Маяк

Он уже починил все, что можно было починить. Нет, что-нибудь, конечно, периодически ломалось, но этого все равно не было достаточно, чтобы занять его надолго. И он снова оказывался один на один со всем этим нескончаемым временем. Одни только книги уже не спасали. Когда надоедали книги, он садился вырезать, когда надоедало вырезать, он шел тренироваться или разрабатывать новую технику. Когда надоедало все подряд, он начинал думать, о том, чтобы наплевать на все и попытаться добраться до материка по морю и жить нукенином. Такие мысли появлялись все чаще. Каждый раз, когда он уже почти доходил до точки, он вспоминал о своих друзьях. Он не мог их подвести. Не мог бросить. Он готов был умереть за деревню и за каждого ее жителя, этот факт не изменился. А Данзо — не навсегда, не насовсем. Как любая гроза проходит, пройдет, в конце концов, и он. Главное, чтобы Какаши не свел себя с ума до этого момента. Иногда хотелось начать ломать и крушить все вокруг, только чтобы было, что починить. Только чтобы занять себя хоть чем-нибудь. Когда нападало такое желание, он изматывал себя тренировками и упражнениями. Сказать по правде, он уже был в лучшей физической форме, чем когда-либо. Ноющие мышцы и приятная боль во всем теле помогали отвлечься от мыслей. Вообще, ему казалось временами, что он все свое время тратит на то, чтобы убежать от мыслей. Вот только это не всегда удавалось. Когда такое настроение находило на него в деревне, он мог пойти к монументу или к могилам родителей. Там ему становилось легче, будто сама память о дорогих ему людях служила поддержкой и помогала справиться со всем, что выкидывал этот безумный мир. Но здесь не было такого места. Когда он спускался на каменистый берег и стоял там на ветру, слушая плеск волн и крики чаек, взгляд его цеплялся то за клочки пожелтевшей пены, прибившейся к камням, то за ссохшиеся и потемневшие водоросли. Иногда его навещали тюлени, обитавшие недалеко от других необитаемых островов архипелага, высовывая любопытные мордочки из воды. Но они жили здесь только до августа, уходя на зимовку дальше в море. На изъеденном солеными волнами берегу его не ждало ничего, кроме тоски по дому. Когда он поднимался по скрипучим ступеням лестниц внутри маяка, тесная бетонная труба и такая же тесная и холодная верхушка, где располагалась погашенная лампа, от тоски не избавляли. Сверху открывался вид на другие острова, но на них не было никакой растительности, кроме многовекового мха, и буро-зеленый пейзаж, щедро разбавленный цветом серого неба, почти всегда затянутого тучами, и стальным цветом воды, лишь наводил на мысли о безнадежности. Эти места не могли принести ему успокоения. Его отрадой и отдушиной стали другие воспоминания и мысли: не о мертвых, а о живых. Он перечитывал письма, перебирал фотографии и открытки. Все эти вещи становились материальным доказательством тому, что где-то его еще ждут. На него надеются, по нему скучают. Он никогда не говорил Сакуре, как много все эти посылки значат для него, как они сохраняют ему разум. И никогда не скажет. Потому что когда становилось совсем невмоготу и хотелось то ли рвать и метать, то ли выть, то ли забиться в угол и позволить себе, наконец, сдаться — тогда он вспоминал о ней. В эти минуты он разрешал себе думать о ней. Думать так, как не положено о бывшей ученице. Но сейчас он уже перестал понимать, что положено, а что нет, и послал все условности в далекие края. Когда его уже ничто не могло спасти, спасала она. Особенно ему были дороги воспоминания о том, как она собирала его по кусочкам после войны. Как не позволяла анбу Данзо находиться внутри палаты, чуть ли не пинками выставляя их в коридор. Странно, он ведь всегда ненавидел госпитали. Он вспоминал, как она до последнего защищала их с