Стражи

      Мадара последнее время часто думал, что он неправильный. Другие парни уже шептались по углам о девочках их параллели и старше, некоторые пытались хвастаться тем, что целовались с девчонками, гордясь этим, как высшим баллом, и осторожные расспросы родителей показали, что это нормально, но вот лично он смотрел на девочек и не понимал, что в них находят остальные. Ну, некоторые были эстетически красивы, но вот никакого желания сделать с ними что-то такое не вызвали.       Только и оставалось, что фыркать с лучшим другом Хаширамой на пару о том, что только дураки болтают о девочках, а настоящие мужики учатся и занимаются спортом. И никаких глупых девчонок!       Хаширама его понимал, хоть и притащил однажды отобранный где-то журнал с женщинами в купальниках и без.       Было интересно, как учебник по физике или биологии, но никакого волнения. Вот им же притащенный журнал с пистолетами вызвал куда больше интереса!       Будь это не Хаширама, пришлось бы Мадаре ещё долго скучающе смотреть на капающие слюни на глянцевые страницы. Но это был Сенджу и журнал был без сожаления выкинут в мусор, а они плечом к плечу сели считать проект по физике. Со взрывом и химией, совместный!       За обсуждением нужной формулы и количества взрывчатого вещества время пролетело незаметно, мать дома уже привычно укоризненно покачала головой на фразу о проекте с другом и выдала, что лучше б он с девочками гулял.       Мадара честно заявил, что девчонки скучные, хоть вживую, хоть в журналах, то ли дело Хаширама!       Отец почему-то подавился и спрятал лицо в газете, мама особенно тяжело вздохнула и отпустила его ужинать.       Смысла этих родительских ужимок он так и не понял.       Наутро отец грустно вздыхал, уточнил, как проект, и, кажется, действительно удивился, что он есть и будет на школьной выставке. Обещали прийти, а ещё он тогда познакомит их с Хаширамой! Мать только вздохнула и сказала что Изуна — их надежда, что мол хоть он в неё. Мадара уходил насупленным: ну и что, что он волосы отпустил, не похож он на панковатого отца!       Ему самому длинные волосы шли, и у Хаширамы тоже волосы были длинные для парня, и он носил их распущенными, что было много красивее, чем девчоночьи косички или что они там плетут на головах.       И так бы он и оставался в неведении, если бы однажды, после урока плавания на физкультуре, ему не приснился друг.       В плавках, с привычной дурацкой улыбкой.       Зрелище оказалось неожиданно волнующим, хотя казалось бы, чего он там не видел.       Тогда он не придал этому значения. Разве что украдкой рассмотрел Хашираму, когда после того же бассейна они в душ ходили. Он был… красивым. Нет, это-то Мадара и до того знал, но без одежды Хаширама казался завершенным. Свободным. Глаз было не оторвать, и это дико смущало.       Больше тем, что это был он — Хаширама. Любитель мелодрам семейных и химии с биологией.       Сам Учиха любил боевики, математику и физику, ну а вместе им отлично удавались все четыре предмета — да и прочие тоже. А на посмотреть вместе выбирали мелодрамы про бандитов и смеялись над ними вместе — Мадара над глупыми героями, которым любовь запудривает мозг в планах и перестрелках, Хаширама​ — над ошибками в описании работы полицейских и драк, его мать работала в полиции, и он разбирался в этом получше Мадары, чей отец вел свой бизнес и был акционером крупной государственной корпорации.       И вот в их отличную, теплую дружбу неожиданно пришло смущение.       Оно точно было там лишним и даже чуть-чуть пугающим.       И ладно бы только Мадара, который в целом был более скрытным и мрачным, но и Хаширама начал изредка отводить взгляд, резко менять тему и делать вид, что за окном происходит что-то интересное.       До того, как оно переросло во что-то, с чем они не справятся, Мадара решил с ним поговорить.       Он настроился на серьезный разговор, даже, тайком беря пример с младшего и того, как тот репетировал для театрального кружка, проговорил перед зеркалом то, что хочет сказать, и даже не запнулся ни разу.       Спать он ложился уверенный в себе и своих силах, а вот проснулся с горящими щеками и стояком.       Снился ему снова Хаширама и они во сне целовались.       И не только целовались, чужая кожа под руки ложилась шёлком, а Хаширама тихо и довольно смеялся, до мурашек под кожей.       Мадара окончательно проснулся только испачкав руку семенем. Перед глазами стоял гладкий затылок и неожиданно начавший пользоваться какой-то штукой после бритья Хаширама, отчего пах тот...       Из кровати Мадара вылетел пулей.       И слава Ками у него была отдельная комната, его позора никто не видел. Холодный душ помог немного успокоиться, но тщательно отрепетированный разговор начисто вылетел из головы. Кажется, они так и не поговорят об этом, с грустью подумал Мадара.       