Чуя ненавидит розы на своих запястьях.
Они кажутся ему колючими, невидимые шипы вспарывают-режут-кромсают кожу.
И то, какие холодные у него руки.
Он терпеть не может эти маленькие плоские бутоны, намертво выгравированные на его коже. Помнит, что первые цветы размером чуть больше ногтя стали появляться на руках, когда ему было тринадцать. Тогда он подумал, что его пара сломала кисть руки, вывихнула сустав, растянула мышцу, да что угодно, кроме того, чем это оказалось на самом деле. Лепестки расцветали лишь на запястьях, а спустя полгода начали и на лодыжках. Они обвивали его конечности, как железные кандалы без единой возможности сбросить их.
Чуя замерзал, когда смотрел на постепенно бледнеющие цветы.
Порезы предназначенного заживают, думал он и надеялся, что его соулмейт прекратит это делать.
***
Осень и около десяти лет спустя принесли Накахаре в два раза больше цветов, странную работу и больного на голову напарника с суицидальными наклонностями и, кажется, обсессивно-компульсивным расстройством. Но Чуя об этом не скажет.
Возможно, когда он в самом начале их знакомства впервые спросил о бинтах на теле Осаму, Чуя представил своего парного. Тот, наверное, тоже выглядит именно так: без красок на теле, с пластырями на запястьях и отчуждённостью во взгляде.
— Боевые раны? — Чуя интересуется вяло, будто задал первый пришедший в голову вопрос.
— Что-то вроде того.
Накахара мёрзнет и хочет курить, а Дазай почти смеётся, смотря на него и видя интерес-сомнение-вопрос во взгляде.
— Не забивай голову, придурок.
Это был их самый длинный и относительно спокойный разговор, лишённый сарказма и приказов, которые отпускает Осаму во время заданий.
Спустя два месяца Чуя запоминает, что напарник любит тёплый крепкий чай без сахара и что сам Дазай пропах сухими чаинками и медицинской марлей. У него всегда идеальная осанка и неизменный чёрный костюм, до абсурда идеально сидящий на фигуре. У Осаму самая полезная-бесполезная способность, а Чуя всё ещё ненавидит бледные цветы на запястьях и ощущение беспомощной слабости, когда нестабильный Осаму находится рядом.
На прошлой неделе он выловил Дазая из реки с водой по колено и отправил на берег. У Осаму руки ледяные и спутанные тёмные волосы, Накахара бросает что-то вроде «когда ты уже прекратишь
умрешь, идиот?», а в ответ получает обворожительную улыбку и такой прищуренно тёплый взгляд. Дазай знает сотни вещей, у него есть все ответы на любые вопросы, и кажется, что он близок к разгадке Вселенной.
Он хватает холодными пальцами предплечье Чуи и тянет его вниз на сухой, колючий песок. К собственному удивлению Накахара не сопротивляется, решая, что злить биполярного Дазая — последнее, чего он хочет.
— Ты никогда не думал, какая же судьба сука? — Дазай поправляет виток бинтов, выглядывающий из-под рукава пальто.
— Что?
— Ничего.
Дазай сидит, уставившись на течение, но внезапно падает головой на колени Чуи. Ткань его брюк жёсткая, и ему немного все равно, что на ней останутся тёмные влажные пятна из-за его мокрых волос.
Чуя не двигается, хотя хочет подскочить на ноги, в которых плавятся колени. Осаму сходит с ума с редкими моментами просветления разума, но, кажется, Накахаре не суждено хоть раз застать один из них.
— Не двигайся.
— А я что делаю? — раздражается Чуя, не зная, куда спрятать руки и ладони с налипшими на перчатки бежевыми песчинками.
— Вот именно, не делай ничего.
Волнистые короткие волосы Осаму светлее ткани его костюма, но с впитавшейся в них водой они напоминают Чуе ненавистный кофе, терпко горький со специфичным привкусом.
— Не хотел бы я быть на месте твоего предназначенного, — неожиданно выдыхает Чуя, упираясь руками за спиной и удерживая вес тела. Перчатки придётся выбросить.
— И почему же?
