Способный ученик

      Звали меня всегда по-разному: «эй ты», «малец», «шкет» или «иди сюда». Я отзывался на все клички, брался за любую работу, не важно, платили ли за нее монетой или просто куском хлеба, ведь все лучше, чем все время голодать.       Не брезговал и воровством, словом, вертелся как мог. Иногда кто-то сердобольный делился едой и одеждой, реже — давали приют.       Одним пасмурным днем я как обычно решил обчистить карманы приезжих. Выбирал всегда неприметных, но одетых не во рванье: растрачивать силы ради пары грошей — дело бесполезное.       На рынке в веленской деревне Глинник как всегда кипела жизнь. Люд суетился, торговался, то и дело проверяя, на месте ли кошель. Одна и та же ошибка — они всегда сами указывали мне направление, можно сказать, подставляли незащищенную спину.       В ладонях начинало приятно покалывать, стоило только представить, как после я затаюсь в укромном месте и сяду переcчитывать монеты. Первый кошель словно сам упал мне в руки — нерасторопная замужняя девица в чепце отвлеклась на разговор с торгашом, а затем нагнулась слишком близко к прилавку, чтобы понюхать рыбу.       Когда-нибудь жадность меня погубит, но каждый раз я говорю себе: «не сегодня» и, облизнув пересохшие губы, шустро окидываю взглядом толпу в поисках новой жертвы.       Среднего роста мужчина в добротной кожаной куртке с капюшоном, мешочек висел прямо на поясе, так и манил срезать его, припрятать в карман и слиться с толпой. Если побежишь — ты проиграл. Обычно я принимаю участие в поисках вора вместе со всеми, лучший способ скрыться — не показывать, что ты прячешься.       Сделав короткий вдох, я нырнул в гущу толпы, подсек кошель. Но мужчина неожиданно схватил меня за руку и так резко сжал, чуть было не сломав, что я сразу понял, что сам стал жертвой. Я попадался и раньше, куда без этого, но на сей раз всем нутром почувствовал, что не отделаюсь парой плетей.       Мужчина повернулся ко мне, стянул капюшон, и тут перед глазами тотчас пронеслись ожившие в одночасье страшные россказни о ведьмаках. Он смотрел на меня не моргая, я не мог даже одернуться, а уж тем более не мог закричать — в горле вмиг пересохло.       — Пойдем, малец.       Резко рванув меня за онемевшую руку, незнакомец выволок меня с рынка прежде, чем девица, которую я обокрал, закричала: «вор!». Мы оказались в грязном отдаленном закоулке, и я понял — все, теперь точно пропал.       Народ здесь почти не ходил, а тот, кто мог оказаться неподалеку, смотрел бы, как очередному мелкому карманнику сворачивают шею.       — Воруем, значит…       — И-и что? — обиженно буркнул я и нахмурил брови. Осталось состроить по возможности жалобное лицо и пустить слезу — сирот ведь принято жалеть.       — Кошель, что ты спер у женщины, — он протянул мне ладонь внутренней стороной и требовательно зыркнул ужасающим взглядом глаз с вертикальными зрачками. — Давай сюда.       Я боролся с острейшим желанием пнуть его по ноге, укусить за руку и попытаться убежать, но понимал — все будет тщетно, он не отступится, даже если я всажу ему в ладонь кинжал по самую рукоять.       Сглотнув слюну, я кинул мешок ему под ноги. Хотел было сказать что-то едкое, но потерял дар речи. То ли от гадкого чувства, что меня поймали, то ли от мелкой дрожи, которая сотрясала все тело.       Он хищно улыбнулся, обнажив массивные клыки. Не сводя с меня глаз, поднял мешок, тут же сунув его к себе в сумку.       — Хороший мальчик. — Он не собирался ослаблять хватку, но для чего же тогда весь этот цирк с возвращением денег? Он ведь и так без труда мог их забрать сразу после того, как трахнет и убьет меня прямо в этом переулке.       Однако он потащил меня дальше, не проронив ни слова. Шел быстро, намного быстрее, чем я мог за ним поспевать. Без сомнений, делал это нарочно, чтобы я бежал, спотыкался и пыхтел.       Он приволок меня в корчму на окраине деревни, запер дверь на засов. В нос резко ударила затхлая вонь. Отпустив меня, снова недобро оскалился и размял шею.       Не любит лишних свидетелей?       Он почему-то медлил, оттягивал момент, от чего атмосфера становилась еще гаже. Усевшись на лежанку, он оперся спиной о стену, и неожиданно спросил:       — Как тебя звать, малец?       Я замялся, смотрел в пол, постукивая носком ботинка по балке.       — Отвечай, мать твою, когда тебя спрашивают! — гаркнул он. — Или ты только красть смелый?       — Никак меня не зовут, — выплюнул я и отвернулся. От взгляда ведьмака мутило.       — Лео Бонарт, школа Кота.       Он нырнул рукой в сумку, что-то долго выискивая.       — Лови! — он кинул мне кусок хлеба и немного солонины. — Значит так. Я вернусь к закату. Хочешь — проваливай. Ну, а коль захочешь пойти со мной, оставайся. Заставлять не стану.       — И… зачем я тебе?       — Я бы на твоем месте хорошенько подумал, прежде чем отказываться, малец. Однажды ручонку-то оторвут, — кинул Бонарт и хлопнул дверью.       Не запер. Комната — на первом этаже, беги — не хочу. Я порывался свалить сразу же, как стихли шаги, но почему-то остался. Хотел бы поиметь меня — не стал бы церемониться, обычно такие делают все сразу, подыхая от нетерпения.       Бонарт вернулся затемно.       — Вот уж не ожидал, что ты не сбежишь, шкет.       Я еще мог уйти, наверняка мог. Да, без денег, но с полным брюхом, чего уже было предостаточно.       — Ну так что, воришка? — издевательски сказал он, подчеркнув слово «воришка». — Будешь работать на меня?       Я потупил взгляд в пол, не зная, что ответить. С одной стороны, прибиться к Бонарту казалось мне неплохой перспективой, а с другой… я понятия не имел, что на уме у этого мутанта.       — Или соглашайся, или выметайся!       За стеной бард тренькнул по струнам лютни, полилась задорная песня, — о чьих-то дальних странствиях. Она била по ушам, назойливо-задорный ритм подхватывал меня, увлекал за собой.       Слова въедались в голову, так и подмывая согласиться, рискнуть и ни о чем не жалеть. И я подумал, что сбежать у меня еще выйдет. Утерев нос рукавом, я сделал шаг навстречу Бонарту.       — Ну, играй тогда, музыка! — выпалил я на выдохе, и резко протянул ему руку.       — А вот это разумный выбор, малец! — Бонарт притопнул ногой, так, что хлипкие доски под ним едва не треснули, и пожал руку в ответ.

