На ощупь

Поцелуй получился будто бы сам собой. От избытка лёгкости — после смеха и бега, после дерзости и восторга, после долгой игры на двоих, приправленной любопытством и нежеланием уступать. Может быть, с долгой игрой не всё было просто. Может быть, её завязало желание отвлечься; может быть, этого требовали бессилие и тоска. Но неважно. Где-то по пути лишнее забылось — без остатка растворилось в смехе и беге. Дверь плавно закрылась у Стива за спиной, отсекая поток тусклого света с улицы. Темнота вокруг стала непроницаемой, густой и плотной, и от столкновения губ в ней волнами разошлись два удивлённых выдоха. ……… — Ты ведь так и не пригласил Шэрон на свидание? — Романофф начала игру первой. Не спросила — поддела. И, помедлив, вдобавок выжала педаль акселератора в пол: Кэп никогда и ничем себя не выдавал, но едва ли — она бы в этом поклялась — едва ли мог совсем уж безразлично выносить огромную скорость под чужим контролем. Как и бесцеремонное вмешательство в собственные дела. И тем, и другим Нат упорно училась его подкалывать; получалось больше похоже на щекотку, но надежды она ещё не потеряла. — Шэрон… Шэрон… — через открытый верх в машину врывался ветер, Роджерс хмурил брови, припоминая, а Романофф смотрела вперед, на семикилометровую стрелу моста, по которому они мчались. Украдкой косилась в зеркало, где Стив открыто и прямо упёрся взглядом в её профиль. — А, Шэрон!.. — Проблемы с запоминанием имён?! — перекричала она шум воздушного потока. И, глядя перед собой, с коварной мягкостью повела углом рта. — Обещаю, никто не узнает! Как-никак, тебе уже почти сотня! — Только тех имён, — беззаботно поправил Роджерс, — которых мне не называли! И мне всего лишь девяносто семь! За мостом ждал Аннаполис: короткая встреча в Морской Академии и то ли важная информация об активности Гидры в Африке, то ли ничего. Внизу серебрился подёрнутый рябью залив. Ветер трепал волосы, машина казалась сгустком скорости на изломе между водой, воздухом и светом. И глупости в ней говорить было легче лёгкого. — Это так непростительно — не назвать тебе настоящего имени?! — уточнила Нат, крепче сжимая руль. — Это нормально! Для шпиона. — Но ты шпионам шансов не даёшь? — Не знаю, я не пробовал! — Кэп неопределённо дёрнул плечом. И вдруг, посерьёзнев, придвинулся ближе — тяжело опустил ладонь Нат на колено и заставил сдвинуть педаль тормоза. — С чего ты взяла? В первый раз на её памяти он пресекал разгон так нескрываемо при всей двусмысленности. Это была в некотором роде победа — Романофф на мгновение даже смешно стало от колыхнувшегося внутри ликования. Она повернулась, собираясь про это пошутить, и даже открыла рот — но почему-то не смогла. Стив невозмутимо переключил передачу, вернул ладонь ей на колено, притормозил ещё. И ещё; Нат не мешала. Он довёл скорость до положенной ровно к съезду с моста в город. — Проверим? — предложила Наташа как можно небрежнее. Щёлкнула поворотным сигналом, качнула руль. — Скажем, я включу режим шпиона на полную мощность, пущу в ход все свои штучки… — Кэп поднял глаза, и ничего не удалось сделать с губами, предательски дрогнувшими в спасительной усмешке. — Добуду тебе номер Шэрон, а ты по нему позвонишь. В конце концов, игры играми, а лишних сложностей Романофф не хотела ни себе, ни ему. — Я не готов, — немедленно уклонился Роджерс. — Хотя… шпионские штучки — это было бы занятно. Ещё секунду ладонь лежала на колене — если не предложением отыграть назад, то хотя бы возможностью; такие возможности чудились Нат после сеансов щекотки едва ли не каждый раз, и она путалась в собственных показаниях: то ли Стив не понимает её вообще, то ли понимает чересчур хорошо. А потом он отодвинулся и перевёл взгляд за окно, на дорожный траффик. И Наташа сочла за лучшее сосредоточиться