More Inquisitors!

      Под ногами Лавеллана камень обращается в песню. Восемь длинных шагов, одиннадцать коротких - чтобы измерить этот путь, не понадобилось много времени.       Первый шаг всегда обжигает болью. К четвертому немеют ступни, вековая стужа оплетает лодыжки, сковывает пальцы. На девятом холод пронзает Лавеллана целиком, набрасывается со свистящим хохотом, обнимает порывисто, целует виски. На одиннадцатом тёплые ещё ладони ложатся на шершавые перила самого высокого балкона Скайхолда.       Камень древний, камень спящий бормочет сквозь дрёму о забытой эпохе. Шёпот едва слышен в пронзительном хоре ветров, кружащих меж белых вершин.       Под ногами Лавеллана поёт высота, глаза Лавеллана пожирает слепящий свет, плечи Лавеллана ломают леденящие тиски безвременья. Лавеллан расцветает изнутри морозными узорами. Его дыхание - крупицы льда, он сам - крупица льда, крохотная, хрупкая, несуществующая на фоне приютившего их древнего исполина. Далеко внизу слёзы исполина разлетаются кристальными брызгами, но здесь, на его веках, они превращаются в хрупкий иней, застывают, примерзают к ним, как застыл и примёрз Лавеллан.       Он стоит, пока бьющая его крупная дрожь не становится нестерпимой, а зрение не обостряется до рези в глазах. Тогда Лавеллан тихо выдыхает под нос - "Паршаара! "- и совсем несолидно, чуть ли не вприпрыжку, убегает с балкона в покои. Он не помнит, когда именно подцепил кунарийские словечки, но находит их забавными. Ещё забавнее сплетать кунлат с эльфийским и смотреть, как неуловимо меняется в лице Солас, заслышав эдакое кощунство.       Пальцы ног жмутся друг к другу, едва способные двигаться, пальцы рук кажутся бесчувственными сосульками. Ветер превратил волосы в гнездовье вивернов. Лавеллан торопливо кутается в куртку на нажьем меху, прыгает на кровать, растирает ноги, пока их не начинает колоть. Жжётся кровь, разбегающаяся по хрустящим сосудам, жжётся Метка, вгрызающаяся в ладонь, и одну боль не отличить от другой.       Солас называет Метку чудом, люди – благословением. Лавеллан раньше звал возможностью. Раньше. До того, как услышал эхо своего тщеславия из уст Корифея. До того, как от хватки ожившего предания по его запястью расползлись тленные пятна. До того, как лавина и метели Морозных гор загнали остатки едва вставшей на ноги Инквизиции в забытую крепость.       Лавеллан ненавидит холод, ненавидит стены, ненавидит древнее, забытое и утерянное. Всё это соединил в себе Скайхолд – огромный, молчаливый, стылый Скайхолд, промороженный столетиями от обрушенных темниц до осыпающихся башен, Скайхолд, оплетённый лестницами, словно причудливой паутиной, Скайхолд, в котором можно веками следовать за эхом чужих голосов и никого не встретить. Но ненавидеть ещё и его у Лавеллана нет сил.       Крепость выморозило время, Лавеллана – три дня пути по пурге и мёртвые глаза Корифея. Он остекленел, стал прозрачным, пустым, как ледяные башни Суледина. Дышит инеем, но кожа почему-то тёплая, а Метка на ладони по-прежнему болит.       Лавеллан ненавидит холод, но не знает, как растопить лёд в лёгких. Проще замёрзнуть целиком.       Поэтому каждое утро, едва открыв глаза, он делает одиннадцать шагов к балкону самой высокой башни Скайхолда.        Камень под его ногами обращается в песню, вершины обнимают смеющимся ветром, разжимает свою хватку страх, прочно угнездившийся в груди после побега из Убежища. Лавеллан исчезает, растворяется, пока не становится лишь снежной крупицей на макушке древней крепости. Лавеллана нет. Инквизитора нет. Нет благословений, проклятий и возможностей.       Он не знает, сколько ещё раз сможет вернуться обратно.