На окраине города

Осень. По всей Германии пронеслась новость о польских разведчиках, о том, что началась война ночью на первое число. Но кому сейчас есть до этого дело? Второе сентября, а Бельфегор уже прогуливает школу, даже будучи учителем. Сегодня его «любимым» деткам придется снова посидеть без него. Какая жалость. Удивительно, но оказалось, что каждый из них души не чаял в своем преподавателе, который от этого не радовался, а наоборот, как будто бы гас с каждым днем. Тускнела его яркая широкая улыбка, больше похожая на оскал или злобную ухмылку, а надменный голос становился все тише и спокойнее. Принц был даже рад, что все лето не видел никого из своих учеников, но первого сентября, когда его окружила огромная, по его мнению, толпа детей, хотя их было всего десять в его классе в этой маленькой захудалой школе, ему стало тоскливо. Не было и половины его детей. Что с ними случилось, принц не знал. Да и Фран не пришел. Оно и не удивительно. Ведь блондин сам не пустил его на этот сомнительный праздник. Он болеет, причем давно уже. И никому не понятно, чем. Даже Луссурия не может определить, а в больнице его принимать отказываются, ведь он — не ариец по происхождению. По крайней мере, так было записано по документам, как же было на самом деле — никто не знал, ибо мальчишку забрали из детского дома, а родителей не помнил, лишь говорил о какой-то бабушке, а в речи то и дело мелькали французские слова. Бельфегор предполагал, что мальчишка, возможно, француз, но не мог сказать точно. Да, и было как-то на удивление все равно. Ведь он здесь, а значит он — один из членов его семьи, если это можно так назвать. Скуало итальянец, но это ему вовсе не мешает быть частью семьи. А сегодня утром блондин твердо решил про себя, что не пойдет ни в какую школу, даже если его потом могут уволить. Он там и так получает мизерные деньги, которые едва ли помогают им продержаться, а принц, будучи гением, сумел бы устроиться работать куда-нибудь еще. В любую организацию, как подпольную, так и, возможно, официальную. Выкрутился бы. Но сегодня он чувствовал, что просто обязан остаться дома. У Лягушки, как он называл Франа за его зеленые волосы, был жар. Казалось, что все тело просто горело. Скуало, вынужденный взять на себя управление компанией Занзаса, ибо хотя бы имел паспорт, пусть и итальянский, но делал это все же нелегально, тоже взял выходной, ибо только он с принцем мог спокойно это сделать и приглядеть за мальчишкой. Леви и Луссурия, будучи на службе у Фюрера, не могли отлучаться очень надолго, ведь это вызвало бы подозрения. Но сердобольный Луссурия все же выдал полную пачку инструкций, как сбивать температуру. Инструкции. Разве они могли помочь в данной ситуации? Нужен врач. Это понимал каждый. Бельфегор больно, почти до крови, прикусывал губы. Руки у него чуть дрожали, как будто бы он вновь начал колоть морфий, как было тогда, когда он только узнал о смерти Босса и еврея. К счастью, тогда его остановил Суперби и не дал стать законченным наркоманом. Он то и дело подавал полотенце, холодную воду, какие-то лекарства, купленные непонятно на какие деньги, ведь у них такой суммы явно не могло быть! Украденные? Гению казалось, что ничто из этого вовсе не помогает мальчишке, а только еще сильнее убивает его иммунитет. По его мнению, это было воспаление легких. Болезнь, которую нужно лечить пенициллином. Но все остальные склонялись к другим вариантам, и никто даже не слушал принца. Они все считали, что он еще не оправился от смерти близких и говорит какую-то ерунду, не в силах смотреть правде в глаза. Ну еще бы, что еще думать о человеке, который едва не стал наркоманом? Но к счастью, в тот раз Скуало сумел ему вправить мозги, объяснить, что не время сейчас сдаваться, что есть еще и другие, которых надо уберечь. И теперь блондин, казалось, пытался сделать все, что только возможно, только бы лишь спасти этого наглого язвительного мальчишку. Он его ненавидел. Ненавидел за эту язвительность, за то, что он так нагло срывает уроки, насмехается над учителем. Ненавидел просто за то, что он существует. Но в то же время уже и не мог представить этот дом, и без того опустевший после утраты двух жителей, среди которых и сам владелец, без него, его зеленой шевелюры и его ехидных шуточек. Порой они заходили за грань хамства, и принц без конца бросал в него карандаши. Порой даже и попадал, вызывая насмешливые смешки и язвительные шуточки. Теперь он молчит, морщится от жара и мечется в бреду. Термометр показывает почти сорок, и, право, принц уже сомневается, что ее можно сбить так запросто даже антибиотиками. С самого утра он еще был воодушевлен инструкциями Луссурии, думал, что он знает, что