на том же. Хотя шпионские штучки, в самом деле, никому бы не повредили. Об этом Романофф и думала, когда обещала Кэпу ждать его на стоянке у кампуса Академии. Когда смотрела ему, удаляющемуся по парковой дорожке, в спину. И когда торопливо заводила двигатель — тоже, и в лихорадочном, на грани фола, скоростном лавировании к крытой парковке в десятке кварталов от того места, и на бегу назад, и в поиске укрытия. По пути прятала волосы в длинный шелковый шарф: плела косу, щедро разбавляя серо-коричневой тканью живые пряди; ветровку бросила в машине, рубашку стянула и повязала вокруг бёдер, оставив на виду неброскую майку и непривычный взгляду силуэт. Всё это было, начистоту, слабовато — особенно против Роджерса с его острым боковым зрением и нерассеиваемым вниманием. Но на кону стояло не так уж много, противник того стоил и сам напросился — и внутри уже неостановимо подрагивало по-дурацки азартное: ну, а вдруг?.. Сколько у неё в запасе времени, Нат не имела понятия. Рассчитывала на минимум. Но не успела преодолеть от входа в университетский парк до ближайшего здания — Мемориального, что ли, корпуса? она никогда не давала себе труда в такое вникать — и половины пути, когда Кэп уже вышел навстречу. Не хватило, как на всё хорошее, одной минуты. Но азарт уже разгорелся: Романофф крутанулась на месте и, повернувшись спиной, подняла на уровень глаз телефон — как будто фотографировала какой-то памятник из тех, что вокруг водились в достатке. Инвертировала камеру и смотрела себе за плечо: Роджерс пружинисто сбежал по ступеням и шагал в её направлении. Вроде бы не смотрел прицельно — то есть, ещё не узнал, и это даже оставляло кое-какие шансы; но именно кое-какие, потому что пересечься с ним, со всей неотвратимостью, предстояло на одной дорожке. Приближение почти чувствовалось спиной. Вся тщетность предпринятых уловок стала видна до донышка: ничего, кроме неготовности Кэпа встретить Нат здесь, за защиту не сходило. Было волнительно и смешно, не дёргаться получалось с трудом, не застывать не получалось совсем; шаги за спиной чеканились поспешно, расстояние сокращалось стремительно, лопатки сводило от холодка, «Романофф, это ты?» — должно было прозвучать за ними вот-вот, и пора было уже поворачиваться с усмешкой — выиграть хотя бы секундную растерянность у Роджерса на лице, раз большего без подготовки не удалось… И Нат уже собралась так и сделать — когда её накрыло то ли наитием, то ли ещё чем-то свыше. Онa вытянула руку с мобильником перед собой — будто бы для селфи на историко-архитектурном фоне. И медленно, осторожно попятилась Роджерсу навстречу. Хватило пары шагов: тот машинально отвернул голову, взял правее, зашагал быстрее. Можно было записывать себе сто баллов из ста. Но Нат почему-то даже ухмыльнуться не рискнула. Даже мысленно. Замерла, осторожно посматривая вслед: нет, Кэп удалялся в хорошем темпе, да ещё и пару раз бросил взгляд на часы, явно самого себя поторапливая. Триумф. Который лишь немного портило знание о том, куда Роджерс спешит и к кому. Что-то в этом было такое… не то, чтобы заставляющее устыдиться… Просто можно было в любую секунду бросить игру, крикнуть в спину: «Эй!» — и пойти дальше вместе. Просто где-то прямо под ногами проходила грань, за которой игры перетекали для него в невозможность близости. Просто… Романофф выждала пару минут и двинулась следом на безопасном расстоянии. В конце концов, игры оставались всего лишь играми, а она — всего лишь собой. И ходить по этой его грани ей было не привыкать, и к особым степеням сближения она не стремилась. Сквозь листву и прутья ограды видно было, как Роджерс растерянно повертелся на месте, не находя глазами на парковке ни машины, ни самой Нат. Наверняка хмурился — и наверняка непонимающе. Предсказывать его