Наруто права на слушаниях, несмотря на то, что ее собственный мир только что рухнул из-за смерти Саске. Вся команда была уничтожена этим известием. Поэтому Данзо не составило труда провернуть все так быстро и эффективно — их троих оставалось только добить. Поэтому господин Хокаге с такой легкостью посадил под замок Наруто и Сакуру, и отправил Какаши в ссылку. И собственная слабость в тот момент пополнила его копилку сожалений. Это было еще одной причиной, по которой он считал, что не имеет права даже думать о Сакуре. Пусть и прошло уже три года, он знал, что сильные чувства быстро не проходят. Знал не понаслышке. Поэтому ее известие будто выбило почву из-под ног, и на секунду показалось, что планета резко сменила орбиту. Но в следующее же мгновение мир вернулся на свою ось. Просто ей тоже одиноко. Она знает, какое одиночество гложет его. И это не больше, чем жалость. И стремление убежать от собственной тишины. От этих мыслей почему-то становилось противно и горько. И хотелось сжать пальцы на горле человека, который довел их всех до этого существования. Но разум быстро взял верх над чувствами. Его всегда учили, что эмоции только мешают шиноби. Как она всегда говорит? «В профилактических целях». Значит, в профилактических целях... ... Сакура все прекрасно понимала. Она могла бы назвать это «синдромом Орихиме и Хикобоши», когда чувства между влюбленными усиливаются из-за различных препятствий между ними. А в отсутствии этих препятствий может вдруг оказаться, что чувства существовали лишь в распаленном воображении. Она не питала по этому поводу никаких иллюзий, полагая, что стоит на краю бездонной ямы, схожей с пропастью по имени Саске, из которой она смогла выбраться, но только после того, как оставила там половину сердца. Сейчас она была сильнее и умнее. Сейчас она могла защитить себя. Но сложно было думать так рационально по ночам, пытаясь уснуть, но вместо этого мучаясь мыслями и воспоминаниями и стараясь не выть от тоски по единственному мужчине. И, в конце концов, девушка сдалась. Какая, к черту, разница рационально ли это? Какая разница, если у него и выбора-то никакого нет: уже три года он практически не общался ни с кем, кроме нее. Она знала, как он смотрит на нее. Знала, что сама уже давно хочет стать ближе, чем просто друзья. Так есть ли смысл отнекиваться? Ведь все это только их дело и ничье больше. Они оба страдают от одиночества, так почему бы хоть на одно безумное мгновение не исправить это? И на этом острове можно было не думать о правилах, забыть обо всех, можно стать просто мужчиной и женщиной. Остров не требовал от них ничего большего. Так что когда Сакура сообщила Какаши, что остается и прочла в его глазах понимание, сложно было сдержать дрожь от того, как изменился его взгляд. Ее горло вдруг пересохло, а ладони, сжимающие деревянные мечи, вспотели. И, боже милостивый, это не было мечтой или фантазией, она действительно стояла здесь, рядом с ним, на холодном соленом ветру, и их разделяло не больше шага. Но еще рано паниковать или радоваться. И хватит уже об этом всём думать. Слишком много она думает. ... Какаши все еще с легкой неуверенностью в голосе спросил: - Как ты это провернула? Сакура не стала скрывать победной улыбки: - Не стоит недооценивать три года знакомства с портовыми ребятами, и их семьями, и прибывающими-отбывающими, и главой порта. И многими другими людьми. Связи, Какаши, в наше время многое значат, - и она игриво подмигнула ему. - Но анбу Данзо... - начал было джонин, но девушка его перебила: - Данзо перестал посылать мне вслед сопровождение десять месяцев назад. Видимо понял, что лишь зря тратит людей и время. Она поймала на себе его удивленный взгляд. - И ты выжидала десять месяцев? Сакура еще раз ослепительно улыбнулась: - Ты сам