говорит, и мальчишке действительно станет легче. Нет. Размечтался. Ему казалось, что с каждым действием Скуало делает только хуже, из-за чего у Франа и не спадает температура. Может, они что-то не так делают? Он тщательно сверился с инструкциями, полученными утром, и убедился, что все правильно. Блондин еще предполагал, что это могут быть болезни внутренних органов, но… Какие к черту такие болезни, когда ребенку всего шесть лет? Просто немыслимо. Это явно воспаление легких, лечить надо по-другому! Но кто ж послушает неуравновешенного парня? — Семпай… — тихо прошептал Фран, слегка приоткрыв глаза. — Бел-семпай… Ему было плохо. Губы нещадно жгло от жара, болели глаза, которые, казалось, будто бы тоже горели. Странное ощущение, еще не знакомое для маленького ребенка. Его зеленые волосы спадали на глаза и мешались, кололись. Щеки горели, отчего каждое прикосновение к ним было почти что болезненным. Изумрудно-зеленые глаза потемнели, будто бы потеряв желание жить. Странное это было выражение глаз. Да, и вообще непривычно видеть его настолько смирным и спокойным. Ну что такое! Где его язвительные комментарии к тому, что принц снизошел до ухаживания за ним, простым смертным? Бельфегор побледнел и вздрогнул от непривычно слабого голоса. А еще на удивление спокойного. Он тотчас же дернулся и подошел к постели, хотя до этого стоял в нескольких шагах от нее. Он боялся смотреть на это бледное лицо, боялся увидеть, как из этого хрупкого тела ребенка утекает жизнь. Как ему поступить? Он пересилил себя и внимательно посмотрел на лицо этого мальчишки. Как же он ненавидел это лицо! Обычно ненавидел. Теперь же желал, чтобы он выжил, чтобы продолжал язвить ежедневно, срывать уроки и предвещать что-то, копируя Вайпера. Еще он что-то говорил о Мукуро, и блондин думал о том, что это, возможно, его старший брат. Но мальчишка никогда ничего не говорил точно о нем, о том, кем является этот таинственный человек, а принц и не интересовался. Его никогда не интересовало все, что касалось жизни этого зеленоволосого ребенка, но теперь… Теперь он боялся, что больше не услышит ни единой язвительной шуточки из уст ребенка, ни одного оскорбления или вопроса. Ни одного слова про этого ненавистного уже Мукуро. — Ши-ши, чего тебе, земноводное? — ухмыльнулся Бельфегор, состроив на лице какое-то безразличие. Он не собирался показывать, что ему не безразлично. Больно стало бы в первую очередь ему. А принц ненавидел боль. — Меня и так уже Попугай запряг за тобой ухаживать. Но принц не обязан с тобой разговаривать. Он специально так говорил. Специально говорил, чтобы Фран ответил. Чтобы ответил, съязвил, просто проявил хоть какие-то эмоции. Он хотел, чтобы он показал, что еще жив, что не потерял тягу к жизни. Хотел просто слышать его голос, такой безразличный к жизни, но спокойный и беспристрастный. Принц никак не мог позволить себе просто поверить в то, что это последние слова Франа. Но он больше не говорил. Не сказал ни единого слова ни о принце, ни о чем другом. Принц смотрел в эти изумрудно-зеленые глаза и просто не мог поверить в то, что они так потускнели. Мальчишка явно смотрел в потолок, но, возможно, ничего там и не видел. Бельфегору казалось, что ребенок вообще не видел ничего, кроме пустоты перед глазами. Он же гений, а потому не мог не понять этого. Не понять его чувств. Когда-то в детстве, он видел подобное в том интернате. Он видел, как умирал его близкий друг. И с тех пор не заводил друзей. Только попал в семью. Он видел, так что теперь прекрасно понимал, что Франа теперь уже вряд ли спасти. — Мукуро-сама… Ананасовая Фея, — пробормотал зеленоволосый мальчик, из последних сил ворочаясь в постели. И вновь это странное имя. Он звал Мукуро. Это не могло не раздражать принца, ведь в последние моменты своей жизни он звал не Луссурию или Занзаса, спасших его, не наставника Вайпера, не его, принца, который всегда был рядом, а этого Мукуро и какую-то фею. Черт! Скуало устало прикрыл глаза. Он все еще пытался что-то сделать, хотя уже и сам понимал, что это невозможно. Фран уже не кашлял, он просто обессиленно лежал в постели, глядя в одну точку на потолке. А может, и просто бессмысленно уставился на потолок. Он точно видел, как Фран попытался чуть приподнять руку, как принц тотчас закатил глаза и отвернулся. Суперби видел, что Бельфегор сразу же вышел из комнаты. Разумеется, тот не мог смотреть на смерть своего кохая, да, и вообще не мог бы смотреть на смерть ни одного из своих учеников. Когда принц пришел в класс в первый раз, учеников было двенадцать, а из них осталось лишь четверо, как умер и другой преподаватель. Принцу пришлось взять и другой класс, и детей все же осталось лишь десять. Он