Чуда не жди

      Она дрожала. Нет, не так.       Её трясло.       Обхватив худые плечи руками, Кристина, ни жива ни мертва, выскочила из артистической и бросилась вон из оперы. Она спотыкалась на ровном месте и едва не падала, но продолжала идти, хоть и нетвердым шагом, приказывая себе сохранять те ничтожные остатки самообладания, которые остались, и не истерить. Нет, только не в этих стенах. Они давили. Они не позволяли ей даже вздохнуть.       Как только входная дверь Оперы Гарнье осталась позади, молодая женщина позволила себе прерывисто вздохнуть и поддаться панике.       — Господи, что это было? — прошептала она одними лишь губами и через пару мгновений бросила преисполненный страхом, если не ужасом, взгляд на величественную оперу, великаном возвышающуюся над ней, маленькой, испуганной девчонкой.       Кристина затравленно осмотрелась по сторонам, попыталась разглядеть в окнах оперы какие-либо силуэты, но то ли слабое зрение ее совсем подводило, то ли никто в самом деле не заинтересовался ее незначительной молоденькой персоной.       И все-таки Кристину не отпускало чувство, что за ней кто-то пристально следит. Она чувствовала этот взгляд на своей спине, груди, талии, руках, лице. Будто что-то склизкое и холодное прошлось по ее телу, оставив после себя лишь необъяснимый страх да желание сбежать на край света. С окон ли, с улицы, да хоть с крыши, но то существо, голос которого она слышала, неотрывно за ней следит. Поёжившись, мадемуазель Даае поспешила покинуть улицу.       У входа в дом ее встретила мадам Валериус — приемная мать, добродушная, ласковая старушка, которая сразу же заподозрила что-то неладное.       — Что случилось, моя девочка? — участливо спросила мадам, накрыв тёплой, сморщенной, покрытой старческими пятнами ладонью ледяную руку Кристины.       Кристина вздрогнула и подняла воспалённый взгляд на женщину, она повторила вопрос.       — Ты не притронулась к ужину, дорогая моя, и держишься так отстранённо, будто чужая. Что тебя тревожит? Поделись своей ношей, дитя.       — Матушка… — лицо Кристины исказилось как будто от боли, но она заговорила. — Я слышала голос. В гримерной.       — Голос?       — Да, голос. Необыкновенно притягательный мужской голос, он звучал совсем рядом. Я подумала, это в соседних артистических, и удивилась: такого чарующего звучания мне не доводилось слышать ни в опере, ни где-либо ещё. И если бы я когда-то услышала его, я бы запомнила на всю жизнь. Я решила поискать певца, но все комнаты пустовали. Подумала, может, кому-нибудь взбредёт в голову распевать в коридоре, и проверила весь коридор, но нет. Звучание исходило именно из моей артистической. Я исследовала свою маленькую комнату вдоль и поперек, но разве в ней мог спрятаться человек, да так, чтобы после поисков я его не заметила? Затем… он заговорил со мной. Но это не самое странное. Голос исходил сначала из зеркала, будто оно разговаривало. Затем из тумбочки, потом из софы, из стен, потолка… — Кристина прервалась и поежилась. — Как вы можете объяснить это явление, матушка?       — Хм... голос был красивым, да?       — Не просто красивым. Ангельским.       — Кажется, я знаю, в чем дело. — Догадалась матушка. Бледность Кристины как рукой сняло, темные глаза загорелись любопытством, а рот слегка приоткрылся. Ей вмиг стало легче на душе. Мадам Валериус, довольная результатом, с важным видом заявила: — Это, должно быть, ангел, я в этом уверена, да ты можешь сама спросить его об этом!*       Кристина застыла на пару мгновений, даже перестала дышать, будто обернулась фарфоровой статуей. Затем нервно хихикнула. Выражение ее лица странно переменилось, улыбка стала как будто натянутой, а глаза — ещё более воспалёнными.       — Вот оно что… благодарю, матушка, за совет.       Она вскочила со стула, как ошпаренная.       — Куда ты, девочка моя, так спешишь? — воскликнула мадам Валериус, провожая изумленным взглядом удаляющуюся фигуру.       — Я не важно себя чувствую, матушка. Пойду, прилягу.       — Но ведь ты не притронулась к рагу… — рассеянно пробормотала пожилая женщина перед тем, как дверь, ведущая в спальню мадемуазель Даае, захлопнулась.       «Ах, она совсем не бережёт себя в своей опере, — печально подумала мадам Валериус, наполнив свою ложку рагу. — Не к добру все это»