Lightwood

      — Почему ты не сказал им правду, папа?       — Твоя мать была против, как бы я не просил и не настаивал.       — Почему?       — Потому что все мы думали, что ты погибла. Наш старый дом в Идрисе сгорел, сгорел дотла, дочка.       — Я помню это.       — Мы думали… думали… ты сгорела там. Думали, что не успели… А потом, когда ты явилась к нам, вернулась пятнадцатилетней девочкой, мы поняли, как ошиблись. Поняли, что потеряли.       — Вот только мне уже восемнадцать, папа. Они должны знать…       — Нет.       — Что?.. Папа! Сначала ты говоришь, что хотел сказать им правду, а теперь не хочешь…       — Пока не время. Чуть позже.       — Но…       — Обещай, что ничего не расскажешь Алеку и Изабель.       — Папа…       — Обещай мне, Александра.       — Я не…       — Обещай. Поклянись Ангелом, что не расскажешь им ничего до тех пор, пока мы с матерью не посчитаем, что уже пора.       — Это глупо!       — Поклянись!       — Клянусь Ангелом…       Александр и Александра… Раньше особо никогда об этом не задумывалась, но теперь… Мне кажется иногда это таким забавным и трогательным, что хочется просто расплакаться. Думаешь так мимолетно, сколько всего упустила вдали от семьи, а ведь могла бы расти с братьями и сестрой. М-да уж. Не повезло так не повезло.       Не знаю, как отреагировали бы Алек, Изабель и Макс при виде меня, если бы знали всю правду о том, кто я на самом деле есть. Вот только я не могу рассказать им, скованная идиотской клятвой, данной отцу несколько часов назад. Мама-то здесь, в Нью-Йорке, в Институте, но отец, даю голову на отсечение, уже передал ей весь наш короткий диалог.       Не знаю, чего боятся родители, они не посвящают меня в свои мысли, совсем не заботясь о том, как сильно больно делают мне. Ну что поделаешь? Я не имела привычку перечить родителям. Ни приемным, ни родным. Вот теперь только и начинаю сильно жалеть об этом, проклиная себя на чем свет стоит. Мне бы чуточку наглости, и я бы на крыльях радости и братско-сестринской любви летела в Институт, — а не шла понуро, как сейчас, — чтобы рассказать семье о моем чудо-воскрешении.       Ух, ненавижу.       На секунду останавливаюсь, оглядывая Институт. Ну просто огромная церковь. Отхапали же себе местечко Охотники. Но, честно говоря, чисто по внешнему виду Институт в Париже, который я посетила в прошлом году, выглядит лучше, чем Нью-Йоркский. Выбирать не приходится.       Быстрыми шагами вхожу в здание и сразу же захожу в лифт, как только его освобождает куча незнакомых Охотников. Нажимаю на кнопку этажа и дверцы передо мной тут же захлопываются. Делаю несколько вдохов и выдохов. Усмехаюсь. Черт, а нервничаю так, словно на первое свидание иду. Как маленькая, ей-богу.       Алекс, хватит выносить себе мозг.       Лифт резко останавливается, спуская меня с небес на землю, и открывает дверцы. Мне просто необходим волшебный пинок под зад, чтобы я вышла наконец из этого гребаного лифта, но я просто не могу. Во имя Ангела! Я убивала кучу древаков, раумов, Они, Отреченных, безмозглую нежить, решившую нарушить Закон, а теперь боюсь выйти из лифта, чтобы встретиться с семьей, которая не знает, что я тоже ее часть.       Святой Ангел. Нет, знаете, демонов убивать проще.       Все же, наступив на клокочущий ужас, выхожу из лифта почти уверенным шагом и иду по коридору, с любопытством озираясь. Несмотря на внешний облик, изнутри Институт выглядит довольно неплохо. В парижском Институте все не так… кричит современностью. Поворачивая голову, останавливаюсь, будто натыкаясь на невидимую стену, и расширяю от переполняющих меня чувств глаза.       Не могу на него смотреть. Я не могу. Господи, уберите его с моих глаз. Умоляю.       Вживую Алек еще лучше, чем на фотографии. Он остается красивым даже тогда, когда у него работа в самом разгаре. Указывает в разные стороны руками, резким и твердым тоном отдавая приказания Охотникам. А они слушаются. Безропотно подчиняются. Кажется, совсем недавно я видела, как отец делал то же самое, оставаясь красивым и грозным одновременно. Алек тоже сейчас выглядит грозным в какой-то степени.       