не приходил ни на одни похороны, а теперь… Не прийти на похороны этого ребенка не мог. Бел стоял за дверью и чуть дрожал. Он поспешно шел к выходу из дома или хотя бы к гостиной. Оставаться в собственной комнате он уже не мог, как и не мог просто стоять хоть где-нибудь. Ему было необходимо походить, что-либо делать, лишь бы не думать о происходящем. И все же он замер на подоконнике в гостиной на первом этаже этого домика. Сидел на подоконнике и смотрел в окно. Совсем как раньше, будучи ещё ребёнком. За окном было уже солнечно, какие-то люди бродили, кто-то тихонько смеялся. Но принцу было не до смеха. Он отсчитывал секунды, он пытался широко улыбнуться, как делал всегда, старался шипеть, но вместо этого лишь морщился и тяжело опустил голову на колени. — Врой! Мелкий! — донесся до него голос Скуало, но какой-то непривычно тихий. Гений уже знал, что ему хочет сказать друг. Он знал, что теперь Фран уже мертв. Блондин жалел кое о чем. О своей гордости и слабости одновременно. Он жалел о том, что не взял мальчишку за руку, что не остался там, в комнате, что так ничего ему и не сказал. А больше всего — о том, что за всю жизнь ни разу не сказал мальчишке ни единого доброго слова. Оскорблял, унижал, смеялся, ругался с ним. Впрочем, жалеть теперь уже поздно, что парень прекрасно понимал. Из уст вырвался истерический смешок. Ещё одна частичка этой прогнившей души умерла. Когда же тогда умрет и сам её хозяин?

***

— Вы кто, м, ши-ши? — возмутился Бельфегор, пытаясь не пропустить какого-то парня в класс. Сейчас учебное время, разгар урока, а он пришёл и мешает. Блондин едва сдерживался, чтобы не бросить ему карандаш. В упор. В шею. В сонную артерию. Но нет, нельзя. Прошло всего пару дней со дня похорон Лягушки, и принц до сих пор был слишком сильно раздражен и на нервах, а сейчас еще и пришел какой-то странный мальчишка, кажется, даже немного младше него самого. Впрочем, кто знает? Но во всяком случае, странная прическа и длинные синеватые волосы, связанные в хвост, его уже раздражали. В руках принц все так же держал какой-то обгрызанный ребенком карандаш и был готов даже просто им дать отпор этому наглому подростку. Ведь что, если это от Фюрера? — Вон из моего класса. — Рокудо Мукуро, к вашим услугам, — полунасмешливо хмыкнул пришедший парень и даже отвесил легкий поклон. Непринужденная речь и спокойный взгляд не могли не располагать к себе, но только не Принца. Его, конечно же, это пленить не могло. Тем более, что он отчетливо помнил это странное имя. Его звал перед смертью Фран. Этот Мукуро бросил мальчика на произвол судьбы, и кто знает, что бы с ним стало, если бы не вовремя оказавшийся в нужном месте Луссурия? А теперь он пришёл, как ни в чем не бывало, даже не явившись на похороны? Изящные манеры, разумеется. Этого себе не позволил бы даже принц. — И что тебе здесь надо? — нахмурился он, выйдя из класса и предварительно дав детям какое-то задание. Написать десять предложений в прошедшем времени, кажется. Неважно. Потом разберётся. Бельфегор не собирался радоваться, что пришел родственник недавно умершего друга, ему, наоборот, хотелось злиться и убить этого Мукуро прямо здесь и сейчас. Он одет опрятно и очень даже небедно. Пусть и сам принц одевался всегда чисто и выглядел получше даже некоторых арийцев, но одежда давно уже старая, поношенная, хотя благодаря стараниям Луссурии этого не было заметно. Но раз уж у этого Рокудо есть средства чтобы обеспечить безбедной жизнью не только себя, но и явно многих других, то почему он не забрал ребенка к себе? Просто бросил на улице, понадеявшись, что кто-то его подберет. — Оя-оя, какая невежливость и хамство. И как это только вас допустили к обучению детей? Не иначе, как после вас все невоспитанными будут. Но я пришел по другому поводу. Хотел бы Франа забрать себе, ку-фу-фу. Бельфегор невольно вздрогнул и потащил Мукуро подальше от кабинета в коридор. Школа практически пустовала, так что найти место, где был пустой класс, не составило труда. Не хотел тревожить и детей, только-только смирившихся со смертью одноклассника. Хотя это в их время было вовсе даже и не редкостью. Пора было бы уже детям привыкнуть. Сам принц старался не думать о том, что Фран мертв, о том, что этот наглый парень пришёл, не зная что он мертв. А может, зная. Просто пришёл насолить ему. Хотя зачем, ведь они даже не знакомы? — Его нет здесь. Он мертв. Убирайтесь из школы, — раздраженно проговорил преподаватель и пронзительно взглянул на посетителя. Как же он его раздражал. И кажется, это было взаимно. Более того, Бел видел, как исказилось лицо Рокудо при упоминании того, что мальчишка мертв. И не будет больше ярких зелёных волос, унизительных