учил меня терпению. И потом, надо было, чтобы по этому берегу прошло настоящее штормовое предупреждение. И Данзо не узнает, что у нас был только дождик, потому что по всем запросам ему будет приходить один ответ — шторм, и... - И любой, кого он пошлет в порт, чтобы проверить, проведет минимум сутки в пути, - закончил за нее Какаши. - Да. А к тому времени я уже отправлюсь в Коноху. Какаши покачал головой и улыбнулся: - Ты же знаешь, что в твоем плане полно дыр. Сакура махнула рукой: - Не важно. Мне надоело плясать под его дудку. Теперь уже жители деревни взбунтуются, если Данзо запретит мне навещать тебя. А все почему? - и тут ее улыбка стала поистине дьявольской. - Прочные, прочные связи. Мужчине стало весело, и он по давней привычке положил руку ей на голову и потрепал волосы: - Сакура, ты, кажется, становишься опасной! - это заявление шло вразрез с его действиями и с совершенно детской обидой, написанной на ее лице за то, что он взлохматил и так уже достаточно пострадавшую прическу. - Что значит «становлюсь»?! - с негодованием воскликнула девушка и попыталась стукнуть джонина боккеном, но тот, тихо посмеиваясь, легко увернулся. Концентрация для нормальной тренировки полностью испарилась, поэтому они, недолго думая, решили отправиться в дом, пообедать и отдохнуть. Сакура шла к дому по мягкому мху, покрывающему каменный пласт острова, где уже не росли деревья. Она утопала в шуршащем мхе по щиколотку и изредка нагибалась, чтобы сорвать последние в этом году ягоды. Ей нравился их неяркий и нежный вкус, и девушка с наслаждением закрывала глаза, смакуя каждую черную ягодку. Она вспомнила, что каждый раз к ее приезду на столе Какаши вдруг оказывалась мисочка, полная ими, хотя Сакура прекрасно знала, что эти ягоды ему не очень-то нравятся. Девушка обернулась на мужчину, идущего в нескольких шагах от нее. Он как-то сосредоточенно смотрел на нее, но при этом словно был потерян в своих мыслях, а поймав ее взгляд вдруг смутился и отвернулся. Сакура перевела глаза на море и произнесла: - Так похолодало... Теперь и не искупаться, - и после небольшой паузы продолжила. - Но летом тоже сто раз подумаешь, прежде чем в воду лезть. Джонин проследил за ее взглядом и пожал плечами: - Погодка здесь не для купания. Хотя, да. Жаль. Сакура улыбнулась и закинула в рот последнюю ягоду. … Во время обеда атмосфера была чуть более напряженная, чем обычно. Точнее, Сакуре казалось, что она сидит на иголках — примерно так. Они оба уже быстро приняли душ после тренировки. Вода оказалась еле теплая, поэтому девушка была чрезвычайно рада горячей еде. Но сейчас ей кусок в горло не лез. Потому что теперь, когда Какаши знал, от его взгляда ее бросало то в жар, то в холод, несмотря на то, что поведение его совсем не изменилось. Изменилось только то, что она сама думала обо всем этом. Куноичи знала, что изводит себя, просто не могла остановиться. Поэтому она решила вновь взять ситуацию под свой контроль. Девушка снова широко улыбнулась: - Я тут собираюсь устроить вечеринку, вход только по специальным приглашениям. Мужчина приподнял бровь: - И много там будет народу? Девушка всплеснула руками: - Толпа! - она начала демонстративно загибать пальцы. - Во-первых, ты. Еще я. Ну там... Не знаю, - она нахмурилась. - Духи предков? Какаши скривил полуулыбку: - Хмм, я подумаю. Сакура еще раз хищно улыбнулась и, достав из кармана знакомый свиток, в котором обычно возила контрабанду, сказала: - Думай быстрее: на нашей вечеринке клювом не щелкают, - с этими словами она раскрыла печать в свитке, и в клубе дыма возник ящик, в котором что-то тихо звякнуло. Раскрыв коробку, Сакура достала две бутылки, в которых плескался виски его любимой марки. Какаши покачал головой: - Ты умеешь убеждать, - и его улыбка стала еще шире.