дальнейшие действия Романофф не взялась бы; на всякий случай, выключила телефон и затаилась. Но Кэп не стал ни звонить ей, ни пытаться дождаться на месте — перешёл на другую сторону улицы и исчез из зоны видимости. Безопасное расстояние немедленно стало неудобным, Нат в спешке подобралась поближе. Стив направился к берегу; на идеально прямых узких улочках было достаточно народа, и Нат его повела. Он не чувствовал неладного довольно долго: просто шёл, расслабленно заложив руки в карманы и подставляя лицо ветру. Романофф во всех деталях рассматривала его плечи, полускрытая тенью, и чувствовала себя всё более и более не в своей тарелке. Ждала, когда же он остановится у парапета или сядет на причале, как сделала бы, коротая время, она сама — тогда Нат свернулась бы с играми без раздумий. До неё не сразу дошло, что её-то Кэп у воды и ищет; неловкость немедленно достигла пика — но в этот самый момент Роджерс якобы невзначай развернулся, на корню зарубив порыв сдаться. Романофф рефлекторно замерла за зонтиком уличного кафе. И не напрасно: спустя пару секунд фокус повторился снова. Кэп сообразил, что происходит. И отступать стало поздно. Он издевательски замедлил шаг до просто неприличного и доплёлся до перекрёстка в таком темпе, как будто собрался заночевать прямо на тротуаре. А когда светофор замигал, переключаясь — будто бы спохватился и перемахнул через дорогу на гаснущий зелёный. Нат бросилась следом, едва смогла — но широченной спины за поворотом уже не было, а улицы расходились в трёх направлениях без всякого намёка на подсказку. Пришлось засечь его с крыши. Романофф рванула вверх и обратно по ближайшей пожарной лестнице; бросилась следом; жалела, что сама научила его не бегать в бегах. От скоростных переключений между ведением и гонкой даже заколотилось сердце. У подземного перехода под Мюррей-авеню, где она успела заметить промельк его рубашки, конечно, уже простыл всякий след; игнорируя простейший и потому не заслуживающий доверия путь вниз, Нат для начала заглянула за угол налево — и выругалась, когда выскочила обратно, ничего не обнаружив, а Роджерс прямо в глаза посмотрел ей с противоположной стороны улицы. Улыбнулся, чуть приподняв бровь. На встречный бросок ушло не больше тридцати секунд, в горячке Романофф даже не успела потерять цель: Кэп шагал прочь с привычной себе скоростью, и она понемногу, с трудом, сокращала расстояние, не срываясь на бег. От него несло оглушительным спокойствием. Хладнокровной собранностью человека, которому нечего остерегаться. Не шпиона — солдата. Суперсолдата. Перед очередным перекрёстком он повернулся к Нат, вскинув руку в салюте, и она засмеялась, когда за углом он словно провалился сквозь землю. Шестым чувством поняла, что появиться должен где-то за спиной — и побежала так, как никогда в жизни не бегала. Аннаполис, в конце концов — город парков, девчонкой-спринтершей в легкомысленной маечке его было не испугать. А признавать себя побеждённой Романофф собиралась не раньше, чем Кэп схватит её за руку. О, господи. Дважды с разбегу едва не влетела в тупик. Дважды оказывалась на волосок от поимки: чудом выручили сначала внезапно подвернувшаяся уличная ярмарка, а потом — стайка перехвативших Роджерса детей. В конце концов, обессиленно хватая воздух ртом между приступами смеха, вывалилась в пустой и тихий проулок; чувствовала себя никакой не Вдовой, а в лучшем случае — птицей, удирающей по земле. Наглухо закрытые уличные жалюзи на двери цокольного этажа поймала краем глаза почти случайно; сквозь слой пыли проглядывал телефонный номер для желающих в арендаторы, в кармане валялась зажигалка Фьюри для резки по металлу, а в борьбе были хороши любые средства. И Романофф раздумывала недолго. Роджерс не мог её засечь. Она привалилась к взломанной