Обращение автора: Вашему вниманию представляется мой эксперимент: я попросил мою бету — Biscuits with tea написать эту главу, главу от имени юной Сибиллы Сноу. Сюжет и все детали мы разработали вместе, но в сам процесс я не вмешивался. Текст — авторский, мне он понравился, и я представляю его вниманию уважаемых читателей Фикбука. Личная просьба: строгих оценок не нужно. *** Год 52-х Голодных игр. Капитолий. Президентский дворец. 1 октября. 21:53
В Малой столовой, сколько я себя помню, пищу не принимали ни разу — это, по желанию отнюдь не планировщика, комната отдыха. Потолки там гораздо ниже, чем в Анфиладе, и, обрядись я на манер плебейки в высокий парик и туфли на каблуках, то из-за своего роста не смогла бы пройти. И цокала бы по паркету, словно кобыла в колеснице трибутов. Никакой решительности в таких шагах нет. При отце так нельзя. В такие моменты он именно отец, а не папа. — У меня есть просьба. К тебе, — мой голос кажется неестественно высоким. Терпеть не могу терять выдержку, опаздывать. А сейчас мне кажется, будто всё это сметёт меня волной. А я и морских волн-то вживую не раза не видела. Но картины и книги говорят, что они способны потопить даже самые современные корабли. Отец всегда знает, о чём идёт речь. — Церемония? — Да. Но я обязана испросить твоего разрешения. Женщина в Капитолии никогда не получит свободы мужчины. Будь у меня брат, я бы провела всю жизнь в его тени и заняла бы его место только в том случае, если бы он оказался прокажённым. — Разрешаю. Волна, достигнув предела, сходит. — Иди, Сибилла, возвращайся с хорошими новостями. Я желаю узнать о них первым, ты меня поняла? Первым. Окончательно. Отец говорит не слишком громко, но каждое слово, произнесённое его низким голосом, навсегда отпечатывается в памяти. — Конечно. Произнести ли это слово? Чернота застилает взгляд, и светлая комната скрывается из вида — это волосы выбились из сетки в самый неподходящий момент. — Иди. Он отпускает меня. Смягчается. Сорваться бы с места, но в памяти у меня не только отцовские слова, но и собственный вопрос. — Роза. Пап, ты сам ее вырастил? Отец становится папой. Он смеётся. Но отвечает сразу же, я даже не успеваю вспомнить во всех подробностях белые лепестки. — Да, своими руками. Иди же, наконец, — и вновь в его голосе… Смех? Терпеть не могу насмешки надо мной. А ещё терять выдержку и опаздывать. Вот только теперь им уже не сосуществовать со мной. На главном событии года нужно быть и в роскошном платье, и с поднятой головой.Дата — 1 октября. Место — Маскарад, Палатин. 1. Дворец Августа 2. Дворец Тиберия 3. Дворец Калигулы 4. Дворец Флавия 5. Дворец Севера. Септизониум у подножия Палатина.
