюет на неё, размазывает слюну по входу, давит на колечко мышц и на омегу смотрит, его эмоции считывает. Юнги выгибается, как бы ни расслаблялся и ноги ни разводил — неприятно. Чонгук будто в него всю ладонь просунул, мучает. Юнги поворачивает голову на бок и, запихнув в рот покрывало, что есть силы сжимает зубами. Чонгук считает, что достаточно, проводит ладонью пару раз по своему члену, приставляет головку, толкается, но не входит до конца, делает круговые движения бедрами. Юнги сам вперёд подаётся, сам насаживается, показывает, что пусть и больно, но сам хочет. Чонгук довольно усмехается. — Ты такой голодный, что даёшь себя врагу трахнуть. — Ты не мой враг, а моего отца, — кусает до крови губы Юнги, и пока член его буравит, снова за покрывалом тянется, но Чонгук прикладывает ладонь к его губам, выпаливает «терпи» и резко толкается до упора. В Юнги будто раскалённый докрасна свинец заливают, за свой небольшой опыт с такими размерами Юнги ещё не встречался. Он мычит от разрывающей боли в его ладонь, кусает ребро, но альфа не останавливается. — Терпи, сейчас пройдёт, — шипит Чонгук, продолжая двигаться резкими толчками. — Я не знал, блять, что ты узкий, как девственник, — он с трудом проталкивается, давлением стенки расширяет, от его узости дуреет. Юнги наконец-то отпускает, на смену режущей боли приходит неприятное ощущение, но и оно понемногу сменяется удовольствием. Чонгук трахает грубо, каждым толчком заставляет пальцы на ногах омеги сжиматься, вытягивает все нервные окончания в струнку. Юнги ему в глаза не смотрит, как бы ни хотел, чтобы альфа выключил свет, об этом не просит. Его чёрные глаза рвут душу на лоскутки, поймай Юнги взгляд, и от неё вовсе ничего не останется. Юнги стонет в голос от удовольствия, перемешанного с болью, от осознания реальности и марева похоти, застилающей глаза. Он лежит на спине на кровати, но его задница в воздухе, Чонгук сам его на себя нанизывает, вертит вокруг своего члена, проникая так глубоко, что омега шлепки своей задницы о его бёдра слышит. Тело Юнги под альфой вибрирует, самый жестокий и холодный человек города его дымиться заставляет, в кремационной печи испепеляет. Юнги тянется мощные плечи обнять, хоть немного ласки получить, но Чонгук хватает его руки, соединяет в своей ладони над головой омеги и, обездвиживая, трахает. До тех самых пресловутых звёзд перед глазами, только они в его голове взрываются, а осколки в плоть впиваются, до просыпающихся вулканов по всему телу, сползающая из жерла которых огненная лава оставляет уродливые ожоги на коже, до качающейся люстры над головой, грозящейся с петель сорваться и под собой их погрести. Чонгук поднимает его за поясницу, Юнги сразу его обнимает, виснет в его руках тряпичной куклой, пока альфа его за талию на свой член насаживает. Юнги кончает просто от того, что член о его живот трётся, взмокший назад откидывается, и пока оргазм прошивает его тело, сжимает в себе кончившего следом альфу. Чонгук убирает со лба омеги прилипшие волосы, продолжает медленно в нём двигаться. — Хочешь ещё? Или это всё, на что тебя хватило? — ухмыляется альфа, покусывая израненные губы. — Хочу, — рвано дышит Юнги, — ночь ведь только началась. Чонгук, встав, поднимает с пола брюки, достаёт из их кармана пачку красного мальборо и, присев на кровати, прикуривает. — Можно и мне? — с трудом подползает к нему Юнги, который отныне кажется только на животе спать и будет. Чонгук выдыхает едкий дым и передаёт ему свою недокуренную сигарету. Юнги обхватывает её тонкими пальцами, жадно затягивается и, раскрыв губы, медленно выпускает дым. Чонгук следит за ним потемневшим взглядом и, резко опрокинув на спину, разводит ноги. — Будет пожар, — улыбается Юнги, удерживая сигарету. — Ты играешь с огнём уже как три часа, тебе ли огня бояться? — Чонгук толкается в него до упора, отобрав почти уже скуренную сигарету, последний раз затягивается и, потушив её об изголовье идущей ходуном кровати, бросает на пол.***