А потом подумал о том, как они будут сегодня сидеть доделывать проект плечом к плечу и как он при этом будет не думать о сне, и совсем загрустил.       А потом вспомнил, что у сна было бы продолжение, если б не будильник. И сердце упало куда-то в район печени.       Не покраснеть, встретившись утром с Хаширамой, удалось только благодаря силе воли и урокам младшего.       Младший был той ещё скотиной, но вот притворяться умел так, как самому Мадаре было не дано. Брата, с одобрения отца, все равно учил, но только сейчас Мадара оценил всю пользу этих уроков.       К вечеру Учиха готов был волком выть от смущения, бороться с которым было все сложнее. Живой Хаширама был слишком похож на тот сон. Живой, близкий, который всё норовил хлопнуть его по плечу, сесть ближе или просто передавая яблочный сок коснуться пальцев. Так было нельзя и Мадара украдкой затащил его в кладовку. В конце концов, это была школа и в любом кабинете их могли дёрнуть, далось же им подать заявки на вступление в студсовет!       Сенджу, что характерно, не сопротивлялся, и в кладовку затащился легко. Та была темной, тесной и стоять в ней можно было только вплотную, чтоб не запачкать форму и не спалиться.       Учиха хотел уже начать что-то говорить, когда Сенджу, краснея скулами так, что заметно было даже в полумраке, выпалил тихо и на одном дыхании:       — Тымнеснился.       Мадара подавился подготовленными словами, замер, и против воли уточнил, не замечая, как упал его голос:       — Тебепонравилось?       Глупого вопроса, как именно снился, он не задал. Кажется — так же как ему. Горячим, рядом, откровенно. И может что-то большее, замерло в груди       И сам покраснел до ушей, потому что Сенджу коротко, нервно кивнул, и посмотрел так, как смотрел во сне.       И обнять на самом деле страшно — а вдруг разочаруются? Вдруг что не так? Не то? Сон останется только сном, бредом и фантазией?       Открыть рот и сказать получается лучше, чем сделать. Тяжело вздохнув, Мадара выпалил:       — Тымнетожеснился, — и зажмурился, страшась увидеть реакцию.       А ещё Сенджу немного выше, и вот так это особенно заметно. Потому что он наклоняется, и Мадара чувствует, что тот совсем близко, и всё-таки решается открыть глаза.       Хаширама чуть не касается его носом, и его глаза слишком близко, и он сам тоже.       А вот кто из них первым дёрнулся навстречу, и сами потом не могли разобрать.       Соприкоснулись губами, больно столкнувшись лбами, дернулись от боли отпрянуть, едва не свалили пару швабр.       Шарахнулись друг от друга, задели то ли ведро, то ли швабру, то ли вместе и снова шагнули навстречу. Столкнулись случайно, но так и застыли, нерешительно морща носы.       Второй раз получилось лучше. Было уже не так неловко и страшно, и можно было почувствовать собственно прикосновение, неуверенное, нерешительное, мягкое-мягкое.       А ещё Сенджу вкусно пах. И от этого его губы казались тоже вкусными. Но вместо того, чтобы проверить, Мадара осторожно обнимает его за плечи. Вроде как ещё по-дружески. Только стоят они как-то слишком близко для друзей, думает Мадара и глубже вдыхает такой холодный запах. Друзья не трогают, как Хаширама, языком губы друг друга, не пытаются, как Мадара, ответить.       Это было мокро и слюняво, но это был Хаширама, придурок-Хаши, который неожиданно оказался привлекательней любой девчонки. И если лизаться и правда оказалось не интересно, то вот обниматься - наоборот. Погладить по спине, обнять крепче, сделать полшага ближе. Хаширама шарахнулся, снова сбил ведро, зачастил что-то извиняющееся. Всё равно Мадара успел заметить, что у него встал.       И смотрел на его смущенное смуглое лицо и догадывался о сюжете своих снов на ближайшее время.       Насколько неправильно дрочить на друга, Мадара не знал и благоразумно решил ни у кого не спрашивать.       Они с Хаширамой как-то молча решили, что если взаимно — то ничего страшного.       Хаширама даже поделился в очередном приступе болтливости, на что. На пушистые волосы, острые скулы, темные глаза и почему-то живот.       Предложение сделать это при нём Мадара высказал раньше, чем задумался.       Хаширама покраснел густо-густо, но через пару дней решился, заставив покраснеть уже Мадару. И ещё сильнее покраснеть, попросив расстегнуть рубашку и форменный жилет. Конечно, он не отказал. Расстегнул жилет, а вот с рубашкой попросил помочь Хашираму. В шутку, конечно, но тот согласился, и Мадара изгрыз себе все губы, пока тот неловко справлялся с пуговицами. И да, у него стояло до звона в ушах, особенно когда дурак-Хаширама положил ладонь ему на живот, прямо над пупком, с таким выражением лица, словно его пустили в ракету и пообещали дать прокатиться в космос.       А после Сенджу неловко спросил, на что... сам Мадара. И пришлось признаваться, что на гладкие длинные волосы, чтоб распущенные, на красивые плечи и дурацкую улыбку.       