— Шутишь? Ты пытаешься покончить жизнь самоубийством чаще, чем нас отправляют на задания. Твой парный явно бесится из-за того, что ты разукрасил его тело.
— Это я должен быть в обиде на него.
— Вы оба друг друга стоите.
Дазай неопределённо фыркает, поднимает руку и:
— За неблагодарных родственных душ.
Он качает в воздухе кистью с зажатым воображаемым бокалом и невоображаемо изучает лицо Чуи снизу-вверх. Смотрит внимательно, перебирая черты лица рыжего напарника и заставляя его злиться от абсурдности и непонимания всего происходящего.
У Чуи совсем-совсем светлые веснушки на носу, и Дазай чуть-чуть не функционирует.
Осаму вводит в тупик каждым своим жестом. Он наконец-то прекращает сканировать лицо Накахары и переворачивается ухом на острые колени парня. Снова смотрит на поверхность воды и через несколько минут тишины разлепляет губы.
— Сегодня четверг?
— Да.
— Увидимся здесь на следующей неделе.
— И что, чёрт возьми, это должно значить?
Но Дазай не отвечает, а Чуя узнаёт, о чём он говорил, лишь через семь дней, когда сгребает напарника с края этого же моста.
***
К середине декабря Дазай отказывается уже от второго задания. На следующий день телефон говорит, что сегодня пятница, и Осаму находится в одном из отделений портовой мафии, пытаясь развлечь себя перебиранием некрологов. Получается отвратительно, ровно, как и его настроение.
Он делает пару звонков и прячет руки в карманы брюк.
После совокупных трёх минут разговоров Осаму стоит перед обычной металлической дверью в многоэтажном доме. Не знает, что он ожидал, возможно, старый замок с откалывающимися каменными плитами и заплесневелыми горгульями на башенках. Но здесь лишь полукруглый серый коврик и шаги за дверью.
Она, дверь, открывается быстро, но Дазай, отрепетировавший ироничный комментарий, проглатывает его обратно, потому что Осаму опережают недовольно вопросительным тоном:
— Кто дал тебе адрес?
Вопрос падает сам собой, и вместе с его осколками Чуя постепенно отходит от удивления и секундного паралича.
Дазай молчит, Чуя фрустрирует.
На рыжем, обычно очень официальном и деловом напарнике, мятые фланелевые штаны и растянутая безразмерная кофта с изображением комиксного героя. Рисунок выцвел от порошка и воды и собирается складками на худом теле Накахары. Дазай бы хотел сказать что-нибудь про пыльную устаревшую шляпу, но её нет, потому что длинные волосы убраны в пучок.
Дазай ненадолго решает, что окончательно сошел с ума и что волосы у парня вьются неконтролируемо и беспорядочно, выбиваясь из простой чёрной резинки.
— Классная причёска, — говорит он, отодвигая напарника в сторону и проходя в квартиру.
Внутри пахнет мукой с сахаром, сигаретным дымом, одеколоном Чуи и вообще
Чуей. Пахнет знакомо, странно по-домашнему, и у Осаму появляется желание надеть санитарную маску, ведь
ему плевать, убеждает он себя.
Проходит по короткому коридору, оказываясь в большой комнате, которая и гостиная, и кухня.
В затылок ему упирается острый взгляд Накахары.
— Что ты здесь делаешь? — Чуя старается говорить спокойно, не повышая голос и не пытаясь закрывать себя руками.
— Неужели я не могу проверить, все ли в порядке с моим другом, который взял больничный отпуск?
— Мы не друзья.
— Ещё какие друзья.
Рыжеволосое недоразумение фыркает и напоминает ежа. Разворачивается, шлёпая голыми ступнями по плиткам, которыми выложен пол в крохотной кухне. Теперь всю нижнюю часть тела Чуи скрывает кухонный стол для готовки.
Дазай выуживает из внутреннего кармана пальто небольшой прямоугольник и укладывает на поверхность стола. Замечает разложенные продукты и миску с замешанным бело-жёлтым тестом. В нос ударяет запах сливочного масла и молока, и только сейчас Осаму видит, что пальцы напарника полностью белые, липкие и с комками теста.
Очаровательно. Нет.