Помню, когда нам было по два года, он заехал какой-то штуковиной мне по лицу, оставив царапину на щеке. Родители не уследили. Уж исцелять меня руной еще было нельзя, поэтому царапину обработали по-нормальному. В подарок остался едва заметный шрам.       — Мисс Пенхоллоу? — Ох, как грубо отрывать меня от созерцания брата, который вряд ли помнит меня, ведь нам было по четыре года, когда я «погибла». — Александра?       Оборачиваюсь и вижу молодую со светлыми волосами Охотницу, одними губами улыбающуюся мне. Не помню, когда в последний раз видела улыбающегося Сумеречного охотника: в Аликанте все хмурые да понурые ходят, озабоченные каждый до одного проделками Валентина Моргенштерна. Чаша Смерти уже у него в руках, он теперь на Меч Душ нацелился. Идиота кусок.       — Меня зовут Лидия Бранвелл, — представляется девушка, а я пытаюсь выдавить хоть какую-то слабехонькую улыбку в ответ, а то буду, как идрисцы: мрачная да пасмурная. Кучу лет назад Конклав же смог как-никак остановить Валентина, неужели сейчас ничего не выйдет? Та-ак, я слишком далеко заплываю в свои мысли. Что она там сказала? Что ее зовут Лидия Бранвелл? Бранвелл?.. — Это вас прислали из Идриса?       Простите?       — Меня не то чтобы прислали… — отвечаю, немного хмурясь. В смысле «прислали»? Меня никто не присылал. Хотя, может, она посчитала так, потому что отец отправил предупреждение, что в Институт прибудет новый Охотник? С другой стороны, я же не знаю, что папа там накатал. — Насколько я помню, от… — супер, чуть не ляпнула «отец»! — Роберт Лайтвуд должен был просто прислать сообщение о том, что новый Охотник, то бишь я, прибудет сюда, в Институт.       — О, — произносит Лидия с не сходящей с губ улыбкой, — так и было сказано в сообщении. Я просто неверно… подобрала формулировку. Так вы…       — Прошу, — бесцеременно перебиваю. — Лидия, — правильно? — я еще довольно молода, чтобы обращаться ко мне на «вы», как, наверное, и ты. Да и называть меня можно просто Алекс, — все же, наконец, легко улыбаюсь. Ай да молодец! — Хорошо?       — Конечно, — отвечает Лидия, и я облегченно вздыхаю.       Супер. Уже легче. Наверное.       — Лидия? — слышу за спиной и оборачиваюсь.       Во имя Ангела, Александра, держи себя в руках. Это всего лишь твой брат.       Чертов близнец. А глаза! Как в зеркало смотрюсь, ну честное слово! Интересно, когда отец с матерью решат, что «уже пора»? Когда мне стукнет двадцать? Или тридцать? Или «уже пора» — это значит «никогда»? Если это так в самом деле, то я умру. Просто не вынесу. Жить и осознавать, что далеко не чужие тебе люди не знают, кто ты есть для них на самом деле — это отвратно.       Оказывается, Алек что-то сказал, пока я бессовестно пялилась на него. Однако, как выяснилось, я припустила лишь: «Не познакомишь нас?».       — Алекс, — протягиваю руку.       А если с ног сшибет к черту? Нет. Не может быть.       Он сжимает в ответ мою ладонь.       — Алек.       Я знаю.       Отпускает мою руку. В этот момент ненавижу родителей больше всего на свете. Лишить меня возможности рассказать все брату! Да еще и близнецу! Сколько смотрю, так только и замечаю, что у близнецов связь совсем другая, нежели у обычных братьев и сестер. Ну правда же!       Соберись. Ты же не тряпка. Ты же не размышляешь о том, есть ли у демона брат или сестра, отправляя его обратно в Преисподнюю. Неведение Лайтвудов-младших не может быть вечным, нужно просто подождать.       Не могут же Мариза и Роберт быть такими жестокими. Не могут же, правда?       — С какой целью к нам в Институт? — спрашивает меня Алек, закончив короткий разговор с Лидией, который я, естественно, прослушала. Как меня еще демон какой-нибудь не сцапал, если я вечно в своих мыслях порхаю, как бабочка от цветка к цветку? — Скучно стало в Идрисе?       Хмыкаю.       — Если бы. — Сую руки в карманы кожаной куртки и смотрю на Алека. — В Идрисе только и идут разговоры о Валентине да о Мече Душ. Не мудрено, конечно, но все же… Месяц назад, например, у моей подруги-Охотницы из Парижа сын родился. Маркус. Теперь ее голова вряд ли будет занята Валентином да Мечом. — Вздыхаю. — Ну, а если серьезно, я просто подумала, что лишние руки вам не помешают здесь. Меня с легкостью отпустили, против никто не был. Слышала, у вас тут еще проблемы какие-то…       — Да, — с тяжелым вздохом отвечает Алек. Он делает пару шагов назад и жестом приглашает меня идти за ним. Глянув на Лидию напоследок, иду за братом. Вместе поднимаемся по ступеням и подходим к «столу-компьютеру», на котором изображена, насколько я понимаю, карта какого-то квартала в Нью-Йорке. Смотрю на нее и боковым зрением улавливаю, что Алек смотрит на меня. — Здесь вчера нашли труп оборотня. А в Центральном парке сегодня днем — труп фейри.       Хмурюсь и с немым вопросом поднимаю на Алека взгляд.       — Под подозрением кто-нибудь есть?       — Вампиры, — без промедления отвечает он. Как же напоминает отца, просто тихий ужас. У Роберта такое же лицо, когда он серьезен и сосредоточен. Вселенная будто издевается надо мной. Отвратно издевается. — Вот только Рафаэль — глава местного клана — клянется и божится, что вампиры здесь ни при чем. Я не особо доверяю вампирам, конечно, но в этот раз, кажется, говорят правду. Да и если подумать: они не на столько глупые, чтобы выпивать кровь и кидать где попало трупы.       Вздыхаю снова и жму плечами: с Нью-Йорком, а уж тем более его обитателями, я не особа знакома, поэтому просто верю Алеку на слово. Я бы, конечно, не отказалась от встречи с местным кланом вампиров и местной стаей оборотней. А, ну еще с Магнусом Бейном не преминула бы встретится. Просто потому, что не испытываю отвращения к нежити, как многие Охотники. Они видят в оборотнях, вампирах и магах лишь демоническую кровь, не понимают, что, к примеру, вампиры и оборотни не всегда были кровопийцами и волками, что когда-то они были простыми людьми. Такое отношение я просто по-идиотски не понимаю.       — Давно это началось? — продолжая хмуриться, спрашиваю я.       — Вот вчера и началось, — отвечает Алек. — Я просто не понимаю. Зачем кому-то нужна смерть нежити?       Хмыкаю.       — Сейчас я только одного человека не понимаю. Валентина. Развел сыр-бор. Власти ему захотелось.       Я тоже много чего хочу. Например, правду родным рассказать. Я же не ору об этом на каждом углу. Иначе меня давно приняли бы за ненормальную, а родители и вовсе устроили бы взбучку века.       — Слушай, — перевожу тему, — я первый раз в вашем Институте. Может, проведешь экскурсию? Да и от комнаты я бы совсем не отказалось.       Алек легко улыбается и кивает.       Ох, убиваешь, братишка. Не улыбайся мне так больше.       Как любящий старший брат. Умоляю, не надо.       Не улыбайся мне, Алек.       Теперь, с талантом Алека хорошо все рассказывать и объяснять и моей хорошей памятью, я знаю Институт если не отлично или хорошо, то, по крайней мере, неплохо. Комната мне досталась тоже неплохая: большая кровать, шкаф у противоположной стены, стоящий в углу, напротив него — что-то вроде тумбочки, открыв которую, я решила, что не прочь складывать туда оружие, неподалеку от кровати, в углу, шикарнейший стол из темного дерева и обалденное крутящееся кресло (уже влюбилась), в другом углу дверь, ведущая в ванную, которая немного поменьше, чем в доме в Идрисе, но тоже не разочаровала. О, а еще широченное окно, длиной в полтора метра. В парижском Институте все было более… старомодное, но не менее красивое.       Стою у окна, выглядывая на улицу. Кажется, скоро начнется дождь: черные тучи медленно приближаются. Честно говоря, не помню, когда в последний раз видела в Аликанте дождь. Так отвыкла, что даже хочется, чтобы ливень стеной обрушился на Нью-Йорк. Вздыхая, опираюсь на подоконник и опускаю голову.       — Ты — Алекс, да? — слышу голос за спиной и резко оборачиваюсь.       А потом облокачиваюсь на подоконник для опоры.       Ой, да ладно?       Не могу даже слова одного из себя выдрать. Просто пытаюсь улыбнуться поджатыми губами и положительно киваю, отвечая на вопрос.       — Меня зовут Изабель, — улыбается сестренка (даже про себя ее так больно называть). — Я сестра Алека. — Она все с той же улыбкой вздыхает. — К нам из Идриса редко кто наведывается. Вот Лидию только прислали, да отец с матерью иногда тут бывают.       — Ты про… Маризу и Роберта? — спрашиваю, изображая неуверенность.       Изабель удивленно хмурит брови.       — Да, — отвечает, — а откуда ты знаешь?       — Вы, — а хочу сказать «мы», — Лайтвуды, очень похожи друг на друга. Особенно ты и Алек. А Макс — очень симпатичный мальчишка. Видела его с вашими родитилями иногда. Когда мы познакомились, он сказал, что я хорошая.       — Кто-кто, а Макс в людях разбирается, — по-доброму усмехается Изабель, — несмотря на свой возраст.       — Сколько ему? — Будто я не знаю, сколько ему лет! Когда я якобы сгорела, его даже не было. Когда меня забрали после пожара в другую семью… — Десять?       — Десять. — Изабель вздыхает и выпрямляется, скрещивая руки на груди. Так она на маму похожа, поэтому я отвожу глаза в сторону, стискивая челюсти. Ужасно. Просто ужасно. Мне очень хочется взглянуть на лица Алека, Изабель и Макса, когда родители расскажут им правду. — Вообще-то, я пришла, потому что Элдертри послал меня. Он хочет видеть тебя.       — Элдертри? — переспрашиваю, вскидывая брови.       Изабель кивает и отходит назад, словно говоря, чтобы я шла за ней. Делать нечего. Выдыхаю и иду следом за сестрой.       — Александра, — слышу до отвращения знакомый голос, входя в кабинет. Одна. Изабель покинула меня несколько секунд назад, когда ее позвали. Она сначала не была уверена, оставлять ли ей меня, но я заверила, что все будет нормально. Да уж, дар убеждения всегда приходится мне кстати. — Рад видеть тебя… снова.       Элдертри стал мне противен с того самого момента, как его, если можно так выразиться, повысили. Несколько месяцев назад, насколько я помню. Представления не имею, чем его заинтересовала моя персона (не из-за приемных родителей ли? Слышала, Патрик и Цзя неплохо так с ним… повздорили), но ему вдруг захотелось меня увидеть. Беседа не сложилась и у нас: способы восстановления покоя в Конклаве да и среди Охотников в общем не были мне по душе.       И если сейчас эта сволочь что-то вякнет, не сносить ему головы.       — Тебя уже в Институт перевели? — с толикой злости спрашиваю, захлопывая дверь кабинета. Делаю несколько шагов вперед и останавливаюсь прямо напротив поднявшегося на ноги Элдертри. Ух, глаза б мои его не видели. — Уже обжился?       — Вроде того, — отвечает он, засовывая руки в карманы брюк и с легкой усмешкой глядя на меня. — Какими судьбами ты здесь?       — Прибыла по собственной инициативе, — пожимаю плечами. — Чтобы помочь, а не гадить.       Элдертри усмехается, чуть кривя губы. Думаю, теперь моя вторая миссия здесь — достать его так, чтобы он завыл и на стену полез, проклиная Землю за то, что она меня носит. Просто единственное, что умеет делать этот ухмыляющийся придурок — это портить окружающим жизни.       — Смотрю, своей красноречивости ты не утратила, Александра.       — Смотрю, своей безмозглости ты не утратил. — Делаю каменное выражение лица. Весело будет доставать его. Даже рискуя тем, что меня потом могут просто не впускать в Институт. Хотя права не имеют: это — священная земля, а я — Сумеречный охотник. — Чего ты от меня хочешь?       Элдертри медлит. Неудивительно. Снова примется уговаривать меня пойти против Пенхоллоу и Лайтвудов. (Против приемных родителей и против родных, как иронично.) Вздыхаю и скрещиваю руки на груди, а Элдертри все молчит.       — Снова будешь просить о том же? — не выдерживая, говорю раздраженно. — Я не стану лгать ни о Патрике и Цзя, ни о Роберте и Маризе. Ни за что не стану предавать никого из них. И ты, Элдертри, меня не заставишь.       — Чего стоит…       — Много чего стоит, — резко обрываю его. — Валентин Моргенштерн и так разрушил десятки жизней. Он и сейчас продолжает делать это на пути к своей цели. Я не позволю сделать это и с моими близкими.       Разворачиваюсь спиной к Элдертри и, игнорируя каждое его слово в мой адрес, иду к двери, резко распахиваю ее и вылетаю из кабинета, громко захлопывая дверь.       А что, я не говорила, что наш дом в Идрисе подожгли приспешники Валентина, члены Круга, когда Лайтвуды отреклись от Моргенштерна и отделались получением Института?       Ну… жизнь у меня… просто веселая очень.       