Зачем стараться, притворяться? Любить и доверять? Притворства нет, нет боли и сомнений, что ты то, что я так долго ждал. Прими мою любовь, молю. И останься со мной, куда бы ты ни ушла, я пойду за тобой, ведь ты моя Любовь и Муза.
Мой день проходил, как обычно, серо и блекло, ну, что ещё ждать от жизни той, которая сама часто не знала, чего хотела, ну уж точно не кофе с собой и не сдачу в виде чаевых. Я работала в «Торс» — кафешке, что подавала кофе и разные кексы, печенье к кофе. «Торс» отличался от «Стар Бакс» тем, что там все были вежливыми и неконфликтными. Мы в «Торс» говорим так: «Вы нам не грубите, и мы не плюнем Вам в кофе, ну, или не сделаем чего-то похуже плевка». Я, собственно, была баристой и любила кофе. Мне нравился его запах , после трудового дня я пахла всеми его видами: от латте до капучино, американо и прочими видами. Это то, из-за чего, собственно, я стала здесь работать. До этой работы я была официанткой. Работа была достаточно приемлема, коллектив неплохой, но всё же пахнуть едой не хотелось. Этот запах въедался в волосы, в одежду, приходилось каждый день всё стирать. Проще было просто насыпать порошка в ванну и забраться в неё в той одежде, что была на мне. А до работы официанткой в занюханном ресторанчике, который больше специализировался на вредном питании, я была барменом. Это было мне по душе. Первое правило бармена — не напиваться самому. Но, благодаря тем клиентам, что в порыве щедрости угощали меня, а отказываться было не комильфо особенно в этом заведении, приходилось иногда закладывать. Мне нравилось работать в том баре, нравился запах алкоголя и клуб, который перед открытием всегда пах чистотой, наверно, дело было в директоре, помешанном на чистоте, мне это нравилось. Была у них даже такая традиция — обмывать барную стойку спиртом, поэтому в этом клубе не разрешалось курить, и посетители, которые, собственно, были в зюзю, обычно облизывали её со словами: «Это я так упился, или эта стойка пахнет, как спирт?» Этот едкий запах спирта снова и снова остриём проникал мне в нос и бил в самый мозг. Меня это бодрило так, что вряд ли я бы упала в обморок. Он напоминал мне нашатырный спирт, который мама мне всегда подносила к носу в детстве и мазала виски. Мой стаж работы варьировался как бинарные игры, то поднимаясь, то падая. Я называла себя разнорабочей, и по большей части это было так, бывало, работала и полный день, и неполный. За один год я могла сменить не одно место работы и трудиться на нескольких работах одновременно. Самая долгая работа, на которую мне нравилось зариться, — это та, где надо готовить растворимый кофе. Да, да, вы не ослышались, а вы такие сейчас наивные: «Как так, растворимый? Я думала, они варят кофе». Ха и ещё раз ха! Да, милые ребятишки, по большей части всё это заливают кипятком, создавая иллюзию, и вообще всё делает машина, кипятит молоко, пускает пар, и этот эффектный «пыш», который вы слышите от аппарата, остаётся всего лишь подставить кружку и делать всё с таким лицом, словно пишешь Конституцию Соединённых Штатов, и вуаля. Ах да, ещё есть фраза, которая приправляет эту профессию: «Бариста — кофедел». Но всё проще: налей, подай — вот и всё, дамы и господа, поклон и ещё раз поклон. Что вы, что вы, я просто раскрыла мистику шоу.***
