***
«На площади полно народу: люди бродят туда-сюда, плачут или просто сидят, постепенно превращаясь в снежные сугробы. Здесь никто меня не найдет. Я начинаю кружными путями подбираться к дворцу, спотыкаясь о чьи-то брошенные сокровища и обледенелые ноги. Примерно на полпути натыкаюсь на бетонную баррикаду высотой около четырех футов. Она образует прямоугольник, в центре которого находится дворец Сноу. Казалось бы, здесь никого не должно быть, однако на баррикаде полно беженцев. Может, это та самая группа, которую разместят во дворце? Впрочем, подойдя ближе, я замечаю, что на баррикаде нет ни одного взрослого, только дети — малыши и подростки, замерзшие, напуганные. Одни сбились в кучу, другие сидят на земле и раскачиваются. Никто не собирается вести их во дворец. Они сидят в загоне; со всех сторон их окружают миротворцы, которые здесь явно не для того, чтобы защищать детей. Если бы Капитолий хотел спасти ребят, то отправил бы их в какой-нибудь бункер. Нет, дети защищают Сноу, они — его „живой щит“. Начинается какой-то шум, и толпа бросается влево, увлекая меня в сторону, сбивая с намеченного курса. Слышны крики: „Мятежники! Мятежники!“ Судя по всему, повстанцы ворвались в город. Людская волна прижимает меня к фонарному столбу; я вцепляюсь в привязанную к нему веревку, поднимаюсь над толпой. Теперь я вижу, как повстанцы выбегают на площадь, оттесняя беженцев в переулки. Вот-вот начнут рваться капсулы. Однако взрыва не происходит. Происходит вот что. Прямо над баррикадой возникает планолет с эмблемой Капитолия; из него сыплются десятки серебряных парашютов. Даже в этом хаосе дети понимают, что на парашютах еда, лекарства и подарки. Дети хватают их, неуклюже пытаются развязать веревки замерзшими пальцами. Планолет исчезает, и через пять секунд примерно двадцать парашютов одновременно взрываются. Толпа воет. Снег залит кровью, повсюду части детских тел. Многие дети погибли мгновенно, другие корчатся на земле. Кое-кто из них ковыляет, уставившись на парашюты в своих руках, словно внутри все-таки находится нечто ценное. Миротворцы разбирают баррикады, прокладывая путь к детям, — судя по всему, солдаты сами не ожидали того, что произошло. В брешь устремляется еще одна группа людей в белой форме, но это не миротворцы — это врачи, врачи повстанцев. Их форму ни с чем не спутаешь. Медики с аптечками в руках бросаются к детям. Сперва я замечаю длинную светлую косу. Затем, когда девушка снимает пальто, укрывая им плачущего ребенка, я вижу, что полы рубашки выбились сзади, словно утиный хвостик. Я реагирую точно так же, как и в тот день, когда Эффи Бряк назвала ее имя. Видимо, я теряю сознание, поскольку внезапно понимаю, что сижу у основания столба и что воспоминаний о нескольких секундах у меня нет. В следующий миг я протискиваюсь сквозь толпу, выкрикивая имя девушки. Я почти у цели, почти у самой баррикады, и, кажется, девушка меня слышит — ее губы произносят мое имя. И тут взрываются остальные парашюты. Правда или ложь? Я горю. Огненные шары, вырвавшиеся из парашютов, пролетели сквозь поземку, над баррикадами и врезались в толпу. Один из них задел меня, когда я отворачивалась, провел языком по спине и превратил в новое существо, потушить которое так же сложно, как и солнце. Огненному переродку знакомо только одно чувство — невыносимая боль. У него нет ни зрения, ни слуха — ничего, кроме ощущения вечно горящей плоти. Возможно, время от времени переродок теряет сознание, но какая мне разница, если даже в эти мгновения я не могу обрести покой? Я — птица Цинны, пылающая, бешено устремившаяся к чему-то неизбежному. Огненные перья растут из моего тела. Удары крыльев лишь раздувают пламя. Я сжигаю саму себя, но бесцельно. Наконец мои крылья слабеют. Я теряю высоту, и сила тяжести погружает меня в пенистое море такого же цвета, что и глаза Финника. Я плыву на спине; она горит и под водой, но невыносимая боль стихает, превращаясь в просто боль. И сейчас, когда я дрейфую и не могу управлять своим движением, появляются они. Мертвецы. Те, кого я любила, пролетают надо мной, словно птицы, кружат в небе, взмывают, зовут меня. Так хочется присоединиться к ним, но морская вода наполнила легкие и не дает подняться на поверхность. Те, кого я ненавидела, оказались в воде — ужасные чешуйчатые твари, они кусают снова и снова, рвут мою соленую плоть зубами-иголками, увлекают меня на дно. Белая, с капелькой розового птичка камнем падает вниз и пытается удержать меня на поверхности, вцепившись когтями в грудь. — Нет, Китнисс! Нет! Не уходи! Однако те, кого я ненавидела, побеждают, и если птица не отпустит меня, то погибнет. — Прим, отпусти! И в конце концов она меня отпускает. Я под водой, и все меня бросили. Я слышу только свое дыхание — с огромным усилием втягиваю воду в легкие и выталкиваю обратно. Я хочу остановиться, задержать дыхание, но море снова входит в меня против моей воли. „Дай мне умереть, дай уйти вслед за остальными“, — умоляю я то, что удерживает меня здесь. Ответа нет. Я провожу в этой ловушке дни, годы, а может, и столетия. Я мертва, но умереть мне не дозволено. Жива, но фактически мертва — и так одинока, что любое существо, пусть даже самое мерзкое, я встретила бы с распростертыми объятиями. Однако когда ко мне наконец приходит гость, это так приятно. Морфлинг. Он течет по венам, снимает боль, делает тело таким невесомым, что оно вновь поднимается на поверхность, к слою пены. Пена. Я и впрямь дрейфую в слое пены, чувствую ее под пальцами; она облепила мое обнаженное тело. Мне очень больно, и все-таки я чувствую, что нахожусь в реальном мире — горло першит, в воздухе витает запах средства от ожогов, я слышу голос матери. Это меня пугает и я пытаюсь вернуться в морские глубины и там во всем разобраться. Однако назад дороги нет, и постепенно меня вынуждают с этим смириться. Я — сильно обожженная девушка без крыльев. Без огня. И без сестры. В невероятно белой больнице Капитолия надо мной колдуют врачи — завертывают в новые слои кожи, уговаривают клетки стать частью меня, крутят и растягивают руки-ноги, чтобы они встали точно на место. Все наперебой говорят, как мне повезло: глаза целы, лицо почти не пострадало, легкие хорошо реагируют на лечение. Я буду как новенькая».***
С момента Трагедии, которая случилась на Круглой площади Капитолия на глазах Китнисс Эвердин, прошло два с половиной месяца.