Вечером, стоя у того стола, у которого днем стояла рядом с Алеком, смотрю в сторону лифта. В голове крутится столько мыслей, что я даже не могу поймать какую-то одну и думать о чем-то одном. Отвратное чувство, честно сказать. Думаю об Алеке, просто убившем меня своей братской улыбкой (а он должен был с подозрением ко мне отнестись, потому что я прямиком из Идриса прибыла, а в Идрисе — Конклав, с которым у здешних Охотников не очень склыдваются отношения); думаю о красавице Изабель, о том, какой малюткой она была, когда я едва не погибла и меня забрали к себе Пенхоллоу; думаю о братишке Максе, что вызывает желание разрыдаться. Однако я стою, не выказав ни единой эмоции. Не терплю, когда кто-то видит проявление моих чувств. Единственные, кому я позволяла это делать — это моя приемная семья. В особенности Алина, которая по-настоящему стала мне сестрой…       С небес на землю меня спускает шум у лифта. Вскидываю голову и подхожу к ступеням, чуть хмурясь и скрещивая руки на груди. От лифта идут, о чем-то яро споря, Алек и незнакомый мне парень, чья светлая челка лезет ему в глаза, но парня это явно не смущает: более того, его это совершенно не волнует. Слегка щурюсь, разглядывая его. Что-то в нем такое, что я не могу понять, но кажется мне до боли знакомым.       Ты ведь уже догадалась, кто это.       Спор резко обрывается, и я снова возвращаюсь в реальность. Даже не замечаю, как, стоя и ничего не делая, привлекаю к себе внимание парней. Пытаюсь улыбнуться поджатыми губами. Спускаюсь вниз по ступеням и делаю несколько неторопливых шагов вперед, останавливаясь шагах в пяти от двух Охотников.       Чувствую себя глупым подростком. Очень глупым. Прямо донельзя глупым.       — Джейс, — спокойным тоном обращается к блондину Алек, осторожно указывая на меня рукой (вспомним детство? «Тыкать в людей некрасиво»?), — Алекс Пенхоллоу. Алекс, — обращается ко мне, указывая рукой на Джейса, — Джейс Вэйланд.       Не жмем друг другу руки. Нет. Зачем? Коротко, в знак знакомства, киваем друг другу. Джейс едва заметно приподнимает в легкой улыбке уголки губ, я же не могу больше заставить свои лицевые мышцы изобразить даже кривую в хлам улыбку. Лимит улыбок, судя по всему, на сегодня исчерпан. Годы тренировок, где я училась не показывать на своем милом личике ни единой эмоции, даром не прошли. Понимаю это именно сейчас, ведь пока внутри торнадо сметает все на своем пути, снаружи кажусь абсолютно невозмутимой.       Я не могу знать тебя, Джейс. Откуда бы?       — О чем был спор? — вдруг вспоминаю, вскидывая брови, и обращаю внимание на Алека. Он стоит, скрестив руки на груди, и смотрит куда-то вниз, ужасно задумчивый.       Хочу позвать Алека, но захлопываю рот, глядя на заговорившего Джейса:       — Об убийствах. — Смотрит на меня.       — Снова убили кого-то из низших? — спрашиваю, скрещивая, как Алек, на груди руки.       — Нет, — резко подает голос Алек, и я перевожу на него взгляд. Ужасно. Больше никогда не буду встречаться с ним взглядом. На меня же смотрит копия моих собственных глаз. — Пока. Сейчас все в относительном спокойствии. Затишье перед бурей…       Что-то боромоча, да еще и на латинском, Алек отходит от меня и Джейса, быстрым шагом направляясь куда-то. Провожаю его чуть удивленным взглядом, хмурюсь, а потом поворачиваю голову к Джейсу, внезапно осознавая, что все это время он внимательно за мной наблюдает. Чувствую, как перехватывает дыхание, потому что вижу в глазах Джейса что-то до безумия знакомое.       Лайтвудовское.       Наше.       — Ты прибыла из Идриса? — спрашивает он, а на губах — ни следа от былой улыбки.       — Прямиком из Аликанте, — отвечаю, неслышно выдыхая.       Отчего-то чувствую себя будто за глухой стеной. С другой стороны — моя семья. И вот она я — неспособная сказать правду. Иногда хочется стать примитивной, чтобы никто не мог сковать меня клятвой, которую я не могу нарушить.       Ух, ненавижу.       — Что ж… — тянет Джейс. — Добро пожаловать, Алекс.       Все же приподнимаю в улыбке уголок губ.       — Спасибо, Джейс, — тихо отвечаю, когда он уходит.       Шаги слышатся все дальше и дальше.       Ох, тяжко, тяжко…