Пересекающиеся параллели

Джон испуганно вглядывался в подвал старого дома. Лишь на секунду ему почудилось, что он его видел. Да и не совсем его — он видел что-то ужасное. Будто логово какого-то маньяка, пыточную. Какие-то инструменты. Он зажмурился, пытаясь воспроизвести образ в голове. Да! Он знает, где это видел! В кошмаре! Ему просто приснился кошмар. Да и вот — он огляделся — обычный пустой сырой подвал. Он мог представить эту комнату в любом другом подвале. Конечно, у этого подвала есть особенность — ему уже триста лет, хоть дому над ним вполовину меньше, но тем не менее. Видимо, это и спровоцировало видение. Он отряхнулся от невидимой паутины, смело, с вызовом оглядывая комнату — ничего тут нет! — и зашагал прочь, туда, куда успел ускакать Шерлок. Когда из яви сочатся сны, Когда меняется фаза луны, Я выхожу из стены Весёлый и злой. Джон не заметил, как во мраке отделилась тень, скользнула за ним по стене дома на улице, по земле и замерла, как только он подошёл к Шерлоку, занимая пустое место тени детектива. — Что-то голова разболелась, — пожаловался гений. — Это потому, что ты два дня не спал и не ел. Когда зелёным глаза горят, И зеркала источают яд, Я десять улиц составлю в ряд, Идя за тобой. Джон зло цокнул, когда квартира погрузилась во тьму и воцарилась полная тишина — не работал ни один электроприбор. Опять это чёртово отключение, пятый раз за неделю! Он встал с кресла, по памяти направляясь на кухню — туда, где остался Шерлок и лежал фонарик. Но успел он сделать только шаг, как вздрогнул. Прямо на него из тьмы полыхали два зелёных огонька. Он вздрогнул, шарахнулся, ударяясь в стену, от боли прикрывая глаза. — Джон? — Шерлок, обеспокоенно, из того места, где были огоньки. — Что случилось? — более ничего не светилось. — Показалось… Твоя душа в моих руках Замрёт, как мышь в кошачьих лапах, Среди тумана не узнает меня, А ты на годы и века Забудешь вкус, и цвет, и запах Того, что есть в переплетениях дня. Все дальше Джону казалось, что он сходит с ума. Он боялся сказать кому-либо о своих видениях: глаза, комнаты пыток, монахи, тени, песни, кричащие в муках люди. Ему казалось, что он шизофреник. Он видел ужасы везде, они были его частью. Он боялся, что кто-то узнает. Он боялся, что может навредить дорогим людям, даже не осознавая этого, он боялся себя, боялся лечения. Он потерял аппетит, музыка его более не радовала, телевизор осточертел, на дела с Шерлоком ходить он не хотел. Его пугало одиночество, его перестала радовать жизнь. А Холмс будто и не замечал этого, с его-то дедукцией. Но Уотсону было не до этого, его волновали только его галлюцинации. Он не знал, насколько его поглотила тьма. Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Сколь неразумно тебе и мне Не верить в силу дорог. Он не знал, что болен. Но не шизофренией. Он был болен местью. Бесконечной для него местью. Он не принадлежал себе, будучи частью единого целого. Одной вечной цепи событий. Не ведая, что такое реинкарнация, он он не подозревал, что связан ей, и не догадывался, для чего служит реинкарнация. Но был элементом этой системы. Все дороги ведут к одному. Когда я умер, ты был так рад: Ты думал, я не вернусь назад, Но я пробрался однажды в щель между строк, И я взломал этот мир, как ржавый замок. Я никогда не любил ворожить, но иначе не мог. Ему снились страшные сны с одним сюжетом. Разные столетия, эпохи, но один смысл — он выносит приговор человеку с безумной улыбкой, который находится перед ним, смотрит, как он умирает и обещает вернуться. Вот он одет в алые инквизиторские наряды и зачитывает приговор растянутому на кресте в комнате пыток черноволосому парню, который только и хохочет от каждого его слова: «…приговаривается к повешению»; а вот он висит за руки под потолком, все тот же жуткий звонкий смех: «…приговаривается к смерти через сожжение»; или связанный, на коленях: «…расстрелян». Распят, растянут, связан, привязан, скручен, избит, в цепях, в оковах, на коленях, стоя, сидя, лёжа. Посадить на кол, расчленить, четвертовать, распять, сжечь, утопить, скормить голодным псам. Все это он видел каждую ночь. И каждую ночь видел, как один и тот же парень из разных эпох сквозь смех, будто не чувствуя боли, обещает вернуться. Молодой некромант, маг, чародей, чернокнижник, колдун. Видел Джон единожды иное — как он говорил со странным созданием. Как тот ухмылялся, сверкая зеленью глаз, которую не тушила даже тьма, повествуя о том, как он влез в само мироздание, изучил его, узнал, покорил себе эти процессы, нашёл лазейки и построил все так, как хотелось ему. Он рассказывал об этом с неистовым восторгом, будто познал истину и теперь в его руках божья сила. Признавался что, в общем, ему больше была интересна эта суть мироздания, чем магия. Не его это — творить зло. Он просто гений, бог, зачем ему это, он выше этого? Его — это создавать и любить, придумывать и фантазировать. Но тем не