За улыбку было особенно неловко. Но оно того стоило. Всего стоило, когда в ответ на это Хаширама просиял так, что стало даже неловко за собственное возбуждение. Хаширама, который спросил, раздеться ли ему и дать ли Мадаре потрогать.       Учиха смог только кивнуть, сглотнув вязкую слюну, когда Хаширама начал стягивать галстук.       Может, лизаться не так уж и гадко?..       Вживую касаться было совсем не так, как во сне, кожа была теплой, гладкой и чуть влажной. И её тоже хотелось не только трогать, но и поцеловать. Особенно плечо. Мадара честно спросил, прежде чем попробовать.       Ответа не дождался, коснулся губами, дурея от собственной смелости. Но и этого было мало, понял почти сразу Мадара, пробуя языком на вкус смуглую, гладкую, безупречную кожу, обхватывая Сенджу за пояс, удерживая. Вот он, Хаширама в его руках.       — Вкусно, — оторвавшись, сознаётся Мадара, ловя взгляд Сенджу. Тёплые глаза почернели, зрачок расплылся, и сам Хаширама дышал тяжело и загнанно, такой красивый с этими рассыпавшимися по голым плечам волосами и лицом не дурацки круглым, а красивым. Самым красивым.       Стояло на такого Хашираму так, что Мадара даже опасался касаться себя. Казалось, с одного касания можно кончить в таком состоянии, когда Хаширама в руках, так близко, такой красивый.       И хотелось чего-то непонятного. То ли поцеловать опять попробовать, то ли обнять крепче, то ли второе плечо лизнуть. Обнять за эти круглые плечи, поцеловать туда, где плечи переходят в крепкую шею, и коснуться поцелуем другого плеча. Хаширама, кажется, не возражал против таких вольностей, и Мадара только облегчённо выдохнул. И погладить по груди тоже можно.       Задев чужой, твердый сосок, Учиха только вздрогнул. Больше всего нервно было сделать что-то, что не понравится. Вызовет раздражение, заставит оттолкнуть или самому отшатнуться. Мадара честно пытался сдерживаться и не очень выказывать всю ту жадность, что испытывал при виде такого Хаширамы.       О том, каково теперь будет вместе учиться и делать дела, лучше было просто не думать. По крайней мере, пока они тут. И добровольно раздевшийся Хаширама, дрожащий под руками, такой... Как снилось, понимает Мадара, и гладит длинные гладкие волосы. Сначала нерешительно, но, не найдя сопротивления, всё более и более жадно, задевая кожу головы и не замечая, что сам довольно урчит.       — Хаширама, ты замёрз? — тихо уточняет Учиха на волну дрожи под руками. За окном не так жарко, а рубашку и пиджак он с друга стянул давно. Сквозняки что ли?       Сенджу качает головой, разворачивается в руках и обнимает в ответ. Его кожа ощутимо горячая под руками, и он сам в ответ гладит взъерошенные непослушные волосы Учихи, такие пушистые в его руках, проводит ладонью по затылку, и Мадара внезапно понимает, что это были за сквозняки, когда его самого пробирает дрожью и совсем не от холода.       А потом Хаширама начинает чесать его затылок, чуть потягивая пряди, и Мадара кусает Сенджу за плечо. Печёт под его руками, где-то в груди, и ниже, и кожа скользит под руками, лицо пылает.       — Х-ха...аааширама, — тихо скулит Мадара, понимая, что всё, ещё чуть-чуть и домой он пойдёт в мокрых трусах.       — М? Что-то не так? — тут же настораживается Сенджу, которому так же боязно, что что-то не так, что он что-то сделает неправильно и Мадара вывернется, уйдет, не останется здесь, с ним. И Учиха краснеет, не зная, как ответить, как вообще признаться в таком, не обидев, не задев, чтобы поняли правильно?       И надо ли вообще признаваться? Мадара тихо судорожно вдыхает и тянется к Хашираме. Это ему не понравилось лизаться, а этот любитель мелодрам так и не признал, понравилось или нет. Может, понравилось, но не решился об этом сказать?       Стоит проверить, поцеловать.       Сенджу охотно отвечает на поцелуй, снова осторожно чешет затылок, прижимаясь ближе, и Мадара всё-таки не сдерживается.       Вот это было действительно стыдно. А уж вопрос «как теперь вот так идти домой» встал совсем явно.       Но вот сказать, что ему что-то не понравилось, он не мог. Наоборот даже, слишком понравилось. И повторения хочется. И что ему, запасные трусы носить на каждую встречу с Хаширамой?       Проще уж просто снимать надетые, понимает Мадара. А потом до него доходит. Снимать трусы при Хашираме. Из-за Хаширамы.       Вспыхнувшее лицо Мадара тут же прячет, уткнувшись в шею Сенджу.       Ка-ами, стыд то какой! Особенно то, что продуманное хочется сделать. Очень.       Хаширама обнимает его, сам дышит тяжело, и радуется, что Учиха не видит его лица — у того из черной шевелюры торчат алые-алые кончики ушей, но и сам Хаширама вряд ли выглядит лучше. Целовать Мадару, гладить его пушистые волосы, обнимать. Тот был похож на дикого кота, такого злобного, кусачего — укус на плече чуть ныл, но следа скорее всего не останется, и этого было даже немного жаль — а вызывающего всё равно желание загладить и затискать.       