Рабочий день был закончен, и мне предстояла дорога домой, в дом, который я снимала вместе с соседкой — Карлоттой Виллерс. Это милая девушка с очень ярким характером. Она не могла усидеть на месте, словно вместо крови у неё был энергетик. Загорелая, вечно улыбающаяся, и ещё у неё были пружинки вместо обычных волос, просто как барашек какой-то. Она мне понравилась с первой нашей встречи, да и знаете, у меня просто есть, так называемое, чутьё на людей, я могу понять по первому знакомству, кто ты и что ты, дар это или просто хорошо развитая интуиция — как знать? А дорога представлялась так: первый вариант — доехать на автобусе, второй — дойти пешком. Был достаточно неплохой вечер, поэтому я решила добраться пешком. Я редко уходила с работы пешком, чаще всего на автобусе или на велике, но велик был в ремонте, поэтому автобус — транспорт для таких уставших сотрудников, как я. Как обычно, надела наушники, что ограждали меня от серого мира с его посторонними шумами. Я шла, наслаждаясь музыкой в моем MP3-шнике. Я была меломаном, поэтому слушала разные жанры, и разные исполнители населяли мой плеер. Когда я почти добралась до дома, мой телефон зазвонил. Это был мой брат. Он хотел, чтобы я приехала в Париж, так как он нашёл для меня место, где я могла бы дальше заниматься творчеством. Что касается творчества. Ну, я рисовала, танцевала и пела, но, по моим ощущениям, всё делала на три с натяжкой, хотя делала это хорошо, но это так, увлечения, а не занятия всей жизни. Это три таланта, которые я развивала в себе годами, к этому я относилась как воздуху, которым мы с вами дышим. Это была моя суть, я занималась этим для себя и ради себя, не для публики. Моё творчество было только для меня, но мой брат настаивал, чтобы я развивала его напоказ, аргументируя тем, что талантливый человек не должен скрываться от людей. Но я не особо любила людей, по большей части мне нравилось быть как можно дальше, нравилось личное пространство, где я могла спокойно играть на пианино и петь для себя. После мутного разговора с братом я ещё больше устала. Всё это выматывало меня, его упорство, с которым он хочет, чтобы люди видели и слышали то, что было видно ему. Мой брат — исследователь, знающий всё о прошлом, все детали. Он искал и находил нужные сведения, разгадывал любые загадки. Если вы попросите рассказать о моём брате, то вот вам краткое описание: любитель древности, истории, всего о прошлом, упорный и добивающийся своего, умён и доставуч, к этому приписывается излишнее занудство. Я думаю, это благодаря нашему отцу мой брат стал так любить всё, что связано с древностями. Наш отец был историком. Они вместе с Андрэ постоянно что-то читали, разглядывали что-то в лупу, копошились со старыми вещами. Что касается меня и моего отношения к прошлому, я скажу так: ни за что, никогда, я слишком люблю будущее с его технологиями и прочими чудесными вещами ведущего прогресса. Карлотта накинулась на меня с объятиями, как она обычно делала. Она выработала такую привычку после того, как я один раз разрешила ей себя обнять. После рассказа о нашем с братом разговоре Карлотта подбадривала меня: — Это здорово, что у тебя есть такой брат, хотела бы я такого же, он ведь заботится о твоём будущем и желает тебе добра. — Да, желает, — кисло и всё ещё усталым голосом я проговорила короткую фразу. У меня не самый сладкий характер. Мы с братом одинаково упёрты в своём выборе, думаю, упёртость — это самое ужасное качество. Я бы хотела быть иногда лояльнее, но не могу, такова моя природа — стоять на своём, но я все же признаю свою ошибку, когда что-то делаю не так. Зато, как шутит мой брат Андрэ, если нас с ним будут пытать, мы ничего не скажем, даже если нас запытают до смерти. Это он так находит положительную сторону наших с ним похожих характеров. Мы с Карлоттой поболтали немного, и я ушла принять ванну, обмозговать предстоящую поездку. Андрэ уже ждал моего приезда, мне осталось всего дней десять до поездки в Париж, так он мне заявил. Я бы возразила, но он сказал: «Или ты хочешь, чтобы я приехал и забрал тебя, как непослушного ребёнка?» Он всего на пять лет меня старше, а порой ведёт себя так, словно я его дочь, а не сестра. Все принятые мною решения всегда неточные, я словно волна: то согласна затопить всё, что есть, то сомневаюсь и отступаю, поэтому брату всегда