менее, только месть смогла помочь ему достигнуть той высоты, которую он достиг. В своих речах он возносил месть как самое сильное, ведущее нас к победе чувство. Когда я в камень скатаю шерсть, Тогда в крови загустеет месть, И ты получишь дурную весть От ветра и птиц. Но ты, хозяин воды и травы, Ты не коснёшься моей головы, А я взлечу в опереньи совы, Не видя границ, Джон чувствовал, как неумолимо меняется. Меняется мир вокруг него, меняется он сам. Это ужасало его. Он считал это очередным проявлением галлюцинации, хотя Шерлок этого все ещё не замечал. Тянулись дни. Он не замечал некроманта, который был рядом и выжидал, позволяя сформироваться границе между ними, что бы потом вжаться в неё, находясь невероятно близко, но невозможно далеко. Тебя оставив вспоминать, Как ты меня сжигал и вешал: Дитя Анэма умирало, смеясь. А я вернусь к тебе сказать: Ты предо мной изрядно грешен, Так искупи хотя бы малую часть. Все чаще Джону снились другие сны: вот он стоит на коленях посреди их квартиры, а над ним — расплывчатая тень некроманта. И он зачитывает приговор: «расстрелять, повесить, четвертовать, утопить…». Джон с криком просыпался в холодном поту, а беззаботно интересующийся этим Шерлок удовлетворялся ответом «мне снилась война». Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Я прячусь в воздухе и в луне, Лечу, как тонкий листок. И мне нисколько тебя не жаль: В моей крови закипает сталь, В моей душе скалят зубы страсть и порок, А боль танцует стаей пёстрых сорок. Я никогда не любил воскресать, но иначе не мог. Он все ещё считал это просто снами, кошмарами, галлюцинациями, болезнью. Болезнью, которая была повсюду. Все чаще ему снились разговоры, но совсем иные. Он связан, скован, распят, а перед ним скользит смутная тень, вещая о том, что он сделает с ним, с тем, кто убивал его столько раз. Он восторгался местью, которая кипит в нем, возводил её, восхвалял, лелеял. Жаловался. Жаловался о том, как тяжело воскресать, как он ненавидит это. Пустое тело, лишенное его знаний, приходит к совсем обычным выводам. Но тем не менее получает новые знания. Тяжело потом впитать эту информацию и смешать со своими знаниями. Что-то было в нем неуловимо знакомое… Когда останемся мы вдвоём, В меня не верить — спасенье твоё, Но на два голоса мы пропоём Отходную тебе. Узнай меня по сиянью глаз, Ведь ты меня убивал не раз, Но только время вновь сводит нас В моей ворожбе. Опавших листьев карнавал, Улыбка шпаги так небрежна. Дитя Анэма не прощает обид. Ты в западню мою попал, Твоя расплата неизбежна. Ты знаешь это, значит, будешь убит. Он смотрел каждую ночь в эту смутную тень, в её зелёные глаза, упираясь. Это сон, всего лишь сон, болезнь, но колдун лишь хохотал, заводя новый разговор — о том что это так весело, ведь пока Джон не верит, он все ещё Джон, пустой Джон Уотсон, а не реинкарнация старого инквизитора. Он говорил о том, что он совсем рядом, рукой подай, и стоит Джону поверить — он будет тут как тут, что бы уничтожить его. И доктор всматривался, силясь увидеть что-то знакомое: соседа из дома напротив, или официанта из кафе внизу. Может быть это кто-то на работе? А некромант все хохотал «да, узнай меня, найди меня!». Ты спишь и видишь меня во сне: Я для тебя лишь тень на стене. Настало время выйти вовне, Так выходи на порог. Убив меня много сотен раз, От смерти ты не уйдёшь сейчас, Но ты от злобы устал и от страха продрог, И я тебе преподам твой последний урок. Я никогда не любил убивать, но иначе не мог. Я никогда не любил ворожить, Я никогда не любил воскресать, Я никогда не любил убивать, Я никогда не любил, Но иначе не мог… «Ты же столько раз меня убивал, топил, сжигал! За все своя цена! Твоя расплата в шаге от тебя!». Джон перестал спать. Его нервы сдавали, он часто подолгу сидел на одном месте, глядя в пустоту. Ему чудилось, что тень уже стоит за его спиной, занеся руку для удара. Он выбился из сил, похудел и поник. Но в приливах странных эмоций некромант утешал его — ничего, это закончится. Он и сам не рад убить, но так нужно, так правильно. Иногда он всхлипывал — в его жизни лишь мучения, он делает то, чего не хочет. Магия, реинкарнация, убийство… Как долго он готовился к этому первому и последнему убийству своего убийцы. А ещё он никогда никого не любил. Лишь глядел как любят другие и мечтал. Мечтал полюбить. И нашёл любовь в мести. Месть, когда ты начинаешь любить того, кому мстишь. — Джон… — голос Шерлока извлек его раздумий, в которых уж слишком часто он был. — Я думаю, что убийство совершено из мести. Ведь месть единственное, ради чего стоит жить. Именно на силе этой эмоции держится невероятное. Уотсон вздрогнул, глаза его расширились. Мир слишком резко обрёл очертания, а он с ужасом взглянул в некогда голубые глаза. «Рукой подать,» — вспомнил он слова некроманта. Вот кто ближе всех к нему. Холмс ухмыльнулся, впиваясь в него зеленью глаз. — Мы всегда будем вместе, неотделимо.