Это, слава Богу, не любовь

- Ненавижу, когда ты болеешь. – фыркает Юра и достает из пакета одну из десяти своих кружек с тиграми. – Заебал. Кружка такая же нелепая, как и предыдущие девять. Тут никогда не угадаешь заранее, на что нарвешься. Если у Юры хорошее настроение – он продемонстрирует фотопечать с кучей маленький тигрят, летящих на огромных воздушных шарах. В противном случае это окажется скалящийся тигр с окровавленной мордой, которого захочется спрятать подальше на полку, постараться успешно переварить завтрак\обед\ужин и просто забыть, как страшный сон. Это если еще удостоишься такой чести – пить из юркиной кружки. Сейчас на керамике была изображена половина морды белого тигра с неестественно-ярким зеленым глазом и размытыми очертаниями, словно художник не захотел дорисовывать свой маленький шедевр и просто размазал краску по краям. - Где ты умудрился заболеть? – Недовольно вздохнул Юра, заваривая облепиховый чай. - Дождь был. Удивительно, правда? Питер же такой солнечный город. – Беззлобно пробормотал Виктор и вытянул ноги на табуретку. Чувствовал он себя так же плохо, как и выглядел. Красный натертый нос от платка, блестящие глаза и вид побитой собаки – мерзкие 37,2 всегда творят что-то невообразимое с организмом. Двадцать минут назад громким стуком в дверь его разбудил Юра. Ладно, возможно, его разбудили крики: «Надеюсь, ты там не сдох еще!», а не попытка снести ногой замок. Но голова болела при любом раскладе. - И не лень же тебе было тащиться сюда с Черной речки. – Виктор снова чихнул и взял в руки кружку с чаем. – Что это? Надеюсь, не облепих… Блядь. Юра злорадно усмехнулся, услышав недовольное сопение и бульканье: - Пей давай, не возникай. Не было еще болезни, которую эта мерзость бы не поборола. – Плисецкий театрально вздохнул и начал доставать из притащенного с собой пакета таблетки и одежду. – Мне до технологички по прямой ехать, че лень-то. Жил бы где-нибудь на Пролетарской – помирал бы в одиночестве. Оба знали, что нет. Не помирал бы в одиночестве. Юра даже в другой город сорвется, если это будет необходимо его близкому. Выпендрежник мелкий. - Ну, как пьется? – Ехидно спросил «мелкий», когда разобрал привезенные вещи. - Вкусно. Можно я куда-нибудь это вылью? - Можно. А я тебе перережу ночью лезвием конька горло. Чтоб не болело. - Понял. - Славненько. – Юра серьезно кивнул, а через пару секунд услышал расслабленный смех Виктора. Его всегда устраивало их общение. Никаких лишних переживаний по пустякам, любые проблемы решались с помощью юмора и сарказма. Иногда – теплых тихих вечеров и разговоров ни о чем. Это никогда не обсуждалось вслух. Слишком важно было, чтобы говорить о таком. Наверное, все это началось в тот момент, когда через несколько дней после своего восемнадцатилетия слишком улыбающийся и подозрительно жизнерадостный Юра пришел к Виктору в гости с литром пива и сказал: - Мы с Отабеком расстались. Он все улыбался, стоя в дверях, а руки с бутылками немного подрагивали от напряжения: - Ты прикинь, да. Мы с ним поговорили и решили, что слишком уж разные. Не можем ужиться никак. Я ему говорю: да ты пиздец, Бека, но давай дружить хоть. Теперь дрожать начал и голос: - Я его, честное слово, не люблю уже так, как в самом начале, а расставаться почему-то жалко, мы ведь с ним столько километров на байке промотали, что, видит бог, никто не побьет наш рекорд. Виктор сдержал порыв обнять потерянного парня, потому что это было последнее, в чем он нуждался. Каким бы разбитым не был Юра – дотрагиваться до себя он позволял только Отабеку. - И что ты с пивом пришел тогда? Проходи, сейчас водки достану. Виктор знал, что пить Плисецкий совсем не умел, поэтому уснет минут через 15. Так и произошло. Зато потом в пять утра пришел будить и уже без истерики рассказывать, что да как. Через полгода история повторилась: Никифоров расстался с Юри. Все было спокойнее в какой-то степени. Виктор просто понял, что нельзя и дальше пытаться играть в любовь с милым японским мальчиком, что Юри уже давно и не такой вовсе, а серьезный амбициозный мужчина, что и самого Никифорова он больше любил как кого-то далеко и недосягаемого, а не живущего рядом человека. Но уйти из тренерства Никифорову