двери изнутри, бросив срезанный замок под ноги; гладкая поверхность металла холодила полуголую спину, мрак вокруг был такой густой, что за него получилось бы ухватиться, сердце билось в груди, как в сетке. Не мог — но засёк. Снаружи едва слышно приближались шаги: шестое чувство безотказно работало не у одной только Нат, и подкатывавший к горлу смех здорово мешал на это сердиться. Наконец, жалюзи заскрипели за спиной. Романофф отступила от двери, оборачиваясь. Та приоткрылась; возникший в конусе света Роджерс пытался неодобрительно нахмуриться, но чёрта с два у него выходило. Пару секунд он смотрел на Нат с улыбкой, встрёпанный и взмокший, а потом с возмутительной самонадеянностью? доверчивостью? — шагнул к ней и тихо притворил дверь за собой. ……… У темноты есть свойство — стирать реальность. Опрокидывать в бездну прошлое и будущее, смывать причины и обстоятельства, уничтожать всё множество неизбежных последствий. В темноте не существует границ. Но существует мимолётное, невозможное: податливые губы и разгорячённая кожа. Только здесь, только сейчас. И только на ощупь. И ещё на вкус. Нат вела приоткрытым ртом по обжигающе шероховатому подбородку, и Стив поворачивал голову, ловя её губы своими. Тянул её к себе — откровенно и жадно, за оба запястья, целовал медленно и глубоко; должно быть, потому что считал, что этот поцелуй заслужил честно — а она ведь, о, господи, не забыла даже те краденые полраза на эскалаторе. Она отвечала ему ещё глубже и ещё жарче, она ничего не имела против жадности: в темноте, где не существовало ни его, ни её, а лишь лихорадочные касания и безымянное удовольствие, нужно было успеть как можно больше. Не понимала настойчивости, с которой он выпутывал из её волос шёлк, и нетерпения, с которым зарывался пальцами в рассыпавшиеся пряди: как будто хотел от неё только настоящего. Как будто зачем-то дорожил растаявшей реальностью. Сама она расправилась с пуговицами его рубашки, не теряя времени. И, нырнув под подбородок, с упоением ушла в темноту, как в воду. Вывела губами длинную напряжённую линию вниз: по шее, отзывавшейся грохотом пульса, по подрагивавшей груди, по животу; у пупка на пару секунд притормозила, выдёргивая ремень из пряжки и ласкаясь к пушистой коже виском. До потери соображения хотела сделать ему хорошо. И в ней не было и не могло быть — она бы поклялась — ничего более настоящего, чем это. Звук расстёгиваемой молнии показался в темноте неожиданно громким. Стив замер. И окаменел, когда Нат опустила голову: вслепую скользнула губами вдоль члена, перевела дыхание — и обхватила: шёлковым жаром шёлковый жар, глубоко, влажно, медленно. Касания его рук стали хаотичными, красноречиво растерянными. Тяжёлая ладонь обвела контур скулы совершенно невесомо, а пальцы, тыльной стороной скользнувшие вниз по щеке, подрагивали. Он искал способ остановить Нат — и не находил. Было более чем вероятно, что до неё с ним такого не делал никто. И от этой мысли в ушах зазвенело. Желание расшатать и столкнуть с края стало просто безудержным. Романофф подалась ближе, всем телом; обострённые рефлексы мешали, но она упрямо сжимала теснее, сочнее, скользила быстрее, опаснее, замирала на пике и сглатывала вместо вдоха; искала, обводила, прижимала языком, поворачивала голову, вычерчивая губами тугие спирали, и помогала ладонью там, куда рту было не добраться. В считанные минуты в холодном цокольном закутке стало жарко. Пот струился по шее. С ресниц текло. Стив мучительно гнулся и искал опору, отчаянно хотелось услышать стон — но он только прерывисто, судорожно выдыхал приоткрытым ртом. Казалось, оставалось добавить совсем немного — но тут Романофф закашлялась, и в вынужденной передышке Роджерс перехватил её. Потянул вверх, притискивая к себе — непреклонно, непререкаемо. Бесстыдно. Зарылся