шуток и раздражающего скучающего взгляда. Не будет флегматичных движений, которые всегда преследуют его до сих пор. Просто не будет больше Франа. — Оя-оя, к чему ты врешь? Я ведь знаю, что… — договорить Мукуро не удалось. — Его нет, — холодно и торопливо повторил Бельфегор. Он, конечно, тоже услышал то, что оборвало слова Мукуро. Отвлёк шум на улице — кажется, что-то упало, — привлёкший внимание детей, и одна девочка, Габи, выбежала к учителю с воплем о том, что кто-то идёт. Выглянув в окно, принц побледнел. За окном стояли трое офицеров армии. И двоих из них он знал… Знал, что это были его товарищи. И они не давали третьему подойти к школе. Рука у Леви немного дрожала, но даже отсюда был слышен его грубый голос. Ну конечно, школа ведь была нелегальной, и никто не должен был знать о её существовании. Предатель. Кто-то рассказал! И Бельфегор даже и не сомневался, что это был этот самый Мукуро. Узнал о школе, решил забрать Франа себе, а остальных сдать… Но судя по побледневшему лицу и самого синеволосого парня, можно было судить, что это неожиданность и для него самого. Когда его много лет назад забрали в семью, усыновили и объявили арийцем, он много раз тщетно пытался сбежать, разыскать свою сестру Хром и того ребёнка, мальчишку, которого пообещал отыскать и не бросать. Мукуро всегда сдерживал обещания. И вот, в день, когда ему исполнилось пятнадцать, новый побег удался. Он долгое время искал как сестру, видимо, умершую за это время, так и того мальчишку, пока однажды не узнал его в одном из учеников школы. Хотя и школой-то это полузаброшенное здание сложно назвать. Они как будто живут в средневековье! Ни электричества, ни отопления — одни только свечи да старая печка, которую приходилось топить самому принцу наряду с парой других учителей. Но Мукуро и помыслить не мог, чтобы сдать их. Этот Савада уже успел привить и ему хоть какие-то светлые чувства. — Уходите, живо! — воскликнул Бельфегор и распахнул дверь кабинета, параллельно пытаясь открыть и другие, где было три других учителя. Впрочем, одного не было. И принц уже догадывался, что это он, новый преподаватель, сдал их. Этот Ганс, вечно недовольный оплатой. Ему, в отличие от других преподавателей, важны были деньги, а не светлая цель обучать детей. Но времени на рассуждения не было. Надо было скорее спасти всех учеников, а он… готовится к смерти? Ведь не смогут его товарищи просто замять это дело со школой, полной евреев. Но что-то случилось, прогремел громкий выстрел, и в школу ворвался Леви, первым прибежал в этот коридор и буквально за шкирки выбросил через другое окно Бельфегора и Мукуро, бормоча что-то о давнем приказе босса любой ценой спасать членов их своеобразной семьи. И видимо, Леви-а-Тан воспринял это слишком буквально, раз рискнул собственной жизнью. Это раздражало. Бельфегор никому бы не позволил разменять собственную жизнь на чужую. Ведь Леви тоже часть их семьи. Пока другие офицеры обыскивали школу, его не заметили, и принц бежал. Было унизительно бросать своих учеников, но они, кажется, все выбрались. Это не могло не утешать, а ему… ему нужно спастись самому. Иначе ведь все старания Леви и Луссурии пойдут насмарку, так? Но их жертва не должна быть напрасной, и принц довольно скоро оказался на другой улице, где было намного спокойнее. Чувство стыда и злости на самого себя не покидало блондина ни на секунду. Раздражало. А ощущение собственного бессилия не могло не давить его. Недалёко был офис капитана. Хотя и идти туда он не собирался, прекрасно понимая, что должен увидеть, что с его товарищами все в порядке или… хотя бы собственными глазами увидеть их казнь, воздать им должное уважение и проводить в Рай. Нет, Бельфегор совсем не верил в рассказы верующих католиков об Аде, Рае и Чистилище. Он, разумеется, читал Фауста и считал себя новым Фаустом, неискушенным и желающим помогать другим. Впрочем, желание помогать было относительным, скорее, он желал встретить Мефистофеля, способного исполнить его желание, воскресить его друзей, и пусть после этого душа его низвергнется в Ад. Самомнение, конечно, выше крыши, но в то же время он не верил, что действительно появится тот Мефистофель, который осмелится его судить. Не появится. Судить принца может только принц. Или король…, но об этом Бельфегор старался не думать. Он вычеркнул его из своей жизни давным давно. И принц свято верил в то, что они больше не встретятся. Ни в Аду, ни в Чистилище, ни в Раю. А уж при жизни-то уж точно. И принц дождался. Он увидел, как несколько солдат волочили Луссурию и Леви к площади. Туда, где и проводились все публичные казни, которые показывали людям как какое-то глупое развлечение. Принц не понимал