Однажды я подслушала разговор мамы и Хеймитча. Они перешептывались у моей кровати, но начали спорить и не заметили, как заговорили в полный голос. А еще они думали, что я в отключке, ведь сейчас в моих жилах больше желтого морфлинга, чем красной крови. — Нет, нет и еще раз нет, я не дам согласия! — голос матери звучит необычно твёрдо для моих ушей. — Да пойми же ты наконец! Он не опасен, его ещё даже не выписали из ожогового! — слышу хриплый, но совершенно трезвый голос ментора. — Вот пусть и лечится! Доктор Аврелий же сказал: никаких посетителей. Ты, я и никого из посторонних. Да, действительно непривычно: обычно моя мать куда мягче. — Он разрешил, но сказал, что последнее слово за тобой! — Я сказала «нет»! — Эль! — раньше я не замечала, чтобы Хеймитч обращался к маме по имени. Оно семейное, только для своих. Кажется, последний раз так называл её папа. — Я все сказала! — Пожалуйста! Эль, парню надо дать шанс! — да, Эбернети умеет стоять на своём, когда ему что-то нужно. Вдруг до меня стало доходить, о ком он говорит. Пит! Он жив! Я моментально перестала делать вид, что я овощ на грядке: — Мам! Он что, жив?! Я хочу его видеть! Это были первые слова, произнесённые мной за долгое время. Моя мать оказалась застигнута врасплох, и она отступает, сдаётся: завтра утром в бывший дворец Сноу, где сейчас живем мы с ней, пустят Пита. Вот только вставать мне запрещено. Категорически.*** На следующее утро
— Здравствуй, Китнисс! Как ты сегодня себя чувствуешь? — ласково спрашивает меня доктор Аврелий. — Хорошо. Когда придет Пит? Не могу больше ждать. Ночью я просыпалась пять раз, уже в полшестого сна не было ни в одном глазу. Мне срочно нужно обсудить с ним кое-что, одно важное неоконченное дело, мысль о котором не оставляет меня ни на минуту. Я не убила Сноу. Пока. Прим мертва, и в этом виновен он. В голове огненными всполохами горит единственное желание, сводящее с ума — уничтожить Сноу. Но для того, чтобы осуществить его, мне нужна помощь. Обратиться за ней к Гейлу я не могу. Теперь не могу. Услышав же, что Пит жив, я поняла одну простую вещь: у Мелларка есть куда более веские причины для ненависти, чем у меня. И мне плевать, если он попытается убить меня — не в первый и не в последний раз. Одно я знаю точно: Пит Мелларк не откажет мне в моем последнем — а оно действительно последнее, ведь других причин жить я больше не вижу — желании. Мы вместе покончим со Сноу. — И ты туда же. Скоро, очень скоро. Я-то уверен, что он не опасен, но Трибунал настоял на особой экспертизе. — Трибунал?! — я чувствую, как в районе сердца расползается холод. — Да. Даже президенту Койн пришлось давать показания, объясняя, почему она санкционировала отправку Пита в Капитолий. Но вас с Питом, по моей просьбе, от дачи показаний освободили, так что не беспокойся. Мои мысли путаются. Президент Койн заработала себе огромные неприятности! Меня это радует. Очень. В моей голове рождается план: после того, как убью Сноу, я не позволю этой мерзкой дамочке занять его место. Я помню, прекрасно помню разговор с Боггсом — она обязательно постарается устранить меня. И я обвиню ее в этом. Сама заявлюсь в Трибунал и дам показания! Голос Сойки-пересмешницы весит немало! Дверь неслышно открывается, и в мою спальню проникает парень со светлыми волосами. У него напряженный взгляд, будто он боится меня напугать. На его руках митенки— серые шерстяные перчатки без пальцев, и мне не нужно объяснять, по какой причине. Это моя вина. Пит одет в какую-то чёрную куртку, под ней я замечаю свитер грубой вязки — зима всё-таки. Он терпеливо ждет разрешения войти, а я уже сама готова выпрыгнуть из кровати. Мелларк несмело подходит ко мне, и я слышу его первую со дня нашего расставания в подвале Тигрис фразу: — Привет. Я ничего не отвечаю: соскакиваю с кровати, задеваю ногой какой-то столик с лекарствами, теряю равновесие и начинаю падать. Но он подхватывает меня. Я оказываюсь в его крепких объятьях и только тогда отвечаю: — Привет, я скучала.