***
В первый раз — не считая почти до позора провальной попытки вербовки — Зед встречает Ясуо на входе в портовый город. Еще во время войны. Зед просто идет по своим делам — разнообразия ради, не ради крови, но ради продовольствия и снаряжения — и совсем не ожидает каких-то особых проблем. Он не в полном снаряжении, хоть и не безоружен — он сейчас просто желающий договориться с немногими не страшащимися Ноксуса капитанами местный житель. Чужую готовность к убийству он чувствует самой кожей. Тени вьются под ней, плещутся в татуировках, скалят призрачные зубы… Зед просто оборачивается. И двумя пальцами ловит кончик чужого меча. — Ты преследуешь меня? — Спрашивает хозяин клинка ровным голосом, и Зед с первых мгновений его узнает. Он уже слышал этот голос, чувствовал на себе намерение, да и лицо… Примечательное. Не только — и не столько — из-за шрама. Просто в Навори это лицо скалится с каждого столба. — Зачем бы мне это, добрый прохожий? Ясуо тихо хмыкает — и позволяет отвести лезвие в сторону. — И правда, зачем же одному доброму прохожему убивать другого? Зед медленно выпускает чужой меч. Ясуо смотрит несколько растянутых в вечность мгновений на его спокойное, почти безмятежное лицо — и стремительно вгоняет меч в ножны. Тишина ощущается неловкой и вязкой, ее будто можно резать ножом… Зед пожимает плечами — и отступает текучим шагом в сторону, не поворачиваясь к Ясуо спиной. — Иди своей дорогой, добрый прохожий, — произносит Зед не отводя взгляда и слегка обозначая дружелюбный оскал. Ясуо мрачно кивает, а затем резко разворачивается на пятках и стремительно исчезает в толпе, точно ветер. И это… могло бы быть любопытно, но Зеду все равно. Его ждут иноземный металл и местный рис.***
Второй раз они сталкиваются в таверне. И это… Крайне невовремя, потому что подле Зеда Каин. Ясуо запинается, едва не расплескав на Каина выпивку, и ученик щерится злым волчонком, громко вопит ругательства… К счастью, не на ноксианском. Едва ли в забитой битком таверне его бы кто-то расслышал, но… лишнее внимание им не нужно. Война все еще идет, хотя за прошедшие годы стала для всех привычной. Ясуо бурчит что-то вроде: "Пршупрщеня," — собирается отступить… но вдруг замирает — и вглядывается. Привычным жестом Зед заталкивает Каина себе за спину. Но Ясуо определенно уже заметил. — Ого, — говорит он, переводя слегка поплывший, но все еще цепкий взгляд с Зеда на Каина и обратно. — Нунихуясебе. Зед криво ухмыляется, пожимает плечами… и, когда в застывшего Ясуо кто-то опять врезается и отвлекает на себя, крепко цепляет Каина за плечо и протаскивает через тени подальше отсюда. Каин шипит и вырывается, но Зед держит крепко, а через тени проходит даже легче, чем по обычному миру. Последнее, что Зед видит: совершенно потерянный взгляд Ясуо, который практически очевидно и разумом, и душой застрял в совершенно другом месте и времени. Ночью Зед спокойно сидит на крыше и цедит бодрящий чай. Бодрость нужна ему, точно воздух — насилу он уложил Каина спать, потратив пару часов сначала на уговоры затихнуть и перестать рваться с ним на задание, а после — на сказку с достаточно подробным описанием расчлененки и мутной моралью в конце. Нормальные дети от подобного до утра не сомкнули бы глаз, но Каину… Каину только такие истории и интересны. Каин ворчал, смаковал подробности и вносил предложения, но хотя бы не вертелся и, удовлетворившись обещанием рассказать поутру все подробности, сладко заснул. Да, хорошо, что с Евнай ничего не вышло — и выйти не могло. С родными детьми Зед бы вскрылся, особенно если б характером они пошли в него. Каина, хотя бы, можно оставлять одного. По-осеннему теплый ветер ласково треплет волосы, Зед широко зевает, хрустит спиной и шеей… И резко выхватывает кинжал. На другом краю крыши стоит Ясуо. Он пьян, и ноги с трудом держат его на скользком после дождя краю, но падать Ясуо явно не собирается. Да и грош цена заклинателю ветра, которого ветер смог бы сбить с ног. Зед поигрыввет кинжалом, обозначая расслабленность и миролюбие, но