Над вышитыми волнами, словно скала, возвышается брошь. Её конец острый, как горный пик, а сама она закручена. Я держала в руках и зеленый малахит, и переливающийся всеми цветами прозрачный горный хрусталь, но никогда не касалась подобного. — На вас платье с единорогом наземным, пусть к нему присоединится морской, — пишет на листке Куайет. Тот, кого твой отец лишил языка, не будет служить тебе со всей отдачей. Если же человек обязан тебе лично и полностью осознает это, то служить будет гораздо лучше. Потому у меня нет Безгласых, но есть немая от рождения Куайет. — Говорят, рог этого животного помогает найти яд, — не спеша отвечаю ей. Она умеет читать по губам. Нарвал! Обитающий в океанах кит, похожий на единорога своим бивнем. Его кусочку место в Палате странностей, а не на синем платье с океаном и единорогом. Планолет подают на четыре минуты раньше положенного. Для капитолийки с Авентина такой промежуток — мелочь. Даже ноготки не покрасить. Для меня — прочитанный стих из альбома. Некоторые могут за эти двести сорок секунд изложить в рифмах свои чувства. Наверное, для этого нужны очень сильные эмоции, за гранью моего понимания и возможностей. Полет короткий, не то что поездка на машине по дорогам внизу. У подножия Палатина возвышается фонтан Септизониум. Падающая с высоты семи ярусов, с нишами и рядами колонн, вода поглощает шум садящегося планолета и разговоров. Плебеи, если отвлекутся от магазинов и клубов, тоже могут увидеть его. Ни один из них не поднялся на Палатин этой ночью. Пять сотен людей иного статуса вышли на его склоны. Золотые не только в «своем» цвете, но и в серебре. Шелк и драгоценные камни блестят настолько ярко, что почти не заметишь темных одеяний Черных. Единственное, что позволяют себе владетели промышленности и энергетики — оправленные в серебро алмазы, созданные из графита. Хранители роскоши, красоты и здоровья отбросили бы его, едва взглянув. Их маски обманчиво тонкие. Черные же — в своих непроницаемых — глубоко копают не только в шахтах и котлованах заводов. Это у Желтых пшеница из золота, а роса на ней — из бриллиантов. Зеленые носят только живые цветы в венках и бутоньерках, цветущие именно в эти дни. Отец же при любых обстоятельствах кладет в петлицу розу. Сельское хозяйство производит не только для тела, но и для красоты. Лишь на Синих почти нет украшений. Только браслеты, больше похожие на наручи. Как будто скоро разразится война — призвание Синих. Желтые и Черные, Зеленые и Синие — все они жаждут лишь одного. «Фатум» — для любого патриция это слово, означающее судьбу, сакрально. Только в эту ночь возможно узнать, каков Фатум в действительности. Линию чертят мелом от увитого плющом дворца Августа. Продолжают к дворцу Тиберия. Ненадолго останавливаются у Калигулы. Затем вновь начинают у Флавия, а заканчивают у Севера. Именно под их сенью спрятаны патрицианские особняки — сердце Капитолия. В конце все патриции заключены в белый пятиугольник. Но главные здесь не они. Белоголового орлана выносят в золоченой клетке. Большая гордая птица, символизировавшая страну, на пепле которой возродился Панем. Именно я выпущу её, и она устремится к своему дому — горам Второго. В том же направлении, что и планолет, увозящий двадцать четыре живых трибута, но возвращающий лишь одного с бьющимся сердцем. Полет орла покажет, будет ли благосклонен Фатум ко всем, но, что важнее всего, — будет ли Фатум благосклонен к Президенту. Я отхожу ко входу, сжимая мел. Моя работа окончена. Кто-то препирается. Сейчас опаздывать непозволительно! Непростительно! Нельзя оставить без внимания имя того, кто допустил подобное неуважение не только к себе, но и к остальным присутствующим. Что же, он имеет право здесь находиться. Тот, кому Фатум благоволил с того момента, как планолет спустил трибутов на смертоносную Арену. Хеймитча Эбернети не коснулись ни ядовитый дождь, ни опасный вулкан, ни жажда, ни голод, ни предательство союзников в темную ночь или рано утром, пока он спал. Тело юноши крепкое, как и его рассудок. Скорее я умру, чем он превратится в теряющего подопечных пьяницу. С Победителем за спиной можно хоть Распорядителей Игр расстрелять. Победитель и патриций — как странно? Тишина стоит такая, что можно услышать щелчок дверцы клетки. Птица с грандиозным размахом крыльев в неволе не задерживается, демонстрируя своё величие всем пяти сотням присутствующих патрициев Капитолия. И одному из Двенадцатого. Звучит так же странно, как превращение Септизониума в Авентинский ресторанчик или спа. Размахивая темными крыльями, символ Панема поднимается ввысь. Как всегда, но… Орел начал падать, словно пораженный одной из восьми стрел, которые он прежде крепко удерживал когтистыми лапами на алом стяге Капитолия. Нет… Нет! Раздается удар. Я оборачиваюсь — Хеймитч разбил что-то. Черепки у его ног. Орел вновь набрал высоту, пусть и ниже прежней. За такое пусть хоть треть колон разобьет! Но взгляды: подозрение, интерес, озадаченность — приходят вместо страха. Я выдерживаю каждый.