в шею лицом. Держал крепко, давая почувствовать твёрдость своего «нет» не хуже, чем твёрдость всего остального. И потерянно застонал, прихватив кожу губами, отчего в голове у Нат стало пусто в одно мгновение. Она выскользнула из рук, едва слегка ослабела хватка. Отстранилась, отступила вглубь. Стянула с себя майку, расстегнула молнию, тоже издавшую в непроницаемой темноте нескромно громкий для согласия звук, выпуталась из джинсов. Стив нашёл её ощупью; движение опять было скованным, но пришлось очень удачно — пальцы задели обнажённую грудь и недоверчиво замерли. Нат подалась к ним, вкладывая всю тяжесть полусферы в ладонь, и вторая рука уступила без боя — сама легла на талию в попытке обнять. Нат перехватила обе и потянула Стива за собой, пока не коснулась лопатками шероховатой штукатурки — а потом развернулась лицом к стене, крест-накрест сложила ладони в упоре и приглашающе прогнулась. На секунду мелькнула мысль о том, что руки Роджерса из своих она выпустила напрасно — потому что он, со всей очевидностью, не человек. Но вслед за этим… О, господи. Выдох, переходящий в стон, показался Нат чьим-то чужим. Она закусила губы, чтобы не услышать такого ещё раз. Или — не выругаться, потому что Роджерс взял её слишком тягуче и осторожно. Снова — слишком реально. Слишком тревожаще. Сколько ещё повадок уличной кошки нужно было продемонстрировать, чтобы он, наконец, прекратил это? И просто нырнул следом: в темноту, в омут, в несколько минут запретного, но случайного и поэтому ни черта не значащего — в горячечный сон, который не останется ни с ним, ни с ней: навсегда зависнет, затерявшийся нигде вместе со всем, что в нём, может, случилось, а может, нет, и о чём вспоминать нет никакого смысла? О, господи. Господи. Стив целовал её спину. Покусывал кожу над выступами позвонков. Вёл губами по шее; Нат прогибалась сильнее от каждого касания. Быть с ним одним целым оказалось чудовищно тесно, несмотря на беззастенчивую влажность. Хотелось упереться в скрещенные ладони лбом и двигаться самой; Стив не позволял, удерживая её бёдра, и Нат пыталась не извиваться. Вместо этого откинулась назад, прижавшись спиной к его груди, и притёрлась, без слов предлагая всё, что захочет. Поздновато, но плевать. Горячие руки медленно скользнули по её груди; чуть быстрее — по животу, бёдрам; и, ошалев, вдруг оказались всюду: вслепую повторяли каждую линию напряжённо выгнувшегося тела, отнимали у темноты, запоминали на ощупь. Подрагивали, как будто потрясённые тем, что у них получалось, и не могли остановиться. Нат замерла. Чувствовала себя вылепленной из мрака, жара и гладкости. И собой. В чудовищной степени собой. Тоже начала дрожать, потому что чёрта с два это было лаской — это было присвоением, и чуть-чуть — подчинением, и чуть-чуть — поклонением… Но ни разу не случайной игрой, для которой не требовалось ни знакомиться, ни прощаться. Были вещи, которых Романофф не допускала. Были степени близости, недоступные ей совсем. Были отношения, которых она не выдерживала. — Нат? — едва слышно выдохнул Роджерс куда-то в затылок, почувствовав её замешательство и тоже застыв. Она содрогнулась всем телом — и от звука, и от всколыхнувшего волосы тепла. Что со Стивом было плохо — так это то, что от него невозможно отделаться ни шуткой, ни враньём. А ещё то, что его невозможно пересилить. И то, что не доверять ему тоже невозможно. Даже если не умеешь. — Пожалуйста, — Романофф подалась ближе и прижалась теснее — потому что с него сталось бы отстраниться от неё даже в такой момент. А она не понимала, хочет этого или боится. Торопливо вывернула запястья из замерших ладоней Роджерса и стиснула его руки в своих. Получалось слишком похоже и на «пожалуйста, да», и на «пожалуйста, нет». Стив не переспрашивал. И