Беспокойно спящий омега просыпается среди ночи от шума. Альфы рядом нет, сквозь полуоткрытую дверь из коридора в спальню пробивается свет. Юнги тянется за мобильным, набирает отцу «Пожалуйста, раз в жизни послушай меня и ничего не предпринимай. Я жив и здоров, утром буду у тебя» и, отослав, вновь его отключает. Юнги обнимает подушку, пропитанную их запахом, и вновь засыпает. За окном рассвет, лучи солнца пробиваются внутрь из-за раскрытых штор, падают на утомлённого омегу. Юнги оборачивается со стоном боли, кости ломит так, будто его танк переехал, и смотрит на лежащего рядом и что-то читающего в телефоне альфу. — Доброе утро, принцесса, — усмехается на попытки омеги присесть Чонгук. — Ты был совсем не нежным, — обиженно бурчит парень. — А ведь я сам сделал к тебе шаг. — Прости, в следующий раз я буду обращаться с тобой, как с принцесской, не хочу, чтобы такой нежный малыш страдал от моей грубости, — с издёвкой говорит альфа, и пусть в его тоне нет и намёка на сожаление, Юнги даже такой заботой доволен. — Я хотел узнать… Чонгук не отвлекается, так же сосредоточенно читает текст, и Юнги тянется за его телефоном. Альфа ловит его за запястье и сильно сжимает. Юнги от его взгляда тушуется. — Я хотел привлечь твоё внимание, — обиженно говорит парень. — Я тебя и так слушал. — Я могу пойти домой? — Зачем так быстро прекращать знакомство, если мы только его начали, — откладывает на тумбочку мобильный Чонгук и встаёт на ноги. Голый мужчина проходит в гардеробную и возвращается с костюмом в руках, который бросает на постель. — Я душ уже принял, дверца справа. Продолжим ночью. От твоего запаха дышать невозможно, так что думаю, ночью меня будет ждать течный омега, а пока у меня дела. — Я понял, что тебе понравилось, хотя бы по тому, что ты не убил меня. Мне тоже понравилось, но я же не буду жить в четырех стенах, пока тебе не надоест? — хмурится Юнги. — Нет, конечно, — натянув брюки, тянется за рубашкой Чон, а омега с мощного торса и с переплетающихся на сильных руках вздутых вен взгляда отвести не может. — Ты свободен в передвижениях по городу. Куда ты денешься, всё равно найду, ведь я без тебя больше не могу, — нагнувшись, целует в губы, открывает затянувшиеся за ночь ранки, смакует на языке его кровь. Юнги внутренне от его слов торжествует, взлетевшее до небес настроение показывает только лёгкой улыбкой, тронувшей губы. — Спрашивать о том, могу ли я увидеть отца, и не стоит? — испытывает судьбу омега. — Твой отец вернулся в страну под утро, извёлся, небось, от страха за сыночка, — усмехается альфа. — Только я был слишком занят кое-кем, чтобы бросить его и заниматься делами. Ты можешь его увидеть, всё для моей принцессы, — застёгивает пуговицы на рубашке Чон. — Только потом вернёшься. — Серьёзно? — не веря, смотрит на него Юнги. — Ты меня отпустишь туда? — Ты был хорошим мальчиком ночью, ты заслужил, — закрепляет запонки на рукавах Чонгук. — И потом, отныне между нами должно быть полное взаимопонимание, мы ведь истинные. — Так ты понял! — радуется Юнги и, встав на колени, обвивает его шею руками. — Поэтому я и прилетел, поэтому тебя и нашёл, я устал от того, что из-за старых обид мой отец прятал меня от того, с кем я хочу прожить всю жизнь. — Ты правильно сделал, — касается губами его скул альфа. — Я рад, что ты понял это раньше меня и остановил меня от чудовищной ошибки. Отныне мы с тобой вместе навсегда. Никуда я тебя больше не отпущу. — Но в офис к отцу я поеду, — лукаво улыбается омега, вновь падая на подушки. — Я скажу парням, чтобы тебя проводили, — говорит альфа и, взяв пиджак, выходит прочь.***