Он целует Мадару в эти кончики ушей, почти заострённые, как у кота огромного, и продолжает гладить. Дикий Учиха, резкий, ехидный, такой послушно-ласковый в руках.       Оттенок ушей становится ещё ярче, а потом Мадара, не отрывая лица от плеча Хаширамы, неразборчиво выдавливает, что надо бы переодеться, пока штаны не запачкались.       Сенджу угукает согласно, но отпускать Учиху не торопится. И выдаёт, даже не покраснев сильнее:       — В следующий раз надо... это... сразу снять. Чтоб не пачкать, да.       — Хаширама! — мигом взъерошивается и отпрыгивает Мадара. Недалеко, ибо Хаширама тут же притягивает его обратно, гладит по голове и плечам, косится заинтересованно.       — Я ещё хочу, — признаётся Хаширама, и всё-таки краснеет, — и не только это.       — Я тоже, — смущенно признается Мадара, чуть передергивает плечами — собственное смущение от всего подряд уже начало бесить. И тоже гладит мягкие, гладкие волосы Хаширамы, не стянутые ни в какой дурацкий хвостик, как от него требуют некоторые учителя.       — А мм... может, вместе попробовать? — невинно уточняет Хаширама, — вечером бассейн свободен, можно поплавать, а потом в душ, плавки опять таки...       — Поплавать, угу, — бурчит Мадара, скептицизму которого в голосе позавидовал бы и младший. Эта мелкая зараза давеча, когда Мадара невинно поинтересовался у отца, как люди вообще признаются в симпатии другим людям, и на ответ, касающийся исключительно признаний девочкам, потом тихо утащил брата в сторонку и с любопытством уточнил, кто из них девочка — братик или Хаширама. А на попытку отмазаться «при чём тут Хаширама?» младший вот с таким же семейным скептицизмом заметил, что у любимого братика на лице всё написано крупными кандзи.       Он потом даже раз пять переписывал имя Сенджу на бумажке. Кандзи, каной... Потом спрятал. Красиво же пишется.       — Скоро зачёт, я хотел, чтоб ты мне брасс показал, — вздыхает Хаширама, — а ещё хорошо устав, как я по себе замечал, дольше получается.       Как Сенджу при этом умудрялся не краснеть, Мадара не понял. Это точно была какая-то магия, потому что ему самому казалось, что он сейчас сгорит тут от смущения.       — Покажу, — кивает. Да и про усталость Сенджу тоже прав, Мадара тоже такое замечал. Но вот как он может об этом так говорить, а? От природной болтливости, не иначе.       — А ещё похоже придётся походить без трусов, — так же прямо вздыхает Хаширама, — и лучше бы переодеться прямо сейчас.       В одних брюках и это будет знать Мадара. Он никогда не сомневался во мстительности и коварстве Сенджу, но сейчас получил последнее подтверждение. Главное осталось брюки не перепачкать, стыд-то какой!       — Ты задался целью заставить меня перепачкать ещё и брюки, — бурчит Учиха. — Или сгореть на месте от стыда.       Но вот ремень на брюках расстегивает, потому что действительно — надо. И побыстрее. В мокром белье совсем неудобно и неприятно.       И только начав их снимать, понимает, что Сенджу как не двигался, так и стоит, близко, почти обнимая, и пристально смотрит на Мадару. Казалось, сколько раз они переодевались друг перед другом, а тут всё стало совсем по-другому.       — Хаширама! — рычит Учиха. — Переодевайся, а то сейчас как всегда твой брат ввалится, что ты ему скажешь?       — Чтоб не мешал, — тихо отзывается Хаширама, — я... хотел бы увидеть тебя. Всего.       Учиха так и сел где стоял, совсем в клубок свернулся. Всё это было слишком.       Слишком серьёзно, слишком лично, слишком много в этом тихом голосе такого спокойствия, не то чтоб не-Хаширамовского, но свидетельствующего о том, что тому это вот на самом деле очень важно. Рядом на колени, прямо на пол, опустился Хаширама. Обнял его за плечи, поцеловал куда-то в им же запутанную гриву.       — Эй, Мадара, ты чего? — а в голосе тепло. Океан, космос чего-то такого, чего Мадара никогда не слышал.       Мадара сидит, свернувшись, тихо-тихо, даже дыхания не слышно. Хаширама думает, что это страшно, ведь вдруг он что сделал не так, напугал, спугнул, обидел. Но это он спросит потом, пока же он сидит и мерно гладит Учиху по плечам, пока не набирается смелости рискнуть.       — Мадара... рассказать, какой ты сегодня?       Учиха разворачивается из клубка резко, решительно. Вскидывает голову, оборачивается всем корпусом, обнимает крепко и прижимает к груди. Бормочет извинение, цепляется, и, кажется, всё хорошо.       В ответ его так же крепко обнимают, прижимаются ближе, и заметно, как расслабляется Хаширама в руках друга.       — И… я скажу, ладно? Чтоб ты знал. Ты красивый очень, я… давно не могу просто на тебя смотреть. Хочу касаться. Хочу увидеть твоё лицо, когда ну... Тебе будет хорошо. Хочу посмотреть на это. Хочу потрогать — и попросить тебя потрогать меня, я не знал до сегодня, что это может быть так приятно. Мадара… прости, я... думаю о тебе. Не так, как о друзьях. И я хотел сегодня...       Учиха затыкает его поцелуем, надеясь, что это сработает и тот замолчит и перестанет говорить такие смущающие вещи.       — Много болтаешь, — бурчит осуждающе. Вспоминает, что тогда ответил отец, как ехидно смотрел брат, кандзи на листочке и всё, что всплывало в мыслях при виде друга. — Ты... — и тут же понимает, что не прав, и поправляется. — Я тебя люблю.       Потому что всё это вот вместе, судя по всему, называется именно так. А раз так — чего огород городить длинных рассказов про... всякое.       Хаширама вспыхивает. В один момент, весь, от ушей и по самые плечи.       Всё он сказал. Самого важного нет, не хватило бы смелости, решительности, веры. А Мадара смог. Наверное, за это он его и любит.       — Я тоже тебя люблю, — сознаётся Хаширама и чувствует, что прямо сейчас упадёт в обморок, впервые в жизни.       Но его держат, и не дадут упасть, даже если и впрямь сознание настолько откажет. И Мадара сам красный по самые плечи, но держит, прижимает к себе и не отпускает.       А Учихе от этого признания резко полегчало. Он все сказал, и ему ответили. И можно успокоиться и расслабиться. После таких слов не уходят просто так, молча. А говорят, если что не так, и учатся понимать, радовать и... И вообще.       — Пойду я вечером в бассейн, — ворчливо отзывается он и снова гладит длинные волосы Хаширамы, подозревая, что близок тот день, когда он после очередного сна не сможет на них смотреть, — и мне понравилось, да.       Хаширама поднимает на него взгляд и улыбается той самой своей улыбкой. Мадара улыбается ему в ответ и хочет верить, что у них всё-всё сложится хорошо. И никакие ехидства, ворчания и тяжёлые вздохи окружающих им не помешают.       И вообще, его семья, кажется, давно во всем уверена и смирилась. Даром, что ли, все надежды на Изуну, а его успехам радуются? И маме Хаширама вроде нравится, они одни фильмы любят.       — Спасибо, Мадара, — совсем тихо говорит Хаширама, но тот его слышит.       И чешет легонько затылок под гладкими волосами, легко и приятно. Теплый Хаширама, красивый. Его.       — Надо всё-таки переодеться, — тихо хмыкает Хаширама, — а то и правда...ввалятся.       — Скажем, чтоб не завидовали, — фыркает в ответ Мадара, отстраняясь и заканчивая раздеваться, чтобы одеться обратно только в сухое. А трусы тихо спрятать на дно рюкзака, чтоб дома так же тихо подсунуть в стирку.       Или вообще самому постирать. Главное, не перепутать с трусами Хаширамы, думает Мадара и оборачивается на так же переодевающегося Сенджу.       И пропадает, наблюдая, как штаны оказываются на поясе, и красивая спина распрямляется.       — Мадара? — вырывает его из мыслей негромкий вопрос Сенджу, и он спохватывается, быстро-быстро одеваясь сам.       — Засмотрелся, — бурчит смущенно оправдание.       И в очередной раз злится на себя — вот он дико смущается от одного взгляда, а Хаширама, понявший, на кого засмотрелся Мадара, только разулыбался.       И стоило им одеться, как и правда ввалился Тобирама.       Младший Сенджу окинул их неодобрительным и подозревающим взглядом, но они оба были одеты, собраны и даже не сильно заметно растрепаны. Мадара одарил мелкую белобрысую скотину высокомерным взглядом, отчего тот зашипел, как масло на сковородке.       Бесить мелкого Сенджу он мог одним своим существованием, а уже целенаправленно вообще выводил из себя влет. В отличие от умницы-Хаширамы, его брат был той ещё занозой в заднице, и злить его было весело. Сенджу только укоризненно взглянул на Мадару и тяжело вздохнул. Он много раз просил их не цапаться.       Младший же прошипел, что брат не пойми где шляется, мама давно ждёт их дома, а он тут опять с Учихой.       Хаширама вздохнул грустно, попрощался с Мадарой, напомнив про оговоренную встречу, и ушел с бурчащим младшим.       Мадара и сам ушел, и за ближайшим поворотом наткнулся на Изуну, что ехидно улыбнулся, продемонстрировал брату мизинец, увернулся от подзатыльника и потащил домой, улыбаясь так, будто это ему в любви признались.       А вечером его ждал Хаширама. И мелкий даже не шутил больше на тему девушки Хаширамы. И листок с его именем не удивил Изуну, он оценил, насколько правильно там было написано.       Кажется, это было счастье. Не что-то особенно внезапное, а такое... Тихое и настоящее.       Мадара едва дождался вечера и бассейна. Счастье требовало выражения, им хотелось делиться, хотелось обнять Хашираму и долго-долго не отпускать. А ещё — снова целоваться. И смеяться, и поплавать, и подразниться, брызгаясь водой.       Столько желаний — и все об одном человеке.       