***

      Лео Бонарт оказался на редкость гадким типом. Я не помнил ни дня, когда видел бы его в более-менее добром расположении духа. Всегда ходил с кислой рожей и нередко отпускал едкие шуточки, к которым я вскоре все же привык.       Раньше я верил сказкам, что ведьмаки озолочаются, забив пару-тройку гулей, а щелкают их, дескать, как семечки. Заблуждался. Платили скверно, неохотно, всеми силами старались надурить с договором, выплатить меньше, фальшивыми монетами, чего только не было.       Пусть Бонарт и неплохо справлялся со своим ремеслом, на те скромные деньги, что вообще хотели платить Котам — как оказалось, самой презренной из ведьмачьих школ — всех ее выходцев называли уродами и потрошителями, прожить слишком сложно, даже в одиночку.       Я был нужен ему, чтобы красть. Как можно больше, как можно ловчее, за что получал свою долю и крышу над головой.       К зиме стало совсем тяжко — никуда особо не уедешь, в такой-то собачий мороз, приходилось ждать заказов до весны и перебиваться горсткой монет, что перепадала с краж.       — Но ведь чудища все равно на деревни нападают? — интересовался я, грея задницу около камина в лачуге, что принадлежала Бонарту.       — Ага. Столько денег упускаю.       — А то, что люди умрут, тебя не волнует?       — Помрут, что ж теперь попишешь, — отвечал Бонарт, утирая с бороды пивную пену. — Не сегодня от гуля, так завтра от еще какой холеры. Или сами друг дружку поубивают.

***

      С приходом моей двенадцатой зимы произошли неожиданные перемены. Бонарт взялся тренировать меня. «Чтобы не был таким сопляком», — говорил он. Я охотно внимал всем наставлениям, глотал каждое слово, безоговорочно выполнял каждый прием, как он требовал.       Тело ныло, порой я не находил в себе сил даже подняться с кровати, походил на один сплошной синяк, но ведьмак все равно вытаскивал меня на тренировки, и я, как и подобало прилежному ученику, подчинялся.       Он не бил меня, эту работу за него весьма успешно выполняли тренировочные снаряды, стоило хоть на мгновение во время очередного упражнения зазеваться или дать слабину. А я, привыкший к боли и тумакам, не ныл и не жаловался, что без сомнений тешило учителя.       Первый год Бонарт дозволял мне заниматься только с чучелом, однако странное чувство неудовлетворенности бежало впереди меня, требовало большего, нежели бездушную куклу, которая стерпит каждый удар и разорвется на куски, если вдарить со всей силы. Я скалился, точно дикий пес, но все же понуро опускал голову и продолжал размахивать деревянным мечом.       На второй год в рутину тренировочных дней вошло то, чего я жаждал с самого начала — моим противником стал сам Бонарт. Он никогда не бил вполсилы, что одновременно тешило и пугало меня — хоть мы и дрались на деревянных мечах, я то и дело ловил себя на мысли — стоит только чуть оступиться, прочесть его движения неверно — он прибьет меня насмерть.       Я знал, когда уворачиваться, а когда нападать. Каждый прием, будь то защитный или атакующий, выполнял на уровне подсознания, так же легко, как дышал. Я знал, как и куда бить на поражение, не допустив при этом ни единой ошибки.       Однажды, во время схватки, хоть я и знал, что стоит целиться в горло, руки словно не слушались — метили то в живот, то в глаза. Я чувствовал, как на висках пульсировали готовые вот-вот лопнуть вены, как бешено стучало сердце. И я, дурак, поддался глупому желанию и сделал финт, твердо зная, что целюсь не туда.       Бонарт просек мой план, хотя я всеми силами пытался провернуть ложный маневр. Он увернулся в самый последний момент, схватил меня за чуб и повалил на землю, прижав к ней лицом.       — И что это было, малец?       Меня словно кипятком обдали. А теперь я, точно жалкий воришка, как пяток лет назад, лежал, прижатый к земле сапогом и пытался подыскать себе оправдание.       — На кой ляд, мелкий засранец?!       Оглушающий крик сводил с ума, я почти не разбирал слов, они превратились в один сплошной набор гадостных звуков, от которых хотелось убраться подальше.       — Маленький выродок, — он сплюнул себе под ноги, совсем рядом с моим лицом, — голова мутагенами не задурманена, а ты все равно рвешься потрошить, как мясник…       — Нет! — отчаянно вскрикнул я, а если бы мог, то и сбежал бы прочь, только бы не слышать этого.       — Есть в тебе что-то от Котов, — процедил ведьмак, наклонившись ко мне и заглянув прямо в глаза. — Только вбей в свою маленькую головку, — он продолжил тихо, почти шепотом, медленно и с издевкой, — что кошка, играючи с мышкой, может ее упустить…