все пришлось. - Слушай, Вить, – как-то подозрительно мило начал Юра, вытащив мужчину из воспоминаний, - а вот ты вообще чем питаешься? Воздухом и шоколадом? – Плисецкий недовольно осматривал полный шкаф сладостей и почти пустой холодильник. - Ты имеешь что-то против шоколада? – наигранно серьезно спросил Виктор. - Нет, до тех пор, пока ты помещаешься в двери. Сам знаешь, с возрастом дела у метаболизма обстоят хуже. Старикан. - Мелкотня. - Петух. На том и законч… О! Сейчас будет супец. Все нормально, я нашел курицу и яйца. - Надо же, чтобы они хоть где-то были, да, плакса? – Чем дальше прогрессировала болезнь, тем хуже складывалась обстановка с чувством юмора, но от шутки Виктор не удержался, вспомнив недавний марафон фильмов о Гарри Поттере. - Чт…да ты… СЕВЕРУС УМЕР, Я НЕ ВИНОВАТ, ЧТО ТЫ НАСТОЛЬКО ЖЕСТОКИЙ, ЧТО СМОГ ДАЛЬШЕ ЖРАТЬ СВОЙ ТУПОЙ ПОПКОРН! – Легко завелся Юра и эмоционально стал размахивать руками, а затем притих, - тебе напомнить, как ты в день рождения Гоши нач… - ДА У НЕГО ЖЕ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СРАЗУ ПОСЛЕ МОЕГО, МЫ ПРОСТО СЛИШКОМ МНОГО ПИЛИ. - Ага, успокаивай себя этим. На крики прибежал Маккачин. Несмотря на возраст, он оставался довольно резвым и энергичным псом. Немного покрутившись в ногах Юры и зачем-то потявкав (Юра с готовностью начал лаять в ответ), он убежал к хозяину. Никифоров легко взял его на руки и начал недовольно бурчать что-то, на что Плисецкий лишь усмехался и отмахивался. У них были действительно странные отношения. Юра особо не скрывал своей влюбленности в Виктора, а Виктор не сопротивлялся. Не было ничего странного в том, чтобы в обнимку смотреть фильмы, иногда целовать друг друга в макушку (Юра теперь был одного роста с мужчиной), устраивать турниры по теккену и just dance и спорить о выигрышах на абсурдные желания, вместе спать, готовить, читать, изучать необычные места города на Неве. Главное не произносить лишнего вслух. Это, слава Богу, не любовь, счастливо однажды вздыхает Юра и в порыве нежности протягивает руку к Виктору, убирая отросшую прядь волос за ухо. Виктор соглашается и берет в руки гитару, чтобы спеть «твоi зеленi очi». Он улыбается. - Смотри. Вот эту таблетку нужно выпить сейчас – она помогает поднять иммунитет, а вот эту – после того, как съешь суп. Только нужно будет сразу лечь под одеяло, а то еще хуже делов натворим. – Юра деловито объясняет значения разных пилюлек одной рукой, а другой ставит на стол тарелку с куриным бульоном. Никифоров молча кивает, потому что горячий чай закончился, а горло тяжело переживает такой долгий разрыв с теплом. - Ты – Бог кулинарии, в курсе? – Юра готовит не в первый раз, но Виктор неустанно хвалит его талант так, словно считал, что больше бутерброда с сыром и колбасой парень ничего не осилит. - Это ты еще мою пиццу не пробовал, - отмахивается Плисецкий и усаживается на соседний стул. У него в руках огромная кружка чая, на которой нарисованы Шерхан и Маугли. - Ты когда-нибудь перестанешь любить тигров? У тебя же даже игрушки есть с ними, как у маленького мальчика прям. – Усмехается мужчина. Он помнит, как Юра по пьяни признался, что у него дома живет плюшевый тигр по имени Витя, потому что в 7 лет он считал тигров очень крутыми и сильными. А еще таким же он считал Никифорова. - И это меня спрашивает человек, который недавно купил себе желтые трусы с мордахой спанч боба на жопе. Ты серьезно, Вить? - Что ты начинаешь, они же реально крутые, - фыркает Виктор. - И совсем не детские! - Ты недавно придумал нам хореографию на парное катание по мультику «Приключения пингвиненка Лоло». И я даже не уверен, кто из нас был бы Лоло, а кто – Пепе. А мы ведь даже не занимаемся фигурным катанием, хочу тебе напомнить. Мне продолжать? - Да там круто было, ты просто не видел, - отмахивается мужчина и тыкает ложкой в Юру. - Зануда. - Зато твой. – срывается с языка, и Плисецкий без остановки продолжает говорить, усиленно делая вид, что он не оговаривался. – Сижу вот с тобой сутками напролет, дедушка скоро узнавать меня перестанет. - Secrets I have held in my heart are harder to hide than I thought, maybe I just wanna be yours. – Тихо напевает Виктор и смотрит в эти ужасные зеленые глаза, за