убирать не торопится. Ясуо запрокидывает голову, хрипло смеется в затянутое тучами небо — и падает на спину, раскинув руки. Ветер смягчает его падение, но это все равно звучит громко и больно, а сам Ясуо тихо сквозь зубы шипит. А затем подбирается — и подкатывается ближе к Зеду, собирая прибитую недавним дождем грязь и листву. Зед смотрит на все это с вежливым интересом. Ясуо в него едва не врезается, но вовремя останавливается, замирает — и гибким змеиным движением садится в почти приличную позу. Поворачивается к Зеду, растягивает губы в том, что должно было стать манящей улыбкой, если бы не размазанная по лицу грязь… и спрашивает, будто так и нужно, будто они добрые друзья: — Есть чо? Зед поводит плечом, намекая разорвать дистанцию — ха, будто Ясуо сейчас не похуй на все и сразу — и отвечает: — Чай. Ясуо брезгливо морщится и отодвигается на ладонь, вполне очевидно демонстрируя свое отношение ко всему, что неспособно гореть. Ха, будто бы Зед стал с ним делиться. — Нуиладно, нуипохуй, нуинехотелось — бормочет Ясуо в типичной для предгорий Навори манере быстро говорить и проглатывать звуки. Зед вздыхает — и намеренно шумно отпивает чай. Он сидит уже долго, вглядываясь в слепые окна дома его цели. Ему… почти скучно. Он даже не сильно против компании, если это не вертлявый, нетерпеливый и шумный Каин, который уже раз десять бы заскучал и истыкал бы ему все плечо кинжалом. — Ученик, а? — Говорит вдруг Ясуо, будто бы уловив полет его мыслей. — Маленький вредный засранец, всюду сующий нос? По-детски наивный, но порой нет-нет, а смотрящий совсем недетскими глазами туда, куда сам ты боишься смотреть?.. Зед ничего не отвечает. Зед пьет свой давно уж остывший чай, старательно пытаясь не подавиться. Но Ясуо его ответ не особо и нужен. Он очевидно привык говорить сам с собой. — У меня тоже была… Постарше, конечно, но все равно таскалась хвостиком, ничего не просила, ни о чем не спрашивала, только смотрела так… Знаешь. Ну, пиздец. А затем добавляет вдруг: — Я хреновый учитель, конечно, но… даже такой, как я, надеется, что жизнь у нее сложится лучше моей. Зед сохраняет молчание. Зед понимает. Он тоже надеется, что Каин не повторит его путь. Впрочем, он и не собирается брать второго преемника. Ясуо затихает, прикрывает глаза, подставив осеннему ветру лицо. А затем говорит вдруг: — Они все спят. Их дыхание спокойно, а ветра готовы забрать их души. — О чем ты? — Спрашивает Зед нарочито-непонимающим и слегка оскорбленным тоном. Будто он в самом деле просто решил попить остывшего горького чая на продуваемой всеми ветрами крыше. — О, не притворяйся. Я знаю, зачем ты здесь и почему почти неотрывно смотришь в чужие окна. Даже магия ветра не нужна, чтобы догадаться. — И тебе все равно? Не станешь… вмешиваться, добрый прохожий? Ясуо усмехается, качает легко головой — и стремительно поднимается на ноги. Шаг его тверд и уверен. — А зачем? — Говорит он, танцующе подходя к самому краю крыши. — Выпивка здесь все равно дерьмо. Замирает на краю, подбирает пальцами ветер — и оборачивается, скалясь маняще и почти-дружелюбно. И делает шаг в пустоту, растворяясь в ветре. Зед подавляет желание посмотреть вниз. Поискать тело. Звука глухого удара он не слышит. И потому спокойно возвращается к почти допитому чаю — и готовится ждать еще немного. Даже если Ясуо ему не солгал… Пусть заснут крепче. Зед не может позволить себе оплошности.***
В третий раз они встречаются возле дома весны. Зед… просто проходит мимо, а Ясуо… Ну, его из дома весны вышвыривают, придав ускорения точным — и даже со стороны болезненным — пинком. — Нищим не подаем! — Кричит ему вслед рассерженная вастайи-лотлэн, в ярости топорща примятые и потускневшие перья. Ясуо хрипло смеется в ответ — и выглядит так самодовольно и гордо, будто все так и нужно, будто он совершенно не опечален сидением посреди грязной лужи. Зед поправляет закрывающий лицо шарф и проходит мимо. Ему совершенно не хочется говорить. Но когда мирозданию было на его желания не насрать. Ясуо его, разумеется, замечает. — О, женщины! Коварные