Через два часа Юнги, выйдя из лифта на нужном этаже, идёт в сторону кабинета Кима. Все сотрудники и люди отца, увидев его, или испаряются, или опускают взгляд, или шушукаются. Юнги только хмурится, залетает в кабинет и смотрит на альфу, сидящего на диване с бокалом коньяка. — Ты же не пьёшь с утра, — отбирает бокал возмущённый омега. — Я папе позвоню и нажалуюсь. — Юнги, моё здоровье уже не важно, — устало говорит мужчина. — Ты воспользовался моим отсутствием в стране, уничтожил мой Дом. — Был бы ты здесь, началась бы бойня, и не думаю, что мы бы выжили, — проверяет, хорошо ли закрыта дверь, омега. — Мой план сработал, твой Дом в безопасности. Всё случилось так, как я и хотел. Он меня не убил, более того, собирается меня у себя продержать, — весело продолжает парень. — Увидишь, я сведу его с ума, он жить без меня не сможет, а потом приручу, станет моей зверушкой, и второй Дом падёт, я возглавлю один Дом. Твой. — Почему ты мне про свой план не рассказал? Почему не дал мне возможности остановить тебя от такого глупого шага? — трёт ладонями лицо мужчина. — Юнги, я вернулся под утро. Сразу рванул к нему и последние два часа веду переговоры с его людьми. Я решил, не поговорив с тобой, не привлекать к тебе внимание, не бросать тень на твою репутацию и не нападал, не создал шумиху. Я выжидал эти часы, умирая от нервного напряжения, но кто знал, что зря. Если бы мне не подтвердили, что ты жив, и не твоё смс, что ты придёшь, этот город бы пережил очередную войну Домов, в которой я бы проиграл. — Ну, отец, я знаю, что, возможно, мне это удалось не совсем правильным путем. Прости, что не послушался, что заманил его без твоего ведома, но Чон Чонгук уже клюнул, не удивлюсь, если и жениться предложит, я-то знаю этот взгляд. Ты бы видел, как он мне до приезда сюда про то, что мы теперь вместе навсегда, рассказывал, — пьёт из бокала отца довольный собой парень. — Юнги! — восклицает альфа и встаёт на ноги. — Ты понимаешь, что ты натворил? — Помог тебе! — восклицает омега. — Я знал об истинности, о ней даже он походу не знал. Я услышал, когда папа тебе об этом говорил. Я дал ему себя попробовать, сделал шаг, якобы сдался, и он меня не убил! — подходит к мужчине парень. — Более того, теперь он зациклен на мне до конца своих дней. Яд истинности действует, он меня не обидит, наоборот, защитит. Никто не знает, что я в стране, кроме нашего Дома, поэтому отношений двух Домов, считай, не существует. Я бы не светился, а когда бы это всплыло, то у меня уже было бы достаточно власти над ним, чтобы суметь решить этот вопрос. Я буду управлять его делами, я залезу так глубоко, как смогу, а потом какой-то несчастный случай, шальная пуля — он погибнет. Я возглавлю Второй Дом, который сразу же объединится с Первым. Ты продолжай заниматься своими делами, будто меня всё ещё тут нет, остальным займусь я. Обещаю, ты вернёшь себе кресло главы Совета и перестанешь быть просто его членом, а ещё мы вернём обратно всех наших клиентов и поставщиков, которых этот урод увёл. — Юнги, — горько улыбается альфа. — Ты даже не представляешь, во что ты ввязался. — Знаю и осознаю, — злится омега. — Я открыл для нас новые возможности и наконец-то избавился от страха, годами пожирающего меня. Альфа молча встаёт