Мадара не знал, как это всё в нем помещается. Но судя по взглядам младшего и родителей — оно просто-таки било ключом наружу. Его даже не стали спрашивать, куда это он собрался.       Жить он собирался. Туда, где его ждал уже ярко улыбающийся Хаширама с сумкой и ключами от бассейна. Привилегии хорошего мальчика, фыркает про себя Мадара, чудом не краснея при взгляде на сумку. Интересно, Хаширама взял что-нибудь для этого?       Или и правда брасса хочет. В воде, по идее, неудобно.       — Эй, Мадара, привет! А чего ты краснеешь?       На этот невинный вопрос он аж подпрыгнул, но перестать краснеть не смог.       — Привет, Хаширама! — быстро откликается Мадара, делая вид, что не заметил вопроса. — Ну что, идём? Купаться!       Плавать Мадара любил даже без таких смущающе-завлекательных перспектив, как то, о чем они говорили сегодня.       И брасс у него получался отменно, хотя в долгих заплывах было бы глупо соперничать с Хаширамой. На мысли о его выносливости Мадара снова краснеет, пытаясь отвернуться от Хаширамы.       Тот заметил покрасневшие щеки и заблестевшие глаза Учихи. Это было слишком мило, слишком провоцирующе, чтоб удержаться. Придержав друга за плечо, Хаширама на развороте поймал губы Мадары поцелуем, сразу лижа узкие губы и обнимая.       Мадара только смутился сильнее, отвечая на поцелуй. Ками-сама, ещё до воды не дошли, а уже все мысли совсем не о плавании. А поплавать тоже надо, зачёты сами себя не сдадут.       — Мада-ара, — выдыхает ему прямо в губы Хаширама, тоже явно думающий о том, о чем они говорили днём. Пусть не прямо, но явно об одном!       — Мы пойдём в раздевалку, — старается взять себя в руки Учиха. Голос Хаширамы, низкий, бархатный, такой незнакомый проходится лаской по оголенным нервам.       — ...где полностью разденемся, вообще, рядом друг с другом, — подхватывает он, заставляя Мадару краснеть ещё сильнее.       — Пойдём в душ и в воду, — старается думать о плаванье Учиха.       — Вдвоём. Ключ у меня, дверь закроем.       Ну вот как тут думать о плавании? И Мадара героически тащит Хашираму в раздевалку, потому что иначе раздеваться они начнут прямо тут, в далеко не самом укромном месте. Ведь Хаширама такой... Как тут думать не о нём?       Хаширама позволяет себя утащить, запирает за ними дверь, и на лавочке в мужской раздевалке они оказываются быстрее, чем успевают это сообразить.       Мадара опрокидывает Сенджу спиной на доски быстрее, чем успевает сообразить, что пуговицы форменного пиджака остались у него в руках и летят на пол. Приподнявшись, Хаширама ловит его, подхватывает за зад и вжимает в себя, целуя. Жадно, мокро, и Мадара почти скулит, пытаясь содрать плотную ткань с плеч Хаширамы, такого одуряющего и откровенно мнущего ягодицы Учихи.       Вместо недовольства это только возбуждает сильнее, хотя казалось, куда.       Хашираме плевать, что за оторванные пуговицы его не похвалят дома, придумает, что наврать. Когда Мадара чуть отстраняется, чтобы самому снять пиджак и рубашку, он торопливо раздевается сам, путается в пуговицах рубашки, стараясь расстегнуть её быстрее.       Одежда только мешается им обоим.       Ремни щёлкают почти одновременно, и Хаширама гулко сглатывает густую слюну. Впалый живот с наметившимимися мышцами, белая кожа и немного темных волос. Мягкие, благоговейно гладит блядскую дорожку Хаширама.       Этот живот ему снился в мокрых снах, а сегодня он может на него смотреть, может касаться.       Мадара отчаянно смущается, присаживается рядом, чтобы не видеть этого взгляда, сам гладит Хашираму по волосам и плечам, снова, как днём, целует его плечи.       Мягкая, бархатная кожа под губами, волосы гладкие, и сам Хаширама такой, что Мадара снова краснеет. Стоит посмотреть, и голову переполянют неприличные желания, в паху тяжелеет. Он ёрзает на коленях Хаширамы, от тепла ладони на солнечном сплетении, от близости, облизывает губы и, отмахиваясь от самого себя, уточняет:       — Хаширама... ты хотел плавать.       — Ага, — хрипло выдыхает Сенджу и в противовес своим словам обнимает Мадару крепче, прижимая к себе. Сил отпустить друга не хватит, только не сейчас, когда он чувствует, что они оба возбуждены, оба хотят... Чего-то. Быть рядом, быть ближе.       — Плавать? — выдыхает Мадара, вопреки своим словам гладя Хашираму меж лопаток и снова целуя в губы простым прикосновением.       Сладко вздрагивать от сползшей по животу ниже ладони ему нравится гораздо больше, чем отходить, раздеваться и идти в холодную воду.       — Сначала раздеться до конца, — выдыхает Хаширама, поддевает брюки Мадары, стаскивая их с него. Тот снова краснеет на это, помогая избавиться от брюк самому Хашираме, а вот трусы снимает сам, торопливо, потому что даже мысль о том, что если он промедлит, то Хаширама сделает это сам, смущает до краснеющих плеч.       