приходилось меня тянуть. Ну, почти всегда, где-то в половине случаев, просто есть вещи в моей жизни, в которых я сомневаюсь. Направившись в свою комнату, открыв дверь и зайдя внутрь, я устало обводила всё взглядом: кровать у окна, шкаф в углу, на полках лежали краски и прочее, стол, который был около другого окна, на столе был мой ноутбук и ваза с пионами, в другом углу стояло пианино. Да, минимализм — моё всё. Я прошла к своей кровати, устало опустилась на неё, а потом и вовсе упала на спину и закрыла глаза, массируя руками голову. Мои короткие волосы быстро высыхали, это мне нравилось. Моя постель пахла сиренью, а вечно открытое окно несло свежий воздух и не только. Ещё улавливался запах роз. У соседки весь двор был в розах, мне нравилось смотреть на это буйство зелёного и красного, что росло там. По двери скребла кошка Карлотты — Фили, породы сфинкс. Она часто ко мне напрашивалась. Я улыбнулась, встала и прошла к двери, открыла её, и Фили сразу вбежала, словно я могла передумать, что часто и бывало. Я часто отступала прочь, не говоря ничего, не принимая никаких решений… — Фили, ты решила опять спать со мной? Я смотрела на кошку, что ластилась у моих ног, на что она отозвалась и мяукнула. Да, я разговариваю с кошками, ну что, надо привыкать. В будущем, возможно, у меня будет тридцать кошек, как у любой сильной и независимой женщины. Хотя опять же, может, на принятие такого решения меня не хватит.*********
03.07.2019. Когда я приехала в Париж, у меня были смешанные чувства. С одной стороны, я была рада брату, но с другой — я не хотела того, что хотел он. Это вечное противостояние, которое никогда не кончится. Андрэ снимал дом, где было полно места, что меня радовало. В зале стояло фортепиано тёмно-синего цвета, мои пальцы так и горели пройтись по каждой клавише этого красивого инструмента. Пока мой брат ходил по своим делам, я была предоставлена сама себе и полностью окунулась в мир музыки. Я даже не заметила, когда брат вернулся. Он тихо сидел и слушал моё пение. Когда же я закончила, он сказал: — Я знал, что фортепиано тебе понравится. Он подошёл и поцеловал меня в лоб. — Ты не устала? — Нет. — Отлично, тогда я посвящу тебя в кое-что. Его загадочный тон со слов «кое-что», это никогда не заканчивалось ничем хорошим ни для меня, ни для него и уж тем более ни для окружающих. — О нет, Андрэ, расскажи что-нибудь другое. — Ну что ты, сестрёнка, это увлекательная история, — ответил он, смеясь из-за меня и ободряюще потрепав за плечо. После он рассказал ту историю, которая полностью завладела им. А история была о Призраке оперы. Все те документы и дневники, найденные моим братом, — это было похоже на мозаику, которую, как ни старайся, не сложишь всю, поскольку не хватало нужных частей. Оставалось только выдумывать и фантазировать, но мой брат любил приземлённость и правдивость, а не нелепые теории. Только факты и ничего, кроме них. Было известно, что призрак, который жил в опере, терроризировал всех. О нём ходили разные слухи: что он убивал тех, кто совал свой нос в его дела, что он был влюблен в Кристину Дае, но она не ответила взаимностью, потом люстра, что упала и убила несколько людей. Пожар был потушен, и оперу всё же отремонтировали, а Призрак, который был не призраком, а человеком из плоти и крови, умер. Его останки и кольцо, которое не приняла Кристина, нашли, а исходя из других записей, призрак не умирал. Тот труп был для отвода глаз, словно история, которая должна была закончиться. Ведь все хотели его смерти, и он им её дал. Видимо, любовь Призрака была такой большой, что он не хотел умирать, пока жива та, что отвергла его. Да, сильная любовь, он не переставал любить, несмотря на боль. И когда Кристина Дае умерла, на её могилу кто-то приносил розу, обвязанную чёрной лентой. Значит, он