на ноги, подходит к столу и, подняв крышку ноутбука, поворачивает его к парню. — Это крутят по всем новостям зацензуренно, а вот эта версия, без цензуры, гуляет по интернету, — щёлкает пультом мужчина. Стоит на чёрном экране всплыть картинке, как бокал выскальзывает из пальцев Юнги и со стуком падает на пол. Юнги видит на экране знакомую кровать, спину, с которой прямо в камеру смотрит страшный Демон, а, самое главное, видит себя, как поглаживает тату, как обвивает его торс ногами, ластится, просит ещё, и слышит свой, в данный момент, омерзительный голос. Юнги не притворялся, что ему хорошо, получил удовольствия ничуть не меньше, чем альфа, а сейчас испытывает к себе лютую ненависть и отвращение. Судя по всему, камера была в люстре. Отец захлопывает крышку ноутбука, а омега, уставившись взглядом в потёртый ковёр, пару секунд учится заново дышать. Так не должно было быть, так с истинными не поступают. Поступок Чонгука никак в голове не укладывается, Юнги то, что его истинный альфа перед всей страной его в таком виде выставит, только в страшном сне представить мог. Он ведь провёл с ним ночь, был ближе некуда, на утро об отношениях говорил, неужели в нём нет ничего человеческого? Неужели в Чонгуке ничего не пошевелилось, ведь даже Юнги это почувствовал, пусть и отрицает. Где тогда сила истинности? Почему тогда все убеждены, что перед ней никому не выстоять? После этой ночи Юнги должен был стать смыслом Чонгука, а в итоге стал посмешищем перед всей страной и лишил отца дела его жизни. Омега недоумевает, судорожно по ковру, столу, картинам на стене взглядом скользит, но ничего не видит. У него перед глазами нон-стопом запись их секса проигрывается, а в ушах ненавистный лживый голос «Отныне мы с тобой вместе навсегда» повторяет. — Я всё потерял. Я зря не уследил за тобой, зря поверил, что ты не нарушишь данное мне слово, — опускается на диван мужчина. — Никто не будет больше со мной сотрудничать. Мы ведь делили клиентов, обслуживали врагов друг друга. Мы перед Советом и всем городом столько лет были врагами с Чонами. Сегодня меня исключили из Совета, ведь я после этого видео состою в отношениях с самым неуправляемым и агрессивным человеком страны. Меня назвали предателем, работающим на Второй Дом. Меня, того, кто столько лет своей жизни положил на Совет, чтобы не допускать беспредела, который творил и творит Второй Дом. Чем ты думал? Как в твоей голове вообще родилась мысль, что ты можешь обвести вокруг пальца того, кого даже я не могу? Ты сказок начитался, раз посчитал, что, увидев тебя, он потеряет голову и плюнет на свою одержимость местью. — Он не мог так поступить с истинным, на это нечеловеческая воля нужна! — не знает, что и сказать, находящийся в глубоком шоке омега. — Чон Чонгук — одинокий волк, — трёт переносицу мужчина. — Его воспитал озлобленный на весь свет, похоронивший своё сердце рядом со своим альфой омега. Чонгук не человек — он машина для достижения целей, только один человек в этом мире этой машиной управляет, и это не ты. — Я всё просчитал, я это видел и чувствовал! Он не должен был этого делать… Я не понимаю, — растерянно смотрит по сторонам Юнги. — Мы можем представить это всё как похищение. Докажем, что меня увезли насильно, против него примут меры! — Все увидели это видео, и уже ничто не имеет значения, — расстёгивает ворот рубашки альфа, надеясь, что жжение в груди пройдёт. — Если бы это было похищение и изнасилование, то я бы поднял своих партнёров, и мы бы пошли в Совет, но на видео всё отчётливо слышно и видно. Ты сам вышел к нему и сам лёг в его постель. — Он меня