этого. Слишком… слишком… по-дикому. Они ведь не варвары, чтобы радоваться чьей-то смерти! Но в этот раз Бельфегор обещал себе быть сильным и найти в себе силы увидеть их смерть. Оба офицера армии выглядели бодрыми, гордыми и даже слишком наглыми. Они ухмылялись в толпу, поправляли одежду — словом, всем своим видом показывали, будто бы им все нипочём, несмотря на то, что скоро настанет момент их смерти. Видимо, их поймали на том, что они пытались что-то скрыть. Да оно и не удивительно, ведь внутри школы, судя по всему, не нашли ни одного ребёнка или учителя. Луссурия всегда был ему как мать, всегда помогал, заботился. А Леви… Леви — тупой шкаф, души не чаявший в боссе, что уж тут ещё сказать? Но все же и он был принцу дорог, ведь они много лет росли вместе. Он был ему частью семьи. Они все были семьёй. Каким образом никто не заметил Бельфегора, оказавшегося прямо рядом с местом, где стояли провинившиеся, оставалось для него загадкой, но он прокрался за ними. На площадь, где уже давно не был и куда хотел бы никогда не возвращаться. Казалось, что отсюда он может разглядеть каждую складку на их одежде. А может, от волнения улучшилось зрение? Сердце билось так, что мальчишке казалось, будто его стук слышат все вокруг. Слишком громко. В голове мелькнула мысль о Мукуро. Поймали ли его? Но эта мысль быстро исчезла, как только он увидел мелькнувшую в толпе темно-синюю макушку с ананасом. Спасён. И принц даже позволил себе ехидную ухмылку: спасается сам, позабыв о том, что искал Франа. Видимо, ему теперь все равно. Лицемер, делавший вид, будто ему не безразлично, что случилось с этим мальчишкой, но ведь его не было рядом в самые тяжёлые и счастливые дни этого зеленоволосого мальчишки. Но тут взгляд блондина вновь зацепился за Луссурию, который на удивление ярко улыбался в толпу. Как и всегда, его улыбка раздражала, казалось, будто эта чрезмерная забота лезет отовсюду, но сейчас её так не хватало. Видимо, и он заметил своего воспитанца в этой толпе сквозь свои вечные темные очки. Он что-то прошептал, и блондину показалось, что это было: «Береги себя». Принц вздрогнул и отступил на шаг, хотя там была уже стенка. Ему не хотелось, чтобы ещё кто-то его увидел. Он хотел, чтобы эти слова предназначались только ему, и никто больше их не понял, не увидел и не услышал. А к тому же… Слишком страшно было смотреть на это, но он не мог заставить себя отвести глаз от ярких волос Луссурии, от угрюмого взгляда Леви и его усов, от того, как он что-то шептал: видимо, просил Господа позволить ему вновь увидеться с Занзасом. По крайней мере, Бел был уверен, что даже перед смертью этот шкаф не изменит своей привычке и не забудет о Боссе даже на мгновение. Ведь он знал друга столько лет, так что был уверен, что правильно судил о его предсмертных словах. А может, это была и не молитва? Ведь они не верили в Бога. Никто из них не верил. Выстрел. Ещё один. Принц не услышал криков. Ни одного. Но зато точно видел слетевшие с глаз «мамочки» очки. Видел, как они закатываются, как он продолжает что-то шептать, руки разжимаются, и наконец он падает на грязную землю. Сильный. Даже теперь он не закричал от боли, равно как и Леви. Лучше бы они кричали, показали бы свою боль. Тогда бы, возможно, и Бельфегор смог бы не сдерживаться себя? Принц видел кровь, и пара капель даже попала на его одежду. Слишком он близко стоял. Гений не мог заставить себя ни пошевелиться, ни оставаться дальше там же. Надо было уходить. Немедленно. На глаза наворачивались слезы от осознания того, что от их семьи остались только он и Скуало. Не мог поверить, что школа, работа, которую он ненавидел и любил одновременно, тоже исчезла. Не мог поверить, что… что все они погибли. Лишился лучшего друга, босса, «матери», раздражающего «младшего брата» и старшего «брата-шкафа». Не мог поверить, что все, что у него осталось — это только Суперби, который неизвестно сколько ещё протянет с его болезнью, да, и где им дальше прятаться? В доме Тимотео, что тот оставил сыну и скрылся, он оставаться больше не мог. Слишком много давящих воспоминаний. А к тому же, в любой момент к ним могут зайти, ведь дом принадлежит Занзасу, а он тоже был казнен в конце весны. Мысли. Слишком много мыслей не в том месте. Взгляд снова сфокусировался, и он явственно увидел перед собой тела Леви и Луссурии. Кажется, второй что-то сжимал в руках. Люди уже разошлись: видимо, подобное им видеть приходилось далеко не в первый раз, тем более, что среди расстрелянных не было их близких. Звери. Дикари. Как можно смотреть на подобное и даже не шелохнуться? Этого Бельфегор никак не мог понять. Тела заберут чуть позже, скинут в какую-то братскую могилу или же просто закопают в поле. Никто