не шевелился. Неподвижно ждал в густой темноте, с переменным успехом одолевая собственное дыхание. И Нат сама не поняла, в какой момент согласилась. И почему. Просто оперлась на его руки чуть жёстче; качнулась всем телом — вперед и назад, не так глубоко, как надо, но… о. Роджерс опустил голову и тихо застонал ей в волосы. — И ты потом сможешь выйти отсюда вместе со мной? — неразборчиво спросил он, слегка подаваясь навстречу. — — Да. — И сможешь на меня смотреть? — Да, — пальцы переплелись, новый толчок получился вполне сносным, и неожиданное свидетельство того, что Стив тоже не каменный, отозвалось внутри дрожью. — Один раз сквозь пальцы на общем сборе по поводу конца света? — Да-а-ах! Роджерс сердито куснул плечо, и Романофф засмеялась. Ответить на провокацию ничем, кроме провокации, она всё равно не смогла бы, потому что они уже трахались. Наконец-то. Быть одним целым всё ещё казалось тесно — как будто даже теснее, чем ощущалось сначала. Движения выходили резкими, Нат то тянулась вперёд, бессильно упираясь в стену и приникая к шероховатой поверхности щекой, то откидывалась обратно, к Роджерсу; горячие ладони находили её и там, и там. В ни к чему не обязывающей позе неожиданно открылась бездна. И отплатить за уязвимость было нечем: каждый раз, когда Романофф выдыхала «Стив» в попытке тоже выдернуть его из темноты, это хлестало, как кнут, по обоим. За пару рывков до конца она выгнулась, вжимаясь в него. И в бесформенный комок удовольствия превратилась, чувствуя на виске чужие губы. ……… — Я бы смотрел на тебя, — задумчиво сообщил кромешный мрак. Одеваться вслепую было тем ещё квестом; Нат наспех вытерла бёдра шёлком платка и влезла в майку, путаясь в проймах. — Вытягивал бы из джинсов и смотрел, как ты краснеешь. — Это шутка? — Возможно, — голос звучал беспечно, но в том, что Стив серьёзен, Романофф не сомневалась. — Или взял бы — и смотрел, как ты ругаешься. Или эти твои… супершпионские… штуки… — Роджерс? — перебила Нат, нащупывая на полу рубашку. — Здесь в самом деле ты? — Боюсь, что да. А нужно, чтобы нет? Ты делаешь такое только с теми, про кого не уверена, здесь ли они и кто они вообще? — Подозреваешь меня в избытке испорченности? — Скорее, в недостатке. Нат едва не фыркнула. — Почему? — Может, потому что испорченность — это умение смаковать бесстыдство. А делать вид, что ничего особенного в нём нет, — это защита. — Поверю мастеру, — с неудовольствием вздохнула Романофф. Распахнула дверь, смутно надеясь, что Стив всё ещё раздет. Но увы. На улице уже сгущались сумерки. И, возможно, это было не так уж катастрофично — выбрать для случайного секса того, кто в темноте не слепнет. — Нужно будет как-то компенсировать ущерб, — задумчиво, почти вопросительно произнесла она, звякнув срезанным замком. — Я запомнил телефонный номер. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга, не решаясь выйти. — Слушай… — наконец начала Нат, и одновременно с ней Стив выговорил: — Поцелуй меня. Она запнулась. — Слушай, — с трудом вернулась к началу. Мысленно прокляла защитную усмешку, привычно искривившую губы на автопилоте. Но Роджерс был зрячим. Ему такое не мешало. — Давно хочу спросить: а как тебе шпионка из распавшейся команды Фьюри? Она, правда, русская. И это ещё наименьшая её проблема. Но если твоя личная жизнь однажды зайдёт в абсолютный тупик — на скорый секс без обязательств ты мог бы рассчитывать с ней железно. Стив смотрел на неё. — Я уже раз двадцать говорил, что слишком занят для такой чепухи, Нат. Но ты могла бы оставить ей мои координаты. Вдруг я ей понравлюсь? Вдруг она захочет встретиться при свете дня и заняться сексом обстоятельно, без глупостей? Романофф неопределённо хмыкнула. Притянула его к себе за ворот рубашки и поцеловала обжигающе коротко и легко.