обдурил. Подставил, — севшим голосом говорит Юнги, пряча глаза. — Я тебя предупреждал, говорил, что не надо считать себя умнее. Я прекрасно знаю его — он вырос на ошибках отца, у него прав на свои больше нет, — не кричит, монотонно, устало говорит мужчина. Лучше бы голос повысил, потому что от давящего на плечи чувства вины Юнги хочется сквозь пол провалиться, лишь бы отца таким не видеть. — Мне конец. Первый Дом официально прекратит своё существование. Я думал, его месть — это смерть моего ребёнка, а его месть оказалась куда более изощрённой. Не надо плакать. Поздно слёзы лить. — Я не плачу, — утирает скатившуюся слезу Юнги. — Я всё исправлю, мы что-нибудь придумаем, — встав, подходит к окну омега. — Обещаю, я найду выход. — Сейчас самое главное тебя уберечь, то, что ты смог от него уйти, не значит, что он опять не начнёт охоту. Он нанёс первый удар, и поэтому тебя отпустил. Он решил поиграть с нами. Я уверен, что будет и второй удар. Я не хочу тебя терять, и твоя жизнь сейчас важнее всего, с остальным я позже разберусь, — идёт к бару за водой альфа. — Сукин сын. Явился, — Юнги смотрит вниз и видит шеренгу из знакомых автомобилей во дворе офиса. — Как он смеет после всего, что натворил, — шипит старший Ким. — Не бойся, я тебя ему не отдам, пусть хоть здесь будет поле битвы, — оборачивается альфа, но омеги и след простыл. — Юнги! — кричит он, выбегая в коридор, и видит, как закрывается дверца лифта. — Закройте выходы, не выпускайте его, — приказывает он охране. — Глупый ребёнок, — сокрушается шарящий в ящике стола в поисках пистолета альфа. — Не истинный он тебе, ты всё неправильно подслушал. Юнги выбегает на улицу, глазами ищет нужный автомобиль. Чонгук стоит у гелендвагена, скрестив руки на груди, явно скучает. Юнги подлетает к нему за секунду, бьёт по лицу с размаху, Чон ловит его за запястье, гнёт руку назад, пока омега, скуля от боли, на колени не падает. — Это ты напрасно, — нагибается к его лицу Чонгук. — Если я отвечу на твой удар, боюсь, сломаю тебе шею. Пойдём, покажу тебе кое-что, — открывает дверцу гелендвагена и швыряет омегу на заднее сиденье. Из офиса выбегают люди, начинается перестрелка, Юнги инстинктивно ложится на сиденье, и зажав руками уши, молит того, в кого не верит, спасти его. Два автомобиля скрываются со двора, оставив три отстреливаться. Юнги, стоит им отъехать от офиса отца, начинает материться, бьёт по сидению ногами, но сидящий впереди бугай оборачивается и грозится выстрелить в колено, если он не заткнётся. Через час пути автомобили останавливаются на кладбище. Дверца распахивается, и Чонгук, схватив омегу за локоть, тащит за собой. — Пусти, урод, чтобы ты сдох! — бьёт его по плечу Юнги. — Чего ты такой дикий стал, вчера такой милый был, хотя мне этот Юн нравится больше, — смеётся альфа и волочит его по зелёной траве. — Нахуй иди, — швыряет в него подобранный камень омега и опять скулит от боли в руке. Чонгук толкает его на траву у свежевырытой могилы и хлопает по карманам в поисках сигарет. — Нравится? — прикуривает альфа, взглядом на могилу указывает. Юнги притягивает колени к груди, прекрасно понимает, для кого она вырыта. — Пока она не готова, но обещаю, она будет лучшей на кладбище, уж я-то позабочусь, — скалится альфа. — Для красивого омеги — красивая могила. — Мы ведь истинные, как ты мог так поступить? Как ты мог выставить своего омегу в таком свете перед всей страной? — борется с подступающей к горлу истерикой омега. — Ты не мой омега, ты блядский сын Кима, который застрелил моего отца, — пропитанным ненавистью голосом говорит альфа. — Чуть дальше его могила, — кивает в сторону