Осаму неловко, и это его нервирует больше неудачных попыток суицида. Чуя смотрит на ровный прямоугольник в фольге, приподнимает бровь и глядит озадаченно, почти с жалостью.
— Шоколад?
— Молочный.
— Ты терпеть его не можешь.
Дазай не знает, что ответить, а должен. У них манера разговора до ужаса прямая, в отличие от виляюще неровного взгляда Чуи.
— Ну, он не для меня.
Накахара отворачивается.
Попытка загладить вину за внезапное вторжение проходит успешно. Дазай не говорит о том, что обычно Чуя кладёт три ложки сахара и что широкий воротник его кофты съехал с плеча.
Из-за травм, полученных на последнем задании, Накахара отлёживается
занимается неизвестно чем в стенах собственной квартиры. Чуть позже Дазай упрекнёт парня в том, что ему пришлось пропустить три
четверга.
Он ходит по довольно просторной комнате, в которой есть большое окно, завешенное полупрозрачными занавесками. Виден город и то, что совсем скоро пойдёт снег, который превратит улицы в кашу из асфальта и воды.
— Мой предназначенный — адреналиновый маньяк или участник подпольных боёв. — Полсекунды тишины, и Осаму задумчиво добавляет: — Не уверен, что он хоть раз побеждал.
— Все настолько плохо? — Пальцы напарника разламывают шоколад, кусочки падают на пластмассовую разделочную доску.
— Я выгляжу как ботанический сад.
Чуя наклоняется, чтобы достать что-то с нижних полок, но Дазай успевает заметить слабую улыбку. Разговаривают так обыденно, бестолково, будто действительно являются друзьями, и Чуя единственный, с кем Осаму может говорить о предназначениях и судьбе, хотя втайне желает назвать её матерным словом.
— Почему ты так цепляешься за всю эту чушь?
Вопрос звучит приглушённо, раздаётся откуда-то снизу, словно Чуя с головой забрался в один из шкафчиков. Рыжая субстанция в кофте с длинными рукавами любит задавать вопросы, а сама отвечает один раз на миллион.
— Хочу увидеть
его,
перед смертью пока есть время.
— Звучишь как безнадёжный романтик-фаталист.
— Спасибо. — Широкая улыбка.
Слышится вздох, а затем Чуя выпрямляется.
— Ты знаешь, что это был не комплимент.
— Я думаю иначе.
Через час они сидят на полу, Дазай снова на коленях Чуи, и тот уже не хочет скинуть его, хотя говорит обратное. Накахара отламывает пальцами кусочки шоколадного маффина и делает вид, что не замечает, как крошки падают на волосы парня. Осаму бормочет, что получилось слишком сладко и ему светит диабет, но съедает два с половиной кекса.
Вторую половину у него отбирает Чуя.
— У тебя холодно. — Дазай покрывается мурашками, когда сквозняк задувает ему в воротник рубашки. Он даже чихает и тут же извиняется, но выглядит так, как будто не хотел этого делать.
— Я думаю иначе.
Они сидят-лежат ещё несколько минут. У Чуи пальцы скользкие, в масле и крошках, а Осаму предлагает ему завести кота.
— Они тёплые.
Накахара говорит ему идти к чёрту.
***
— Когда ты впервые решил, что… это всё не для тебя?
— Хочешь спросить, когда я первый раз задумался о самоубийстве?
Чуя кивает, увлечённо разламывая маффин на неровные части, а у самого руки дрожат.
— Не помню. Кажется, в двенадцать? Тринадцать? Тогда мне было плевать, что я навсегда оставил следы на предназначенном. Наверное, я вообще не думал об этом.
Дазай ловит быстрый вопросительный взгляд и кончики пальцев, покрытые растаявшим шоколадом. Он продолжает медленно, как-то устало и без желания.
— Я резал руки. — Накахара сглатывает, а Дазай переводит глаза на окно. — Иногда по уже зажившим шрамам. Когда на запястьях не было места, то резал лодыжки и…
— Ладно, хорошо, прости. Я не должен был спрашивать.
Дазай ничего не отвечает.
И Чуя замерзает сильнее обычного.