женщины! Не ходи к ним, они сейчас очень злые… Даже и не знаю, почему. И снова смеется, точно скорбный разумом. Не очень удивительно, если честно. О безумии Ясуо, ксиири, предателя, темного заклинателя ветра, говорили еще в годы войны. Зед старается пройти мимо, обходит лужу по широкой дуге… Ветер путает ему ноги и подталкивает к Ясуо. — Помоги-ка подняться, — говорит ему Ясуо, требовательно протягивая руку. Зед помогать ему не собирается, Зед собирается уйти прочь и не участвовать в представлении… Но упирается в незримую стену ветра. — Я серьезно. Грязь вязкая. И, чуть подумав, добавляет: — А я угощаю. Зед вздыхает, закатывает глаза… и крепко хватается за протянутую руку, мысленно обещая себе прирезать Ясуо прямо посреди улицы, если тот попытается уронить его в лужу. Ясуо не пытается. Зед не очень-то хочет пить, но с Ясуо не пить невозможно. Он все еще прекрасный собутыльник и собеседник, и это так… похоже и непохоже на их самую первую встречу, что Зед… Ну, он пробует снова, хотя ему уже не особо нужны сильные союзники — костяк Ордена Тени давно сложился, а Каин с каждым днем все лучше справляется со статусом первого ученика. Но на его предложение Ясуо лишь печально и тихо смеется — и подливает еще. "Нет, — говорит всем своим деланно-беззаботным видом. — Хватит с меня учений и Орденов." И Зед его в самом деле может понять. Но все равно пытается — из подогретого вином упрямства. — У меня нет цели, Зед. Больше нет. Зачем тебе меч, который не знает, зачем выкован? Зачем сражается? Ясуо говорит тихо, но внятно и зло. Кладет на стол руки и растекается по ним, хитро щурясь и кося одним глазом. — У Теней есть цель, Ясуо. Кто знает, может тебе пойдут на пользу новые горизонты. Ясуо тихо смеется, и смех его похож на треск обманчиво-прочного льда. — Я не убийца, Зед. Не хочу им быть. Зед на это хмыкает — и оставляет мнение при себе. Какие бы противоречивые слухи о Ясуо ни ходили, а все они неизменно сходятся лишь в одном: Ясуо пролил реки ноксианской крови. И не-ноксианской тоже. — Я не убил Старца. Но мой Учитель все равно мертв. И те, кто пытался… тоже мертвы. Хватит с меня ионийской крови. И Зед понимает. Он тоже своего Учителя не убивал, хотя не может солгать, что ни разу этого не желал. Но это, все же, немного разное. Ясуо вдруг вскидывается, цепко хватает Зеда за обнаженную ладонь — и смотрит глаза в глаза: — Как ты справляешься, Зед? Зед сохраняет молчание. Ему нечего на это ответить. Потому что он не справляется. И Ясуо определенно читает этот ответ в его взгляде. Усмехается, надломлено и печально, качает головой, будто отгоняя лишние мысли, и медленно, палец за пальцем отпускает ладонь. — А впрочем… Ладно. Не будем портить вечер, потому что и так… "Потому что и так хорошо. Потому что и так слишком тошно." Поводит плечами, встряхивается, точно пес, и говорит нарочито-беззаботно: — Поговорим о другом. Например… О том, что на нас трактирщик уже косится, а у меня ни медяка не осталось. И скалится злобно-весело. Зед вздыхает, бросает взгляд на единственный выход, прислушивается к магии, просчитывая, хватит ли ему сейчас сил протащить через тени двоих… Ему хватит. Он бросает Ясуо предупреждающий взгляд, крепко хватает за плечо — и протаскивает через слои пространства, надеясь, что никого из них после не вывернет. Надежда оправдывается. И Зед хочет уже попрощаться, разойтись на… желательно, навсегда. Но Ясуо перехватывает его под руку, приваливается ближе — и смотрит, благодарно. И голодно. Ночь они проводят друг с другом — и, вместе с тем, в опустошающем одиночестве.***