Вставшего с его колен Мадару, чудо как смущённого, Хаширама проводил голодным взглядом, но только для того, чтобы самому поспешить раздеться. Красивый, такой складный, юный, но уже мужчина. Сложно не оценить породистую стать, крепкие мышцы, уже видные. И хуже всего знать, какой Мадара. На вкус, на запах, на шутки и на лёгкие прикосновения, как он думает, что считает верным или нет.       — Красивый член, — выдает он быстрее, чем успевает подумать. Хаширама впервые не украдкой смотрит на Мадару в обнажённом виде, и о, как ему нравится это зрелище.       Тяжёлый, с крупной головкой, выступающими венами, действительно аппетитный член. Вот что чувствуют люди, когда хотят на язык что-то твёрдое и горячее.       Мадара отчаянно прячет лицо в ладонях, не в силах покраснеть сильнее, потом усилием воли отрывает руки от лица, выдыхает. И смотрит на Хашираму, что уже чуть выше, сильный, ровная смуглая кожа, ровный член, отчетливо возбуждённый. Мадара хочет его коснуться и тут же делает это, чтобы отвлечься от своего смущения.       Шаг навстречу, нерешительное прикосновение и Хаширама отчётливо вздрагивает. Неловко стоять и просто касаться кончиками пальцев члена Хаширамы, у которого в глазах ад и демоны.       — Мадара, — хрипло выдыхает он, — я тороплюсь, но, пожалуйста, прикоснись... больше.       С таким стояком они в воду не полезут, понимает Мадара и плюет на это, делает полшага вперёд, ближе, и обхватывает член Хаширамы рукой. Горячий ровный член, ничего нового, и он знает, как сделать хорошо — так же как себе, правда ведь? И позволяет руке скользнуть вверх-вниз.       Неудобно, ракурс непривычный, да и не очень ловко. Мадара морщится на шероховатости и снова вспоминает о скамейке.       — Садись, — командует с уверенностью, которой не чувствует.       Он сам растекается в лужу восторженных стонов, какое командовать. Но рядом с Хаширамой можно смущаться, стесняться, быть неловким, сделать что-нибудь не так. Он поймёт. И он садится рядом, обнимает Хашираму со спины, ласкает совсем как ласкал бы себя. Так наконец-то удобно, и он опускает подбородок на плечо Хаширамы, чтобы видеть это.       На Мадару Хаширама откидывается не сомневаясь, прикрывает глаза, сосредотачиваясь на прикосновениях чужой руки. Совсем не так, как сам себе, невозможно предсказать, какое движение будет следующим, но в этом всё удовольствие. Без чужого взгляда и Мадара перестаёт так страшно стесняться, вот он, предмет желания, дышит сквозь приоткрытые губы, вздрагивает, позволяя себя удерживать за плечи, растёкся тряпочкой.       Мадара прижимается ближе к спине Хаширамы, обнимает его крепче свободной рукой, продолжает ласкать, желая сделать Хашираме очень, очень хорошо.       Он почти забывает о себе, снова целует Хашираму в плечо, в шею, в щеку, жмурится довольно.       — Какой же ты красивый, Хаширама, — выдыхает он, — я люблю тебя, — повторяет он сказанное днём, совершенно уверенно и не сомневаясь.       Его нельзя не любить. А то, что это любовь, Мадара не сомневается. Сложно ошибиться, когда приходит именно она, и он покрывает плечи, шею, лицо Хаширамы лёгкими поцелуями, лаская его член. Интимная, совершенно не противная ласка. Разве может быть противно, когда ты делаешь хорошо важному тебе человеку? Вечно болтливый Хаширама наконец замолчал, и Мадара этому рад. Пусть почувствует то, что трудно выразить словами.       Хаширама просто растекается лужицей по Мадаре, который так ласково гладит его, шепчет то, от чего у него краснеют уши и хочется повернуться и обнять, прижать к себе и не отпускать больше.       Но он лежит, тихо и долго вздыхая, пока не начинает выламывать. Сначала Хаширама просто вздрагивает, постанывая в пол голоса и вскидывая бёдра, потом уже откровенно стонет, выгибаясь. Затаивший дыхание Мадара облизывается, выгрызая себе кусочки воздуха и зачарованно глядя на гнущегося Сенджу, мокрого, с пульсирующим членом и распахнутым ртом.       У него перехватывает дыхание от этого зрелища, и он не думает даже о том, чтоб остановиться. Только довести дело до конца, так и не оторвав взгляда. Чтоб прочувствовать, увидеть, любоваться тем, как его любимому хорошо, как можно дольше. И даже если бы и хотел включить голову — не получилось бы.       Кончает Хаширама долго, вздрагивая. Толчками выплёскивается белая густая сперма, высоко, пачкая Сенджу до самого подбородка и оседая каплями на руке Мадары.       Сам Хаширама падает на спину, разом обмякая.       Мадара удерживает его, гладит по животу, облизывает пересохшие губы. Он определённо хотел это увидеть и долго не сможет забыть. Теперь им точно нужно в душ, а потом, может быть, они всё-таки дойдут поплавать.       О том, что Хаширама может захотеть сделать что-то такое с ним, мелькает только смутная мысль, но даже она заставляет отступившее было смущение вернуться в полном объеме.       Лучше даже не надо о таком думать, а то и так ведёт. Опустить голову в густые, чуть влажные, пахнущие Хаширамой волосы и так сидеть. Хорошо.       