и не спросит. Но пока что у Бела было несколько минут, и он торопливо подошёл к парню, забрав из ослабевших рук лист. Одно слово. Одно имя, выведенное едва разборчивыми буквами. Но оно повергло принца в ужас, заставило бежать домой сломя голову, позабыв обо всем на свете. Этого человека он ненавидел всеми фибрами души. Ненавидел и даже в глубине души боялся. Почему боялся? Ведь это он, Бельфегор, вышел победителем из той схватки! Ведь это он тогда выжил. Выжил? Но значит… значит, и он жив? Ведь не зря Луссурия держал в руке этот клочок бумаги с его именем. Они выглядят идентично, так что не удивительно, что он обо всем догадался. Хотел предупредить? Узнать? Поэтому пришёл тоже в школу? Или просто решил попытаться её спасти? Этого не знал даже гений. Он бежал. Бежал домой, один раз даже споткнувшись и упав на землю. Разбил колено в кровь, разорвал рукав своего плаща. Но на удивление быстро он поднялся и побежал дальше. Ему необходимо было увидеть Скуало, выговориться, рассказать о брате, которого считал убитым много лет. Рассказать о том, что столько лет было его тайной. Её он хотел унести с собой в могилу, но, видимо, не получится. Или же получится, если его поймают до того, как он вернётся. Почему-то Бел был сейчас был уверен, что это надо рассказать, что Расиэль, его ненавистный брат, в этом замешан, если и правда выжил. Ведь почему-то же они узнали! Узнали о нем. Почему-то ведь началась «охота» на его семью… конечно, принц был далеко не уверен, что это все — хитрый замысел брата, но ему казалось, что это не просто так. Не просто так меньше, чем за год, он лишился почти всех близких. Не просто так это все случилось именно сейчас. Руки немного дрожали, и он как будто ничего не соображал. В голове стоял туман, мысли путались, и он просто ничего не мог с собой поделать. Вот и дверь родного уже дома, надо только её толкнуть, увидеть Суперби, который стал уже для него как будто родным старшим братом, обнять, хотя это совсем не в стиле принца — обнимать каких-то простолюдинов, — рассказать обо всем, и все будет хорошо. Но он прекрасно понимал, что все это — жалкая иллюзия и просто его хотелка, которую не выполнит. Он понимал, что, увидев капитана, он сделает вид, что все в порядке, чуть дрогнувшим голосом сообщит о прискорбной новости. Он всегда так делал, контролируя себя и свой голос, слова. И о смерти Босса и Мармона он сообщил едва дрогнувшим голосом, смерть Франа воспринял деланно безразлично. Конечно, то, как он вёл себя тогда, с головой его выдавало, но он все ещё пытался сделать вид, что он — гордый принц, которому нет дела до жалких смертных. Ведь так и должно быть, верно? Так менее больно. — Ще-ще-ще, — противный смех, режущий уши. Это первое, что услышал Бельфегор, едва отворив дверь помещения. Принц до самого последнего надеялся, что это лишь догадка, возможно, просто Луссурия узнал об этом, но его, его не было здесь. Тем не менее, он был. Об этом свидетельствовал громкий смех. — Это было слишком легко. Когда-то легендарный мечник из Италии, чья семья сбежала как только пришёл Муссолини. А теперь ты жалок, лежишь на полу перед Королём, ще-ще. Но сегодня я милостив, подарю тебе смерть. Больше гений слушать не стал и побежал на голос. Он доносился из коридора, на полу, как он успел отметить про себя, были капли крови. Алая, явно ещё тёплая, она манила к себе. Но принц встряхнул головой, прогоняя все свои чувства. Да, с тех самых пор, как он одолел в схватке и убил — видимо, едва не убил — брата, его манила кровь. Своя собственная, кровь других. Но больше всего — кровь давно пропавшего из его жизни Расиэля. Это было одной из причин, по которым он не переносил раненых и никогда не помогал Леви и Луссурии, когда они оказывались ранены, а проходя курс военной подготовки, закрывал глаза, как только видел чью-то кровь. Он не всегда мог себя контролировать, и порой это выливалось в нечто большее, чем просто желание коснуться. Хотелось в такие моменты вновь ощутить эйфорию от убийства, что и произошло несколько раз. С тех пор Принц не держит в руках также и ничего острого, одни лишь не заточенные карандаши, да и то, меткость никуда не пропала, и он всегда попадал. Хотя сейчас он бы все отдал за ножик в руках. На полу, на одном колене, стоял Скуало, тяжело дыша и с трудом держа в руках фамильную рапиру. Император Мечей, как его в шутку называли все, никогда не выпускал её из рук или носил её на поясе в ножнах. Было сложно представить, что он, один из семьи итальянских рыцарей, сейчас преклонился пред каким-то немецким офицером. Хотя нет, это все же был наследник Священной Римской Империи, которую устранил Отто Фон Бисмарк. Бельфегор как никто знал, кто стоит