Чонгук, — а ты решил, что из-за твоей задницы и ебанной истинности я плюну на месть и стану твоей игрушкой? Таков был твой план? — хватает его за горло и выдыхает дым в лицо. — Ты хитрый, но ты рассчитываешь всё на шаг, а я рассчитываю на десять шагов вперёд. В этом наша разница. Во мне нет ничего человеческого, никакого сострадания, понимания, уж тем более любви. Я по-другому воспитан. И ты для меня всего лишь один из тысячи, но трахать тебя приятнее, не отрицаю. — Я знал, что ты убьёшь меня чуть ли не с рождения, — массирует выступающие на горле синяки вновь упавший на траву Юнги. — Я тебя не боюсь. Я был готов к этому. Только и ты будь готов к тому, что мы связаны, и, убив меня, ты никогда ни от кого даже толики тех ощущений, что получал со мной, не получишь. — Теперь ты мне угрожаешь эмоциями, при этом не интересуясь, нужны ли они мне, — затягивается Чонгук, который всё утро думал о ночи. Этот долбанный омега в мыслях не затирается, сидит внутри, молоточком стучит, о себе даже на миг забыть не позволяет. У одержимости Чонгука новое лицо. Раньше это была размытая ненависть, где пролитую на эту землю кровь отца сотрёт кровь его врага, а теперь у неё есть лицо. Красивое, точёное, кукольное лицо, которое хочется превратить в кровавое месиво и которое хочется сутки напролёт ласкать. — Сюрприз, — истерично смеётся омега. — Истинность вот такая вот сука. — Твоё сердце — подарок моему папе, и значит, я буду первым, кто убьёт своего истинного, — без тени сомнения заявляет альфа. — Если ты сейчас меня здесь не похоронишь, то, возможно, я отберу у тебя первенство, — цедит сквозь зубы Юнги. — Всему своё время, Ким Юнги, — притягивает его к себе и проводит губами по его носу Чонгук. — Знаешь, смерть в твоём случае — избавление. Ты ведь обо мне наслышан, и я точно не подарю тебе избавление до того момента, пока не покажу тебе своё истинное лицо. Уверен, тебе настоящий Чон Чонгук не понравится, — Юнги висит в его руках, носками обуви земли касается, видит, как в глазах напротив мрак сгущается. Чонгук вдоль и поперёк из него состоит, из него и соткан. — Ты так самозабвенно двигался на моём члене ночью и ещё подвигаешься. Трахать тебя, когда ты сам даёшь — одно удовольствие, но я даже представить не могу, какой кайф будет тебе засаживать, пока ты будешь орать проклятия, осознавая, что тебя ебет тот, кто похоронит, — кусает его губу, но Юнги изо всех сил толкает его в грудь. — Каждый мой взгляд, — пытается совладать с дрожащим от ярости и нервов голосом Юнги, — каждое следующее моё слово, мой голос, каждое твоё ко мне прикосновение, и ты не сможешь меня убить. — Иначе что? Как ты там мне грозился, пропасть? Я не только тебя в пропасть не толкну, но я и сам туда не прыгну, — ухмыляется Чонгук, с силой надавливая на подбородок омеги. — Знаешь почему? Потому что я в ней живу, а теперь и ты со мной. — Давай закончим это, ты выиграл, давай прекратим, — кричит на него Юнги, отчаянно мотая головой, чтобы альфа его не поцеловал. — В особняк его, — толкает омегу в руки парней Чонгук. — Чтобы был под круглосуточным наблюдением, чтобы эта сука даже с собой покончить не могла. Меня вечером будет ждать течный омега, — цокает языком альфа. — Я в предвкушении от того, как ты будешь сутки напролёт со мной трахаться, а после течки будешь желать удавиться. Может, тогда я протяну тебе верёвку, а пока я ещё не наигрался. — Подонок, — истошно вопит Юнги, пока его волокут к джипу. — Ты больной ублюдок, это не ненависть! Если ты меня ненавидишь, то спусти курок! — Это ультраненависть, — усмехается ему вслед Чонгук и идёт к могиле отца.