Чуя говорит, что им лучше не видеться пару дней. Дазай бросает, что ему лучше закрыть рот.
Кто из них всё испортил?
Накахара всё ещё чувствует вкус губ напарника, и это пугает до ужаса. По дороге до офиса он покупает бутылку минеральной негазированной воды. Пьёт большими глотками, ноги ведут до здания самостоятельно.
Осаму идёт немного позади, шагах в четырёх от него. Смотрит на ссутуленную спину, которая обычно прямая и идеально ровная. Чуя выглядит плохо и не пытается сделать вид, что это не так.
Они договорились (Дазай сказал и, не спрашивая, вытащил парня на улицу), что пойдут в главный корпус мафии. Обе квартирки сейчас не кажутся безопасным местом, потому что вот-вот начнётся ураган, а причина — их
псевдоблизкие отношения.
Снег мокрый.
У Дазая всё пальто сырое, с комками снега на плечах, а у Чуи волосы явно облепили щёки. Накахара хочет Осаму так же сильно, как его хочет Дазай, и речь даже не о чём-то физическом. Им необходимо
присутствие или эти глупые споры, в которых много ненужной информации и недооскорблений.
Осаму бы хотел прочесть какой-нибудь спойлер о том, что у них всё будет. Хотя бы не
хорошо, но просто
будет.
Они внутри здания, в одном из штатных офисов, и плевать, что рабочий день закончился два с половиной часа назад.
Чуя спрашивает в стену.
— Когда ты понял?
— Ты тогда ходил в медицинский отсек. — Дазай включает настольную лампу. Света катастрофически не хватает. — Узнать, что ты просил мою карту, не составило труда.
В офисе тихо. Жёлтый свет падает на поверхность стола и в паре сантиметров по диаметру.
— Не проблемой стало также украсть и твою.
— Теперь ты ещё и вор.
— Я же Бонни, ты сам сказал.
Чуя шумно выдыхает. Из его тела будто весь воздух выкачали, он почти оседает на пол, но спина упирается в шершавую стену. Состояние немного обречённое.
Накахара не понимает
, что делать, а Осаму не знает
, как всё вернуть.
Во всех медицинских картах есть раздел с описанием явления, которое Накахара именует невезением, а общество цветами.
Подробный рассказ о расположении каждого цветка на теле человека.
Плечи Дазая, такого всегда ненадёжного, нефункционирующего правильно, сломанного Дазая, поникшие, с грузом в четыреста килограммов.
— Почему не сказал, что узнал обо всём?
Чуя мёрзнет. Копает глубже, роет могилу, неуверенный, для кого именно. Его цветы удушающе острые, а на запястьях чувствуются шипы. Он отходит от стены, держась бледными пальцами за офисный стол какого-то парня, и уходит вглубь помещения.
Дазай, кажется, впервые хочет сказать, что ему
плохо. Но следует за напарником, громко шаркая подошвой обуви.
— Видел, что тебе это не нравится. Надеялся исправить.
Глупый ответ глупого Осаму. Ему нужен глоток чая или действенный способ утопиться в нём.
Он находит Накахару в офисной кухне. Тот ползает по шкафам, ищет что-то, не достаёт до полок и каждый раз поднимается на носочки. Похож на пингвина, но пингвины не мёрзнут.
Дазай стягивает с парня его шапку, снимает своё пальто, встряхивая от снега, который уже растаял, и накидывает его на Чую — на всего Чую. Рыжие взъерошенные волосы мгновенно прижимает весом драповой ткани.
Напарник игнорирует, не ругается и даже не закатывает глаза.
Кладёт себе в кружку сахара больше, чем можно было бы вообще посчитать нормой. В кружке Осаму — заварка и остывающий кипяток.
Крохотная кухня выглядит кукольной, потому что стол, холодильник и микроволновка меньше, чем Чуя, а ведь это почти невозможно. Накахара достаёт сыр, оставшийся ещё со вчерашнего обеда, и начинает резать его прямоугольными пластинками, старается, почти чертёжно отмеряя четыре миллиметра необходимой толщины.
Дазай следит, словно видит впервые. Пальцы Чуи тонкие и немного красивые.
Они стоят друг друга. Чуя греется (нет) в его мокром пальто, а Дазай примеряет украденную-стянутую шапку. Ему не идёт от фразы
«сними её сейчас же, придурок», но она пахнет шампунем Накахары, и Осаму верит, что это здорово.
Рыжий напарник аккуратно укладывает пластинки на с трудом найденную тарелку. Поправляет, чтобы лежали на небольшом расстоянии друг от друга.
И кладёт в микроволновку.
— Без хлеба?
— Без хлеба.
Осаму не решается спрашивать — для чего.
Пока микроволновка светит ярче, чем та настольная лампа, Накахара достаёт из внутреннего кармана смятую пачку сигарет и вытаскивает одну. Протягивает её Осаму.
— Зачем?