В четвертый раз они встречаются через несколько долгих лет — и Зед честно не думал, что когда-то их пути пересекутся вновь. Он не вспоминал. Определенно не вспоминал — и не хотел в глубине души новой встречи. Совсем нет. Юг Навори готовится к Сезону Цветения — не важно, что нет никаких верных признаков, что в этом году распустятся цветы душ… Как и во все предыдущие годы с начала войны. Но все в Ионии продолжают надеяться. Даже те, кто давно позабыли значение слова "надежда". Зед не собирается участвовать в вероятном фестивале — у него достаточно мертвецов, но ни один из них не захочет с ним говорить. Предназначенные ему цветы попросту не распустятся. А Шен… Шен жив, хотя им обоим было бы проще дышать и жить, если бы второй из них умер. Но Зед Шену смерти не желает — и сам не торопится умереть. В Ионии все еще слишком много зла. В Ионии для него все еще есть подходящее место. Ясуо он встречает у обочины. Для разнообразия, не похожего на пьяницу и оживший кусок дерьма. Ясуо медитирует чуть поодаль от широкой, проложенной ноксианцами дороги — и выглядит как тот, кто отчаянно жаждет, но страшится войти в украшенный шумный город. Зед… наверное, может понять чужие чувства. Ему тоже не место на этом празднике. Зед мог бы пройти, мог бы оставить Ясуо в одиночестве… Но он помнит куда больше, чем следовало бы помнить. Помнит то, чего определенно, совершенно точно никогда не было. И, поддавшись дурному порыву, зачем-то Ясуо окликает. Ясуо не вздрагивает, но замирает на выдохе — и распахивает глаза. Он смотрит в пустоту несколько долгих мгновений… Но все же отмирает, начинает дышать — и фокусирует на Зеде взгляд. — Идешь в Ве'Ле, Зед из янлеев? Голос Ясуо хрипл и надтреснут после долгого молчания — и скорби, тянущейся еще дольше. Зед почему-то на этот вопрос отвечает правду. — Нет, — говорит он, облизнув под маской пересохшие губы. — У меня нет особой цели. Ясуо тихо хмыкает, будто бы вспомнил старую глупую шутку… И стремительно поднимается на ноги. — Вот и отлично, — Ясуо дружелюбно и почти неощутимо хлопает Зеда по плечу. — Почему бы нам не пошататься без цели вместе? Зед не против компании. Особенно если эта компания хоть на мгновение сможет отвлечь от… разного. От скорби и горчащих на языке сожалений. Они все равно отправляются в Ве'Ле. Это глупо, это не имеет совсем никакого смысла, раз уж им обоим незачем искать с мертвецами встречи… И все же они вливаются в шумную толпу, пробираются по украшенным улицам и усиленно притворяются, что нет на их сердцах и тени вины. Получается откровенно плохо, но у каждого из них достаточно собственных демонов, чтобы излишне приглядываться к чужим. Ясуо заводит их в чайную. И заказывает чай. Глупо, в сезон Цветения даже обычный чай стоит в десяток раз дороже, и если им надо заглушить хоть на время дурную память, стоило бы… Но Ясуо опережает любые вопросы: — Я стараюсь… Не пить то, после чего стану жалеть о поступках. Зед пожимает плечами. Ему все равно. Чай… тоже может заставить кровь в жилах гореть. То, что это — ошибка, они понимают еще ранним вечером. С каждой чашкой Ясуо все мрачнее. С каждым смешком толпы, с каждым вопросом разносчицы, с каждым выхваченным из толпы взглядом, Ясуо все ощутимее неуютно. И его нервозность, его молчание действуют Зеду на нервы, хотя, казалось бы, прежде не раз и не два он мечтал, чтобы Ясуо замолчал. — Нет, — взрыкивает вдруг Ясуо, с силой ставя на полированную кору чашку с недопитым чаем. — Нахуй. Заебало. Зед медленно допивает, аккуратно ставит пустую чашку — и постукивает пальцами по столу почти возле самой ладони Ясуо. — Знаешь хорошее место? Ясуо скалится горько и шало и роняет слова, тяжелые, точно железо: — Нет. Но хорошее мне сейчас и не нужно. Бросает на стол несколько монет и уходит, не дожидаясь и не оборачиваясь. Зед хрустит пальцами, плавно поводит плечами, подбирает со скамьи снятую маску — и шагает сквозь тени следом. Ему тоже хорошее место не нужно. В сизо-белом от дыма воздухе душно и сильно пахнет дешевыми благовониями, выпивкой и дурманом. Это определенно не хорошее место, но гостей в нем не меньше, чем в чайной. В сезон Цветения чаи продают за десятикратную цену… насколько дороже в сезон Цветения дурман Зед даже не станет считать. Чаи пользуются спросом среди тех, кто не утратил надежды на воссоединение с мертвыми. Дурман… подходит всем остальным. Ясуо он находит быстро — и Ясуо уже пьет. И косится так… тоскливо и жадно на трубки. Зед не станет его