сейчас перед фехтовальщиком и так нагло насмехается над ним. Бельфегор знал этого человека и, более того, жил с ним ровно половину своей жизни. — Так ты все же выжил, Копия, ши? — насмешливо, но с нескрываемой злостью в голосе осведомился принц, подойдя к Скуало и помогая ему встать. Руки все ещё дрожали, в душе было немного страшно, ведь он сумел поставить на колени Суперби, которого гений с самого детства считал непобедимым. Также его переполняла злость за то, что он посмел вломиться в его новый дом, их дом. Он чувствовал, как и рука Скуало едва заметно подрагивает, слышал его тяжелое дыхание. Нужен ингалятор. Но где, черт возьми, искать в таких условиях? — Ще-ще, я здесь только по приказу. Мне приказано уничтожить вас и вашу семейку, с чем я прекрасно справлялся, — ухмыльнулся Расиэль, и стало понятно, что это все же был его хитроумный план. Он, как и его младший брат, гениален. Может, даже более гениален, что и привело к поражению Бельфегора в этот раз. И в этот раз тоже. Король никогда даже не сомневался в том, что однажды снова увидит поражение пропавшего вдруг принца, заставит его молить о пощаде и будет теперь наслаждаться его криками, как и сам преподаватель когда-то наслаждался его. Но он не дарует ему смерть так просто. Обычно люди, побывавшие на грани жизни и смерти, боятся её, хотят жить и начинают жить по-настоящему, а не просто существовать. Они стараются что-то изменить, стараются обернуть все в лучшую сторону. Но Расиэль был другим. Он не видел смысла влачить существование на этой земле и хотел лишь одного: утащить и того, кто едва не лишил его жизни, и всех его близких в Ад. Он не боялся смерти равно так же, как и Бельфегор. Для юного преподавателя было страшнее другое, и лишь его старший брат-близнец знал, что так пугало его. Одиночество. Он всегда боялся оставаться один, даже если всего-то на пару минут. Поэтому Расиэль позволит ему испытать это чувство в полной мере. Скуало встал, чувствуя страх и даже лёгкую панику друга, которую тот не показывал, но явно испытывал. Видимо, для него это и правда был кошмар наяву. Не обращая внимания на кашель, который обострился теперь из-за нагрузки, он занёс свою шпагу для удара, который солдат запросто отразил. Сил у длинноволосого мечника уже явно не хватало из-за болезни ли, ран или усталости. Неважно. И для принца сейчас это было неважно. Он совершенно точно знал, зачем пришёл его старший брат. Сломить его, забрать то, что осталось от его семьи. Но что мог он, шестнадцатилетний подросток, который сейчас, безоружный, стоял перед вооруженным солдатом СС? Так и не сказав больше брату ни слова, он с привычной широкой ухмылкой подошёл к Скуало, позволяя тому опереться на себя. Смотреть на него, раненого и опиравшегося на одно колено, было невыносимо. Ведь это должен был быть непобедимый человек, его защита. Почему-то всегда, глядя на него, у принца складывалось впечатление, что одолеть его невозможно. Что его крики, громкий голос, будут преследовать его всю жизнь. Будут. Но Бельфегор никак даже и помыслить не мог, что будут лишь в его голове и в самых страшных воспоминаниях. — Ще-ще-ще, вы, что, решили, что сможете сбежать от короля? — оскалился старший брат-близнец и, вальяжно подойдя к младшему, с силой ударил его кулаком в скулу и схватил за длинную чёлку, вынуждая чуть согнуть колени и поднять голову, чтобы было не так больно. Чтобы Расиэль не добился своей цели и не показал никому то, что принц так долго скрывал — уродливый шрам на левом глазу. Ещё во время первых драк в детском доме, ему в голову попал камень, который бросил его старший брат. Тогда было много крови, испуганная учительница, крики, наказание. Но это все было ничтожно по сравнению с тем, что ощущал мальчишка в душе. Тогда он впервые почувствовал себя совершенно брошенным, одиноким, ибо это сотворил его старший брат. Если раньше, до этого, их драки и споры все же приносили какое-то умиротворение, показывали принцу, что он не один, то после этого все разрушилось. Это была память о том, как выросла стена между ним и братом. И Бельфегор даже и не заметил, в какой момент Расиэль сумел и его опустить на колени. Болезненные воспоминания лезли в голову, но юный преподаватель думал только о том, как бы Суперби не увидел его лицо, не увидел этот шрам, то, что он лишился одного глаза ещё в далёком детстве, до их знакомства. Это было по-своему унизительно. Смех. Расиэль смеялся, и от этого становилось тошно. Казалось, что его тонкий, о какой-то ужасно скрипучий голос затмил все остальные звуки. Даже крики Скуало о том, что ему надо бежать и спасаться, казались какими-то очень далекими, не воспринимались. Только смех. Смех этого человека.

