Не молчи

Есенин уж и не помнил, с чего началась «традиция» Маяковского приходить к нему в любое время дня и ночи, Ебацца играть с ним по своим правилам, не проронив ни слова уходить, будто ничего не было, и на публике продолжать делать вид, что они незнакомы. По началу парня это забавляло и даже казалось довольно сексуальным, но со временем это безмолвие и отрешенность начинали его раздражать. Он чувствовал себя просто бесплатной шлюхой Маяковского, которой он пользовался и бросал, как маленький ребенок кидает наскучившую игрушку. А потом он уходил, отвечая на вопросы и мольбы Есенина молчанием. Но вот он опять слышит знакомый до боли настойчивый стук в дверь. Сомнений нет — это Маяковский. Парень замешкался на секунду, думая, открывать или нет, вздохнул и с уверенностью пошел к двери и открыл ее. На пороге стоял Маяковский, и кучеряшка сделал шаг назад, дабы пропустить великана в квартиру. Владимир снял с себя пальто и с усмешкой шлепнул отвернувшегося от него Сергея по заднице. Есенин подпрыгнул от неожиданности и наглости этого поступка, обиженно развернулся и посмотрел Маяковскому прямо в глаза, но не успел ничего сказать, потому что его губы были заняты поцелуем темноглазого. Поцелуй этот был требовательным и настойчивым, который обычно нравился Есенину, но в последнее время он больше походил на крик: «Это моя собственность, моя сучка», что, несомненно, подбешивало блондинчика. Вдруг Маяковский резко разорвал поцелуй, схватил Сережу за шкирку и понес в сторону спальни и, как мешок с картошкой, которую так любил Есенин, кинул прямо на кровать. Через час Владимир оставил Сергея одного, и, не говоря ни слова, как обычно, вышел из комнаты, но теперь парнишка решил не оставаться наедине со скребущими на душе кошками, а узнать, почему этот человек приносит их туда с каждым своим визитом, так что он встал, нацепил трусы и накинул белую рубашку, великоватую ему размера на два, и постарался нормально застегнуть пуговицы, но время было не на его стороне, поэтому он быстрым шагом приблизился к двери, открыл ее и, приложив все свои силы, развернул Маяковского лицом к себе. -Может быть ты потрудишься объяснить мне, почему ты уже третий месяц играешь на моих чувствах и используешь как подзаборную шлюху, просто приходишь как вздумается, ебешь меня и, игнорируя всё, что я говорю, просто уходишь, а потом делаешь вид, что ничего не произошло? Что я такого сделал, чтобы заслужить такое отношение к себе? -Ты ведь и есть шлюха. С кем только не ебался? В тебе весь город побывал, все дружки твои, -голос Маяковского был низким и хриплым, как будто он не разговаривал несколько дней.-Алкаш, пить меньше надо и вести себя поскромнее, никогда не думал об этом? Бросив это, Владимир быстро развернулся и побежал по лестнице вниз. Есенин ещё долго стоял на пороге, слушая топот тяжелых ботинок возлюбленного. «Предатель, -одно-единственное слово крутилось в его голове.-» как он мог так со мной поступить. То есть я для него шлю…шлюх…» — даже мысленно он не мог произнести это слово, слово, которое кинул ему в лицо Маяковский. Прошло минут десять, хотя казалось целая вечность, и Есенин зашёл в свою квартиру. Его сердце было разбито. Нет, его вынули из груди, поиграли с ним, поласкали, а потом скинули с огромной высоты, проехались по нему катком и вернули обратно. Блондин чувствовал только пустоту, одиночество, предательство близкого человека. Все было как во сне, но не как в доброй сказке, а как в настоящем кошмаре. Он больше не слышал ничего вокруг, ничего не видел, в голове вертелась одна фраза:«ты ведь и есть шлюха». И он решился. Решился на поступок, которого, казалось бы, никогда бы не совершил.