останавливать. Но и присоединяться… пожалуй, не станет тоже. Не к дурманному табаку. Не к ложным видениям, после которых хоть рано, хоть поздно, а все одно не останется ничего, кроме желания умереть. Но сакэ… сакэ он разделит. Ему тоже нужно забыть. Забыть ни у одного из них не получается. Не до конца. И так еще хуже. Голова Зеда гудит и от выпитого, и от запаха, но ни контроля, ни связи с миром он не теряет. Ясуо… насчет Ясуо он не уверен. Ясуо что-то шепчет, глядя в безмолвную пустоту, и Зед определенно не видит на чужих длинных ресницах влаги. Ему все равно. Ему тоже отчаянно хочется быть не здесь. Не с этим человеком. Но с тем, с кем быть хочется Зед никогда не будет. Потому что тот, кто на подобное имел право… тот, кто назывался Юсаном, уже десять лет как мертв. У мертвецов нет права ходить среди живых. Нет права дарить им надежду. Ясуо вдруг хохочет, зло и отрывисто, и смех его подобен визгливому лаю лис. Ясуо вскидывает руки, смахивает случайно кувшин — пустой, но какая разница, все равно заплатить придется, — а затем обессиленно падает лбом на липкий стол. И тихо, протяжно воет. Зед подавляет порыв протянуть руку и коснуться дрожащих плеч или растрепавшихся волос. Ясуо, хоть и мирен, хоть не выказывает в последние их встречи враждебности… а все равно опасен не меньше самого Зеда. Даже когда вдрызг пьян и надышался… разного. Зед легко постукивает пальцами возле чужого уха, дожидается хоть какой-то реакции — и уходит тенями, крепко схватив Ясуо за шиворот. Они ничего не должны друг другу, но… они оба неизменно во главе списков охотников за головами. Они оба ксиири. И ни один из них ни разу не вмешался в дела другого. Зед может позволить себе немного щедрости… и того, что иные глупцы назвали бы сочувствием. И это стало бы их последним словом. Свежий воздух Ясуо почти не помогает. Он вяло шевелит пальцами, подзывая ветер, и ветер почти не отвечает на его зов. Ясуо снова хохочет, и нет в его смехе ни капли радости. Зед это игнорирует. В первые годы войны… да и после он временами ощущал себя даже хуже. — Знаешь… Он не отвечает. Никогда не отвечает. Я звал его, я молил его о прощении, я пел погребальные песни, я нес ему подношения… Я пытался отыскать его тело. И… — Ясуо сгибается пополам и вновь захлебывается лихорадочно-злобным хохотом, смеется до кашля и хрипа… Зед игнорирует редкие капли, падающие на сухую землю. Это определенно всего лишь дождь. — …Я не нашел ни кости. Ни обломка клинка. Ничего, Зед, совсем ничего. Только безумие. Только шепот в мыслях, только кровавые реки под веками. "Я хочу умереть, — не-говорит Ясуо наживо режущим взглядом. — Я хочу, чтобы все закончилось. И мне никогда не хватит на подобное бегство бесстыдства." И Зед понимает. Зед снова хватает его — на сей раз за сбившийся набок хвост — вздергивает, хлещет по нездорово-бледным щекам… И шипит в чужое лицо что-то злое, что-то невероятное глупое, что-то, что сам отчаянно жаждет услышать, — и за что вскрыл бы горло любому, кто рискнул бы при нем это произнести. Но у Ясуо нет больше сил даже на ярость. Ясуо кашляет, облизывает прокушенные губы, сплевывает в сторону вязкую, с прожилками крови слюну… И вдруг сам подается ближе, вжимаясь в пластины неполной и облегченной брони. И целует — почти кусает — голодно, жадно, зло… Зед не отстраняется. Зед не торопится отвечать. Зед знает, с самого начала знал, что и эту ночь они проведут в попытке сбежать от собственных мертвецов и леденящего кровь одиночества. И не сбегут. Снова.***