Дазай немного теряется от того, что Чуя отвечает так по-обычному раздражённо и знакомо и опять не смотрит в сторону напарника:
— Я предлагаю перемирие.
— Ты предлагаешь мне рак.
Но сигарету из рук парня Осаму принимает.
Микроволновка со звоном щёлкает.
***
Через два дня или, если очень точно, сорок один час и около двадцати минут они стоят на мосту. В воздухе запах растаявшего снега, которого и не было почти, воды с температурой в +2 градуса и очередной отложенной на потом смерти.
— Что это?
Чуя теперь держит в руках упаковку, обёрнутую графитной бумагой.
— Я понял, что не дарил тебе подарок на Рождество.
— Сейчас почти март.
Осаму кивает и на ответ, и на упаковку, чтобы парень её вскрыл. Внутри бордово-красный вязаный свитер, на груди белый снеговик и пуговицы на нём —
просто невозможно, — сделаны из отдельных объёмных помпонов. Этот свитер такой исключительно приторный, что маффины Чуи кажутся диетической закуской.
— Сейчас почти
март. — Чуя удивлён-поражён и прочие синонимы, но не показывает, а снова ударяет по сумасшедшему слову м-а-р-т.
— Ну, этот снеговик не тает, если ты об этом.
— Ты, должно быть, издеваешься.
Чуя ненавидит юмор Дазая, который вечно не вовремя и всегда не к месту. Чуя ненавидит всего Дазая. Но отпустить никак не может.
И это называется эгоизмом высшей степени.
***
Парень
снова сидит на полу, между коленей Осаму. Тот
снова пытается заплетать его волосы, но просто перебрасывает пряди одна на другую. Дазай думает, что совершенствуется, а Накахара боится смотреть в зеркало.
Чуе нравится прикосновение его рук, нравится температура кожи, потому что привык к ней, потому что сводит с ума и забирается под рёбра, совсем глубоко, что не достать.
Между губами тлеющая сигарета, парень курит прямо в своей квартире, в которой даже окна не открыл, потому что «
ты (Дазай) можешь снова заболеть, и лечить я тебя больше не собираюсь».
— Ты слишком много куришь.
Накахара отвечает вместе с выдыхаемым дымом.
— А ты слишком много болтаешь.
Но они не перекинулись и тремя фразами за этот час. В квартире тишина, не пахнет заваркой, лишь беспокойно вибрирует обогреватель и нагретый воздух вокруг него.
— Никотин скоро разъест твои лёгкие.
Дазай говорит, будто осуждает, хотя не имеет на это право, потому что
лицемерит. Они уже давно не готовили ужин вместе, а Чуя так и не открывает свои запястья. Пальцы Осаму уже просто в безбожно спутанных волосах парня, но приятно царапают ногтями кожу головы и шеи.
— Я не хочу, чтобы ты уходил (умирал).
Накахара говорит быстро, на выдохе, слышится, как свистит воздух в горле. У Осаму на губах улыбка лёгкая, спокойная, необычная.
Лучшая. Чуя такой не помнит и не видит.
— Я никуда не уйду.
Напарник не верит, хотя хочет.
— Но ты понятия не имеешь, кто я, Чуя.
Накахара зависает и пытается вспомнить, когда последний раз слышал своё имя, произнесённое Осаму. Мозг подсказывает, что никогда.
Небо сегодня ниже, чем вчера и позавчера.
Он снова прячет руки, скрывает их по инерции и дышит тоже лишь на уровне заложенной в него необходимости. У него почему-то всё валится из рук, и они цепляются за воздух, за слова, за надежду, шлейф которых всё ещё едва виден в пространстве.
А Дазай вдруг произносит:
—
Искусство не вечно.
Но розовые лепестки на коже вплетены в каждую букву бесконечности. Чуя — это собрание сочинений Платона и тридцать картин Руанского собора Клода Моне.
И он даже не догадывается об этом.
***
Дазай стучит пальцами по подоконнику, отбивает ритм и произносит текст scarborough fair. Чуя из-за этого где-то совсем далеко, с вакуумом в голове и влажными ладошками. У Осаму голос тихий, едва слышный, не его совсем.
Чуя ловит микроскопический инфаркт.
Парень ставит пакет на кухонный стол (не в своей квартире) и видит ещё один — обычный серый и целлофановый, с надписью «Спасём природу» и рисунком дерева.
Осаму заканчивает второй куплет и поворачивает голову к напарнику.
— Я купил тебе шоколадное соевое молоко.
— …Мне?
— Тебе. Ты же хочешь вырасти.
У Чуи дёргается бровь.
— Оно из соевых бобов. Оно, чисто теоретически, даже не молоко.
Дазай по-умному сообщает, что Накахара дискриминирует молоко по происхождению, а у Чуи нет достойного ответа, кроме безнадёжного, ужасно громкого выдоха. Он снова распаковывает пакеты, убирает какое-то ненормальное множество пластиковых упаковок по полупустым шкафам Дазая.