***

      Теплым летним вечером, после удачного заказа и не менее удачной кражи мы сидели в корчме на отшибе света. Кошель едва ли не разрывался от тяжести монет. Бонарт глотал горькое пиво, а я уплетал бобовый суп. Молчали — как обычно.       В корчме было людно, несколько шумных компаний что-то оживленно обсуждали, кто-то играл в гвинт, кто-то в кости.       — Малец, — расслабленно начал Бонарт, — шагай к кузнецу, прикупи себе меч. Я объяснял, как выбрать.       Все мое нутро затрепетало, никакой фисштех не мог сравниться с тем ощущением, которое я испытывал в этот миг. В первую очередь, я был невероятно горд собой.       Бонарт сунул мне кошель со всей выручкой, и я, пожав плечами, ибо понятия не имел, сколько на деле стоил хороший меч, выкованный у настоящего мастера, двинулся в кузню.       Денег хватило с лихвой, осталось больше половины. Рукоять идеально лежала в руке, размер и вес — под стать мне, и казалось, теперь я мог бы свернуть горы. Вложив клинок в ножны, я бегом помчался обратно. Изнутри так и подмывало испробовать его в деле.       Около корчмы столпилась куча народу, в воздухе витал запах хорошей бойни, разгоряченной стали мечей и смерти. Я с трудом продрался сквозь гущу толпы, больной интерес к происходящему распалялся в груди с каждым шагом.       Стоило мне добраться до входа в корчму, как рука сама потянулась к рукояти меча. На земле, насквозь пропитавшейся кровью, лежало пятеро крепких мужчин, вероятно одна из тех шумных компаний, что сидела в корчме. На рожах их застыли гримасы ужаса.       И, черт возьми, уж не думал, что увижу, как на моих глазах подыхает Бонарт, кто бы мог подумать — от лопаты, раскроившей его черепушку напополам, словно спелый арбуз. Один из мужиков еще тянулся к своему мечу, придерживая рукой окровавленное горло.       Я хмыкнул и достал из ножен меч. Шагнул к Бонарту и посмотрел на него, еще живого, сверху вниз. Так же, как он смотрел на меня когда-то. Вот только теперь я не беспомощный и напуганный до грязных портков малец.       — Мне не верится, Бонарт, что ты проиграл.       Краем глаза я следил за тем мужиком, наблюдал, как он медленно тянулся к мечу и… выжидал. Как только окровавленные пальцы коснулись оружия, я что было сил пригвоздил слабеющую руку каблуком к земле, а он даже взвыть не смог, издавая в ответ только беспомощное бульканье.       — Ты ведь не против, наставник?       Поколебавшись еще некоторое время, я оглянулся назад, но никто из толпы и рыпнуться не посмел, все молча смотрели, выжидая, что будет дальше. Никто не попытался меня остановить. Это звучало как приглашение на пир, разрешение творить все, что заблагорассудится. И я не отказал себе в удовольствии.       Я поднял меч над головой, сталь слабо поблескивала в лучах вечернего солнца. Бонарт что-то промычал за спиной, и потом я все думал, что же он хотел мне сказать? То был знак одобрения или попытка выплюнуть последнюю колкость, которой увы, я уже не услышу?       — Играй же, музыка!       Бабы завизжали словно свиньи, а я не останавливался, пока не получил то, чего хотел. Неведомое доселе чувство разлилось по телу приятным теплом.       Протерев меч, я вернул его в ножны. Пока я разбирался с мужиком, Бонарт, досада досад, подох, как плешивая псина. Я наклонился, снял с его шеи медальон в форме морды шипящей кошки и двинулся к конюшне. Кажется, теперь я знал, чем займусь дальше.       И имя я у него все же украду.