***

Бельфегор проснулся в холодном поту и с силой сжал края своей давно уже потрепанной и рваной кофты. Ночевать на траве под открытым небом было не самым лучшим вариантом для него, тем более, что он и так уже посадил своё здоровье, и одна только простуда может стоить ему жизни. Но уже который день ему снится один и тот же сон. Эти воспоминания… от этого хотелось убить всех — и врагов, и союзников. И сейчас, лёжа в траве, ожидая новый бой, он вновь ощутил это желание убивать. Вновь ощутил то нетерпение и даже волнение перед тем, как убить новую жертву. И он точно знал, что это не просто сны, а предчувствие. Предчувствие, что скоро все разрешится. Каждую ночь — одно и то же. Каждый раз сон обрывается на этом месте. Но ведь и воспоминания в тот раз оборвались именно тогда… от очередного удара брата, но в этот раз чуть ниже затылка, он потерял сознание, а когда пришёл в себя, оказался уже где-то на улице своего города, а капитана рядом не было. Его уже нигде не было. И принц догадывался, что его поймали. Поразительно, что блондина вообще оставили в живых. Но Расиэль оказался прав, и остаться в одиночестве для принца оказалось намного страшнее, чем умереть. Первые несколько недель были сущим адом, и об этом вспоминать не хотелось даже до сих пор. Честно говоря, Бельфегор тогда даже думал, что и не выживет вовсе. И уж никак не ожидал, что окажется здесь. Восточный фронт оказался очень сложным препятствием. Он, как и группка других немцев, умудрился попасть туда, в Россию, добровольцами, чтобы сговориться с партизанами, чтобы… Отомстить. Отомстить за всю ту боль, что пережил из-за брата, отомстить за то, что он дважды лишил его всего. За то, что он вообще ещё жив. Правда, он единственный выжил из той группы людей. Но это его не волновало. Они были ему никем. Бельфегор не помнил, как пришёл к этой идее, он даже не помнил, как попал в армию Фюрера, как дошёл до Советского Союза, как ему удалось выжить в этой войне, сбежать и все же найти общий язык с русскими. Для него все прошлое обрывалось в том сражении с братом. Для него больше не было прошлого и не было того, к чему он хотел бы вернуться. Возможно, это было одной из причин, почему теперь он, не жалея себя, бросался в бой на врага. Это было одной из причин, почему он посреди боя мог остановиться и начать потрошить тело солдата. Это было одной из причин, почему он так жаждал встречи с братом. Новой встречи, из которой выйдет победителем и собственноручно достанет его сердце. Ведь у него, Расиэля, есть все. Всегда было, с тех пор, как они разошлись по разным сторонам. Гений не понимал, зачем Расиэлю понадобилось рушить его жизнь, забирать все, что у него было. И теперь бывший преподаватель также собирался отобрать у старшего брата то, что у него есть и то, чего никогда не было. Сердце и душу. Он собирался собственными глазами убедиться, что у него есть сердце. Ведь такой человек, не знающий пощады, не может называться человеком. У него нет сердца, нет того, что дало бы ему жить. Так всегда думал Принц. И он знал, что в очередной битве он увидит брата. Рано или поздно. Ведь даже если он какой-нибудь главнокомандующий, ему придётся вступить в бой рано или поздно. Если же он стратег, ему точно придется быть на одной из баз, которую нужно будет захватить. Такова политика Гитлера. Его Бельфегору хотелось расчленить ничуть не меньше, ведь это его вина. Его вина, что им пришлось выживать, что у Расиэля вообще это могло получиться. Блондин приложил руку к голове и зажмурился. Рана на плече ныла. Кажется, ему туда попал ножом немецкий офицер. Или чем другим. Но, кажется, это был не осколок и не пуля. Он этого не помнил. Слишком много сражений было, слишком много ран. Все воспоминания с боев соединились в одну сплошную кашу, и теперь он вовсе не мог понять, что было на самом деле, а что — лишь во снах, выдумки его больного сознания. И порой он надеялся, что и его семья тоже была лишь его выдумкой, сном. Но тогда бы он не оказался в этом ужасном месте, в этом Аду на земле. Расиэлю все же удалось, и его младший брат оказался в Аду. Его персональном Аду. Послышались шаги и немецкие слова, крики. Та девочка. Кажется, её зовут Таня. Странное русское имя. Но, признаться, красивое. Бельфегор подскочил, услышав первый выстрел. Их, как и стоило ожидать, нашли. Его ждёт новый бой. Но для него теперь это не более, чем игра. Игра за жизнь. И принц не боялся умереть, но знал, что это не случится, пока он не убьёт своего близнеца, пока не свершится месть.