оставался живым? Или, может, и правда, был призраком? Да, я поняла, почему мой брат так зациклился на этой истории. Тут так много всего: догадок, фактов, маленьких частиц. Смотря на всё это, я вспомнила сказку про Снежную Королеву и Кая, что сидел на полу и складывал из кусочков льда слово «вечность». — Знаешь, ты не Андрэ, ты Кай. — Почему это? — Ты будешь вечность складывать все эти пазлы. Мой брат был одержим и посвящал меня в свою одержимость. В этом была своего рода выгода — он не терроризировал меня. Я отошла на второй план, что, собственно, меня радовало. И вот он потащил меня посмотреть ту оперу, в которой когда-то существовал Призрак. Существовал? А может, он и сейчас тут? Опера была достаточно недурна собой, мне понравилась. — Только давай в следующий раз приедем посмотреть выступление, а не просто разглядывать оперу, как экспонат. — Договорились, сестрёнка. Раньше опера была совсем другой, многое изменилось. Исходя из записей, что-то отреставрировали, что-то вовсе заменили, да и электричества тогда не было, а только газ в трубах и свечи. Этим рассказом он словно мечтательно окунулся в прошлое. — Тебя это огорчает, Андрэ, ты не любишь перемены, ты человек прошлого. Может, тебе стоит попасть в то время и жить там? — шутя над ним, я смеялась из-за него и его одержимости прошлым. Но на мою издёвку он улыбнулся, и его загадочный взгляд ввёл меня в беспокойство, словно он знал что-то и собирался сделать, а я своей шуткой приблизилась на шаг к тому, что он хотел мне рассказать, но позже. После посещения той оперы, меня не покидало беспокойство. Что ещё мой брат скрывал? Во что он хочет меня впутать? Знаете, я не из того типа людей, что ищут приключения на свою пятую точку, и мне не пристало сломя голову кидаться в воду от избытка чувств. Я была, наверное, своего рода рациональная. Всё всегда для меня должно было иметь вес, чтобы я решила делать с этим что-то или забыть. Любопытство не моя черта, но черта моего брата. Всё верно, исследователи и все те, кто что-то находят, ищут то, что не стоит и стоит находить, обладают этой чертой, они ходячие души коварной Пандоры. Одним обычным серым днём мой брат предстал передо мной в одежде, что носили в старые времена, где девушки ходили в пышных платьях и корсетах, и заявил мне, что собирается отправиться в прошлое, на что я отреагировала спокойно, ведь с психами нужно быть осторожным, а сразу кричать, что он поехавший и я звоню в психушку, нельзя. Поэтому всё, что я могла, — это оставаться спокойной и не паниковать. — Да? И в какой год, можно уточнить? На что мой брат спокойно и уверенно излагал: — 1869, конечно, это год до 1870, до того, как Призрак встретил Кристину Дае. Я всё так же бесстрашно смотрела и выслушивала бредни моего брата. Да, всё же у него поехала крыша, слишком сильно. Он был увлечён этим, и это увлечение поглотило его логику, дало отпить безумия. — И как ты туда попадёшь? На машине времени? — я всё же не сдержалась и пошутила. Меня пробил смех, уступая временному помешательству. — Ты смеёшься надо мной, но я не удивлён. Я знал, что ты так отреагируешь, я всё продумал, когда узнал способ, как попасть туда. — Ты устал, Андрэ, тебе нужно отдохнуть. Мой брат отступил от меня. — Нет, я не устал, ты думаешь, я сошёл с ума? Да? Но это не так, я докажу тебе. Ты поедешь со мной и всё узнаешь, узнаешь, что я прав. — Нет, Андрэ, я никуда не поеду с тобой, — мой тон стал холодным, и злость сочилась из каждого моего слова. Меня это моментально разозлило, я была готова ко всему: начать кричать на него, просто взять и оглушить, чтобы он не нёс небылицы, но мой гнев почему-то потух так же быстро, как и загорелся. — Ты ведь моя семья, ты же не бросишь меня одного. Я бы отправился сам, правда, но… Я… Хочу, чтобы ты была со мной там. Это очень важно для