И вдруг раскладывает медленнее из-за неожиданных (на самом деле, он ждал их) слов Осаму:
— Значит, все твои запястья в цветах.
Не вопрос и даже не попытка. Простая констатация факта, который беспричинно и необоснованно пугает Чую.
— Знаешь же, что
не только запястья. Сам об этом позаботился.
— Точно так же, как и ты позаботился о том, чтобы я был похож на теплицу.
Чуя вскрывает упаковку
а хочет вены замороженных овощей и бросает брокколи в Дазая. Тот и в сторону не отходит.
— Ты бесполезен, когда дело касается обычной физической силы.
— Поэтому все ножи и пули ловил ты.
Накахара утвердительно щёлкает пальцами, выглядит немного нервным, но вываливает овощи в тарелку.
— Простого «спасибо» вполне хватит.
Рукава рубашки очередной раз натягиваются до середины кисти. На кухне убогая тишина, и почему-то становится неловко. Чуя перебирает ещё один пакет, в нём приправы, купленные по акции в соседнем супермаркете, и он бормочет, что именно эти —
не дай Бог какие-то другие, — подойдут для лазаньи. Парень всё никак не может заткнуться и говорит много ненужного — что надо чайник поставить, достать молоко и чашки, — поэтому Дазай решает помочь ему (не с чашками) и, наверное, преждевременно умереть.
Он подходит к напарнику, накрывает своей большой ладонью его лицо и просто: «Тш-ш-ш». Чуя стоит так две секунды, не моргает, буквально не понимая, что сейчас произошло, однако замолкает.
Осаму только что с уверенностью назвал это
лайфхаком.
Парень дёргает головой, смотрит удивлённо растерянно, у него во взгляде вопросов двести тысяч и, наверное, столько же оскорблений. Рыжая злая субстанция молчит, и между ними вновь знакомая тишина, однако без смущения.
А ночью Дазай стоит среди кухни, в которой не видно ни черта. Между пальцами левой руки сигарета Чуи, а в правой — попытка открыть окно.
Осаму отрывает сигаретный фильтр, выкидывая его куда-то на пол (потом уберёт), и закуривает от конфорки на плите. Если бы его увидел Чуя (спящий на его диване в спальне-кабинете), то… ничего бы не сказал. У Накахары у самого пальцы в табаке и губы в пепле.
Осаму дышать тяжело, он не курил уже два года и вроде как не собирался. Но здесь появился
этот самый парень, который нелепый и раздражающий, и всё резко захлебнулось в обычной луже.
***
Во вторник Чуя покупает сангину, бежевые листы плотной бумаги и краску. Краску для волос, которая антоцианин и
очень голубая, а информация на тюбике уверяет, что она защищает волосы от воздействия окружающей среды.
Накахара не верит и ожидает, что лишится волос.
В его квартире тепло, потому что Дазай там уже минут тридцать; ведёт себя, как дома и так же по-домашнему режет хлеб на прямоугольные треугольники. Чуя искренне надеется, что это не обернётся порезами-синяками-переломом, потому что готовка и Осаму — без вариантов, — антонимы.
На Накахаре тот бордовый свитер, и парень явно краснеет от улыбки Дазая, поэтому ворчит, что ему теперь жарко, как в аду. Осаму добавляет, что они там
вместе.
Через час Чуя с коленями забирается в свитер и сидит на полу. Дазай на диване — точнее, его тело на диване, а длинные ноги падают на пол. Рядом со ступнями Накахары, завернутыми в махровые носки, стоит коробочка соевого молока.
Дазай тянется вперёд, забирая телефон парня. Чуя — вау, — не против. Накахара водит мягким грифелем сангины по бумаге. Срисовывает занавески и край двери на балкон, уверяя, что это и есть искусство. Добавляет, что клетчатые занавески теперь бессмертны, потому что запечатлены рукой творца.
«Ты никогда не думал, какая же судьба сука?»
Чуя думает об этом каждый, мать его, день. Он, если честно, упустил тот момент, когда всё пошло параллельными, которые внезапно пересеклись. И это вопреки законам мира, но вот — вот здесь, сейчас, всё это происходит.
— Я же краску купил.
Дазай вдруг смеётся своим невероятным внутренним смехом, печатая что-то в телефоне.
— То есть ты доверяешь мне свои волосы?
Накахара не отвечает, деловито водит сангиной по листу, лишь спрашивая:
— Увидимся в четверг?
Он планирует окрасить волосы в небо и дождь, а вечером уснуть на коленях Осаму.
Однажды это всё будет иметь смысл, а сейчас у Дазая та яркая улыбка, которая была в самом начале, и тысячи звёзд на губах.
— Конечно.
Следующий четверг и все последующие Чуя вырезает синими ножницами из календарей, потому что следующий четверг был днём, когда Дазай
ушёл из Портовой мафии.