Хаширама понемногу приходит в себя, отчаянно смущается, чувствуя, что Мадара так и не отпустил его, обнимает, прижимает к себе.       И чуть собравшись, он поворачивается, чтобы самому обнять Учиху, уткнуться носом в плечо, стараясь скрыть полыхающие уши.       Слишком много всего его переполняет. От неверия до полной волны эмоций, в которых одно счастье.       — Мадара, — восторженно выдыхает Сенджу, — Да-ара-Мадара.       — Тебе понравилось? — чуть смущенно интересуется Мадара, прижимая его к себе крепче. В голосе Хаширамы слишком много восторга и он опять смущается.       — Ага, — восторженно выдыхает тот и чуть отстраняется, чтобы посмотреть Мадаре в лицо. — Мадара, а можно я...       Он не договаривает, Мадара так отчётливо краснеет, что Хаширама не удерживается и целует его.       — Только не руками, — искренне огорчается Хаширама, — я дома чуть не поладил с плитой, не почувствую тебя от мази. Ртом, можно? — искренне, открыто.       Мадара совсем смущается, кивает и тут же прячет лицо на плече у Хаширамы, причем не уверен, что смущает больше — само предложение или тон, которым оно было сделано.       Но он точно хочет, чтобы Хаширама сделал это.       Хаширама отрывается от Мадары с трудом, устраивает его на скамейке поудобнее и сползает сам на пол, садится меж его ног. У Мадары стоит крепко, и ему даже не надо помогать себе руками, только потянуться и лизнуть, пробуя член на вкус.       Мадара отчаянно жмурится, вздыхает, для верности сжимает руки на краю скамейки. Такого ему даже не снилось, не мечталось — но желание всё равно перевешивает смущение.       Устраиваясь удобнее, Хаширама перехватывает Мадару за бедра, притягивает к себе. Сдавленно всхлипывабщий Учиха только сильнее вцепляется в скамейку.       Волосы Хаширамы скользят по разведённым бёдрам, и Мадара, кажется, спустит так.       Усилием воли он отдирает руку от скамейки, сжимает свой член у основания, чтобы сдержаться. Хаширама облизывает его ласково, изучающе, неуверенно, хочет понять, как понравится больше. Тем более, что ласкать кого-то — совсем не так, как себя.       Не то чтобы он ласкал себя языком, но вот мягкое и влажное прикосновение языком же приятно. И крема не надо, хоть Мадара гладенький-гладенький, не бархатный, а такой нежный, что пальцы, контрастом сжавшие член у основания, кажется, травмируют нежную кожу.       Хаширама просто склоняется ниже и легко проводит языком по яичкам Учихи.       Сдавленный стон намекает, что тому это нравится, и Хаширама повторяет, а потом снова возвращается к члену. Головка его ярко-красная от прилившей крови, кажется горячей на ощупь, и Хаширама обхватывает её губами. Ему нравится ласкать Мадару так.       Удерживая, для большей устойчивости, за бёдра, изредка косясь на покрасневшего по самые плечи Мадару, лаская и пробуя его на вкус. Никакого запаха пота или чего противного, чистая кожа, мягкая, горячая, твёрдая. Хаширама мечтательно жмурится, радуясь, что уже кончил. Без этого он не смог бы ощутить всю радость от такого       Ему слишком хотелось бы самому — а так он может любоваться Мадарой, пробовать его, ласкать, видеть, как ему хорошо от этой ласки. А тот жмурится, дышит рвано и, кажется, вот-вот кончит — стоит только отпустить себя и перестать сдерживаться.       Хаширама хочет увидеть, как это будет.       Вряд ли Мадара заставит его долго ждать, улыбается Хаширама и продолжает. На попытку взять глубже внутри всё дёрнулось и пришлось остановиться, впрочем, ничего особо не того не случилось.       Сдержанности Мадаре явно не хватает, ему слишком хорошо, и вскоре он прогибается в спине, стонет, кончая от этой пусть неумелой, зато искренней и желанной ласки. И дышит тяжело, приходя в себя, ему немного стыдно за несдержанность, но куда больше хорошо. На животе лёгкая тяжесть, приятная. Не открывая глаз, Мадара кладёт руку на голову Хаширамы, устроившегося у него на животе. Сенджу Хаширама, который самозабвенно его ласкал, и...       На мысли и понимании того, что нихрена Хаширама в конце не отстранился, Мадару омывает волной жара       И ведь не похоже, чтоб не успел, если б захотел отстраниться. Значит, не захотел и специально... Мадаре сложно решить, это больше смущает или радует, и, чтоб не думать, он решительно обнимает и тянет Хашираму выше, чтобы поцеловать.       Послушный Хаширама ложится сверху удивительно лёгким телом. Настолько, что это даже неприятно.       — Ты мне не доверяешь, считаешь за слабака? — шипит Мадара. Смущённо усмехнувшись, Хаширама послушно убирает руки, опускаясь всем весом.       Мадара с довольным фырком крепко прижимает его к себе, снова целует. И ничего Сенджу не тяжёлый, это наоборот приятно — ощутить на себе его вес.       — А вот теперь точно в душ, выдыхает он, оторвавшись.