меня. Я хочу, чтобы ты была моей поддержкой, не бойся, я всё продумал. Я вложу деньги в прибыльное дело, и для всех мы будем семьёй из Ирландии, что приехала в Париж для новых открытий. Его тон был таким молящим, и это стало грузом, что сподвиг меня согласиться. В его словах, конечно, было безумие, решительность, стремление, логика сродни фантазии, но я согласилась. Хоть и думала до конца, что будет так: он переступит порог и скажет: «Видишь, мы уже в прошлом, смотри туда, смотри на людей». И пока он будет сходить с ума, я позвоню врачам и его увезут. И вот мы стоим в каком-то лесу. Он был с чемоданом, в котором было всё, что нам, по его словам, было нужно. — Тебе всё же стоило переодеться в одежду того времени, как сделал я. Ну, ничего, я взял всё с собой. Я стояла напротив него и оглядывала местность. Был вечер, и мы находились перед огромным деревом, в котором было углубление, судя по всему, достаточно глубокое, словно проход. Почему-то, глядя на всё это, я чуть-чуть поверила, но не совсем, поскольку думала только о том, чтобы побыстрее убедиться, что мой брат сбрендил, скрутить его, оттащить в машину и позвонить в дурку. Я уже была готова увидеть, что он разденется и убежит в глубь леса. Мало ли, сумасшедшие люди ведут себя по-разному. Мало ли, что мог отчебучить. Я смотрела на свой телефон, время было 20:08, а мой брат что-то бормотал себе под нос. Что-то про то, что откроется портал, что мы побудем в прошлом, что он наконец узнает всё, что хотел, и успокоится. Смотря на всю его возню, я думала только о том, когда мы верёемся домой, и я смогу записать песню, что вертелась у меня в голове. — Время пришло, — он повернулся ко мне, на что я неосознанно отошла на шаг от него, — идём со мной. Он протянул ко мне свою руку. Я впилась взглядом ему в лицо, не желая смотреть на его руку, я словно окаменела. Тогда он подошёл ближе, и его пальцы дотронулись до моей руки, в которой я нервно сжимала телефон. — Нет, — сказала я шёпотом, но он услышал. Его глаза расширились, он понял, что я отступаю. Я бросилась прочь с этого места и слышала лишь его крик: — Стой! — он пытался меня догнать, но потом сдался. Я была словно ветер. — Я вернусь за тобой! — услышала последнее, что он сказал мне вслед. Когда я выбежала из того леса, чувство вины стало душить меня. Я бросила Андрэ одного с его безумием. Я сидела около машины на бетоне и смотрела в небо. — Чёрт, чтоб тебя, Андрэ! Я села в машину и уехала домой. Волна переживания за брата накатила на меня. Я была уверена, что рано или поздно мне позвонят и скажут: «Мы нашли вашего брата, бегающим по городу, сейчас он в психклинике, приезжайте и проведайте его». Но было и другое чувство. Логика и фантазия танцевали медленный танец, и было непонятно, кто кого ведёт. А что, если он был прав? Что, если это правда? Что, если? Эти страшные слова из догадок, допустимых и невообразимых исходов картины, что рисовало моё беспокойство. Чтобы как-то выбить всё это из головы, я сидела за фортепиано всю ночь. Мои пальцы перебирали клавиши снова и снова, словно не могли остановиться. Иногда я чувствовала в них боль. Когда же я смогла отцепить себя от фортепиано, я поняла, что выжала себя до капли. Руки болели так, что им нужна была холодная вода, чтобы как-то унять боль. Иногда меня переклинивало, и я не могла остановиться. Я могла весь день или рисовать, или петь, или играть на фортепиано, или танцевать, и, как вы понимаете, для меня это хорошо не заканчивалось. Три дня прошли без изменений. От брата не было вестей, и я уже начинала жалеть о том, что отступила и позволила ему уйти, нужно было вцепиться в него и обплести, как верёвка камень. Кто знает, вернётся ли он. В моих мыслях проскальзывало: «А что, если он не бредил? Что, если всё это — правда и он сейчас там, в прошлом?»