В пятый… конечно, если не считать кратких столкновений в городах; смазанных, полуслучайно брошенных из толпы взглядов; украденных у пустоты и наполненных горечью и тоской ночей… В пятый раз они снова встречаются в Ве'Ле. Во время первого послевоенного, в самом деле случившегося Праздника Цветения. И Ясуо выглядит… неуловимо иначе. Неуловимо живым. Жаль, сам Зед не может похвастаться тем же. Его собственная жизнь откровенно пошла по… с куда большим ускорением, чем раньше. Шен по-прежнему слеп, Золотой Демон по-прежнему терзает его усталый рассудок, а сам Зед… Зед теперь в самом деле убийца Учителя. И он не чувствует сожалений. Разве что о том, что теперь не осталось последней нити, которая могла бы их с Шеном примирить. Конечно, он все равно не собирался показывать Шену то, каким стал Кусе, но… все эти годы у него была возможность. Теперь даже этой возможности нет. И нет уже… Достаточно давно, чтобы Зед перестал выть ночами, но недостаточно, чтобы вырвать из сердца последние корни. Он сталкивается с Ясуо в ночной тьме — и почти взаправду рад этой встрече. Почти — потому что Зед лишь смутно помнит, как ощущается радость. И если днем, он может хотя бы лгать и себе, и Каину, то… В сумеречной тьме он не помнит даже о необходимости такой лжи. Ясуо ему дружелюбно скалится, не приобнимает, но обозначает предложение легким касанием ветра… Зад не против его принять. Он никогда не против, а поутру всякий раз клянется, что это — последний раз. И никогда не сдерживает этой клятвы. Ясуо силен и гибок, и годы скитаний и не самой хорошей жизни не повлияли на его тело существенно. Зеду нравится прослеживать взглядом чужие шрамы и выцветшие, обычно прикрытые тканью клановые татуировки. Он никогда их не касается. И Ясуо никогда не касается его теневых меток — и тем более не пытается проследить очертания того, что когда-то под чернильными тенями было. Юсан из Кинку — мертв, и не следует бередить эту память. Не следует звать в постель мертвецов. Ясуо совсем не похож на Шена, и Зед ни на миг не пытается обмануться — он не ищет в каштановых волосах рыжины, не ищет в темных глазах циановых искр древней магии… но память делает с ним дурное — память и неверные тени, и дрожащее пламя свечей, и… разное. И все же Зед не пытается обмануться. Хотя временами и хочет. В конце концов, Ясуо тоже пытается в нем забыться. Они друг не другу не лгут и не дают никаких обещаний — кроме как не пустить другому посреди или после часов страсти кровь горлом. Но в этот раз… В этот раз все иначе — и Зед чувствует в чужих лихорадочных поцелуях полынную горечь прощания. — Ты хочешь не меня, — вполголоса шепчет ему Ясуо, перебирая короткие волосы. — Не меня ищешь, не ко мне тянешься. Не меня избегаешь — и не ко мне отчаянно жаждешь вернуться. Его слова могли бы резать наживо, но сказаны они столь тихо, ласково и печально, что почти не причиняют боли. Лишь выпускают гной. Зед… все еще помнит, как должно действовать лекарю. Ясуо действует правильно. — Я не твой источник света — и никогда им не был. Я… всего лишь ветер, на мгновение покачнувший отбрасывающие тени ветви, заставивший пламя свечи плясать. Зед прикрывает глаза, мягко обхватывает чужую руку — и вслепую подносит к губам вечно холодные пальцы. Он молчит. Ему не нужны слова, и никому из них никогда не были нужны. Не друг от друга. Но Ясуо — ветер. У Ясуо слов хватит на них двоих. Он тихо, легко и беззлобно смеется, прослеживая кончиками пальцев линию челюсти и сухие губы. — Хорошо, что я не стал тенью. Теперь я свободен и не нуждаюсь ни в луне, ни в огне, ни в солнце. Просто… могу идти прочь и петь свои песни. А затем мягко, но настойчиво отнимает руку и садится на край постели. Лунный свет красиво лежит на его плечах, и в иной раз Зед бы продолжил с новым пылом, но… Нет. Это — последний раз. Это — прощание в ночь, которой не случилось. Ясуо снимает с запястья шнурок, запрокидывает голову, собирая привычный хвост… И, встряхнув волосами, оборачивается через плечо. В лунном свете его теплые, темные почти до речной черноты глаза отливают цианом и серебром. И это красиво — но все же не так. — Верни свое солнце, Тень. Люди имеют дурную, просто отвратительную привычку умирать. И с печальной тенью улыбки на искусанных губах отворачивается. Накидывает легкий халат, собирает немногие вещи… Зед на него не смотрит. Над чужим советом он подумает. Позже. Когда сможет выкинуть из памяти шелестящие касания ветра. Когда вспомнит, как Юсан без страха смотрел на солнце и держал его пламя в ладонях. Когда рискнет повторить, не страшась обжечься.