которые несколько веков назад бедного Юрочку бы уже сожгли. Признали бы слишком очаровательным для своего времени, магом, неземным существом – и предали бы огню. Если бы Виктор жил во времена инквизиции, он был бы одним из тех, кого допрашивали как несчастного возлюбленного, мол, приворожил, да? Да, соглашался бы Виктор, только после смерти его маленькой светлой любви чары не пропадают почему-то. Юра смущенно замолкает и пялится в шкаф с хрусталем, стоящий напротив, будто впервые видит. - Пей таблетку и приходи в комнату, я там буду ждать. – Задумчиво произносит Плисецкий и снова осекается, обращая внимания на подтекст. Подтекст, которого нет, но воспаленное сознание само додумало. И когда все резко стало таким неловким? Когда Виктор доходит до комнаты, то видит, что Юра уже успел переодеться в дурацкую футболку, купленную ими однажды на каком-то рынке - с мордой кошки в очках, - и растянутые спортивные штаны, которые давно уже переехали жить к Вите на полку. Парень лежит на кровати со скетчбуком, что-то старательно вырисовывая. - Ты заболеешь, Юр. – Виктор опускается рядом с парнем и сонно всматривается в рисунок. Вроде какой-то человек изображен. Но это не точно. Может, дерево? Облачко? Енот? Никифоров устало прикрывает глаза. - Я всегда чувствую себя больным, если тебе плохо. Поэтому сам вылечись давай, а с остальным разберемся. – Не отвлекаясь от листка негромко произносит Юра и поправляет прядь, выбившуюся из хвостика и падающую на глаза. - Ты не нарисовался в институте? Только ведь сессию закрыл, крича о своей нелюбви к «этой дебильной профессии». - Если что, дизайнеры не рисуют 24\7 картиночки, Вить. У нас достаточно других предметов: полезных и дерьмовых. А сейчас я могу делать это в свое удовольствие. А ты спи давай, - Плисецкий не глядя включает телик и понижает звук почти до минимума. Виктору всегда легче спится под работающий ящик. Не человек – проблема. Никакой электроэнергии не напасешься на него. Юра любит рисовать. Чаще всего – самого Виктора. Он всегда получается почему-то острым, даже если карандаши мягкие. Какой-то он слишком грубый, слишком незаконченный, неполный, слишком едкий, колкий, слишком резкий – если бы было возможно, то Юра бы уже изрезался об него. А Юра и так весь одна большая открытая рана – ему больше нельзя. Какой-то он слишком. Может, дело в глазах? Глаза всегда тяжело рисовать. Особенно – Витины. В них огромный спектр эмоций, который хочется передать всеми возможными яркими оттенками, а выходит все равно как-то слишком темно. Даже небесно-голубой – и тот не спасает застывший лед в рисунках. Но Плисецкий все равно любит его рисовать. Он вообще много что в нем любит: как Витя смеется, забавно удивляется, растягивая звук О на все ноты, забывает выключить свет в комнате и все отправляет Юру сделать это за него, потому что «ну, я уже сел, а ты только идешь». Как Витя долго фыркает на глупые спецэффекты в инстаграме, а позже зовет Юру фоткаться «как панды». Как Витя огрызается и острит, злится и матерится похлеще Юры в его славные шестнадцать. Как Витя ожесточенно спорит с Гошей и Милой о музыке, потому что один слушает джаз, другая – попсу, а сам Витя преданно и ожесточенно играет «Звезду по имени солнце» да «Кукушку». Никакие уверения в том, что он родился в девяностые, а не восьмидесятые не помогают. Юра улыбается своим мыслям и впервые думает: «Может, это и любовь». Он ложится спать, обхватывая пальцами ладонь Виктора. Утром Никифоров будет чувствовать себя чуть лучше. Он обязательно встанет с постели первым, потому что Юра тот еще соня, но на запахи кофе всегда просыпается. Утром он решит, что Плисецкому, в общем-то, стоит переезжать к нему со всеми своими кошками, вещами и проблемами, потому что – почему нет? Утром Юра решит, что солнце сегодня по-особенному яркое, кофе необычайно вкусный, а Виктор – слишком красивый. Утром он скажет, что, кажется, перевыполнил план, «перевлюбился», залажал, как это обычно с ним бывает. Но это ничего. Виктор, кажется, вовсе и не против. Все это будет только утром. Пока, – вымотанные и немного больные, – они спят, выстраивая во сне мост друг к другу из кирпичей тех стен, которые когда-то давно воздвигли вокруг себя.