Зачем ?

      Я смотрела на рояль и не понимала, почему всё так изменилось в одно мгновение. Мне стало печально, словно он меня разлюбил. Почему-то я вспомнила о Призраке оперы, про его любовь к Дае. Он любил её до конца, а она — нет. Я понимала его, словно его боль была похожа на мою.       Кристина Дае уже любила Рауля де Шаньи. Её сердце было занято, когда Призрак оперы в неё влюбился. А если бы Кристина не была влюблена в Рауля, неужели бы она отвергла Призрака из-за его, так называемого, уродства, в котором его обвиняли? Даже если это так, как низко, ведь внешность — это не главное.       Просто Кристина не была такой же тонкой личностью, как Призрак, может, дело было в этом. Не все могут понять тонкость музыки, которая может зачаровать так, чтобы пела сама душа.       Какой же Призрак оперы человек — это та загадка, которую жаждал отгадать мой брат. Он умный, он знал, что лезть в те подвалы было опасно, поэтому он вёл свою игру, пытаясь найти ответы.       Почему люди такие грубые существа и не могут понять, что не стоит трогать то, что не хочет открываться? Не могут просто оставить в покое раненое существо, которое не хочет вашей помощи? Оно само решит, кто его излечит. А Призрак был ранен, и он хотел, чтобы Кристина исцелила его.       Я пребывала в этой пучине мыслей, из которых не могла выбраться. Вид, наверное, у меня был таким, словно кто-то умер. Печаль явно читалась на моём лице.       В этот момент кто-то заиграл на скрипке такую прекрасную музыку, что напоминала летний день, лёгкий и свежий, даря прохладу тени деревьев и ветерок, как прохладный ручей.       Я смотрела по сторонам, ища откуда исходит музыка. Я встала и медленно шла на звук, который стал отдаляться, я шла за ним вперёд, в темноту, покинув зал и сцену. Музыка смолкла так же, как и появилась. Она была так прекрасна, что мне даже показалось, что это было моё воображение, такое жестоко прекрасное.       Я не ступила ни шагу, я растерялась. Что за злая шутка? Я направилась сквозь тьму, встречая слабое тление свечей. Я шла в этой тьме, но почему-то теперь не чувствовала себя одной, словно тьма идёт за мной по пятам. Словно та музыка, что я услышала, была знаком, что он был со мной всё то время, что я здесь.       Кровь будто отлила от моей кожи, и я стала бледнее. Я напугана, но почему? Тьмы я не боюсь. Тогда что заставило меня побледнеть, как мел? Что-то или кто-то меня преследует.       Я успокоилась, обняв себя руками и дойдя до той комнаты. Сев за туалетный столик, я смотрела на себя в отражении этого столика, а потом вновь на свои руки, что уже лежали на нём.       Сейчас я ещё больше чувствовала на себе чей-то взгляд. Нет, неужели это он? Я медленно посмотрела туда, откуда чувствовала пристальный взгляд. Я думала, что если встречусь с его глазами, то вздрогну или закричу от неожиданности, но этого не произошло, потому что я услышала его голос, который пел песню. Он, словно тёплый воздух в холодную погоду, не давал мне замерзнуть мне.       Я встретилась с ним глазами, с его бирюзово-голубыми, чистыми, небесными глазами. Его голос дарил мне спокойствие, а глаза, они заставили меня не бояться его. Он не сделает мне зла.       Я подошла к зеркалу в раме, шаг за шагом я приближалась к нему. Зеркало словно растаяло перед нами, он улыбался мне, а я отвечала тем же, будто я его отражение.       Когда Призрак закончил петь, он протянул свою руку ко мне, и я вложила мою руку в его. Прохладная чёрная кожаная перчатка держала её.       — Скажите своё имя, прекрасная муза, — он словно пропел мне это.       — Я Луна.       — Эрик. Я рад познакомиться с вами, прошу вас, Луна, спойте мне.       Я смотрела на него, не отрываясь, так же, как и он. Я сжала его руку, словно проверяя, настоящий ли он. Может, я ещё спала? Всё превращалось в какую-то фантазию, мне не хотелось уходить или говорить «нет».       Я лишь молчала. Всё, на что меня хватило, — это кивок. Я кивнула, и тогда на его лице появилась радость. Он был рад, словно ожидал, что я скажу «нет» и брошусь прочь, как от кошмара. Мне было приятно рядом с ним, я словно плыла воздухе.       Он вёл меня в подвалы, к себе. Я знала это, а он пел мне, наверное, думал, что я волнуюсь или боюсь неизвестности. Пел для меня. Для меня никто никогда не пел. Но страха не было, я просто шла за ним во тьму, в которой он жил, в катакомбы рядом с рекой, что протекала под оперой и снабжала водоемы.       Катакомбы пахли сыростью, по углам рос мох. Когда мы достигли лодки, мне не хотелось отпускать его руку, мне казалось, если я отпущу, он исчезнет, как сон.       Когда мы приплыли, он перестал петь. Там была пещера, которая излучала свет тысячи свечей. Решётчатые ворота поднялись, впуская нас. Лодка достигла берега пещеры, он вышел и вновь подал мне руку, только теперь без перчатки, и я ощутила её теплоту.       Он был счастлив, я видела это в его глазах. Но потом, встретив его взгляд, я прочитала в нём сомнение, что я убегу от него, испугавшись. Видимо, он растаял, поскольку я ни разу не вздрогнула, даже напротив, я часто сжимала его руку, не желая отпускать. Я выказывала к нему расположенность, показывала, что он мне нравится, что я не боюсь.       И вот мы стоим друг напротив друга. Я смогла наконец-то почувствовать его запах, а пах он как лёд, но в пещере не было так холодно, чтобы позволить ему пропахнуть прохладой вод, что протекали здесь. Чудно.       Та часть его лица, что не была закрыта маской, была прекрасна: его губы ровные с лёгкой припухлостью, прямой нос и глаза, которые именно сейчас были небесными. Он смотрел на меня так, словно запоминал каждую деталь, чтобы потом нарисовать портрет по памяти.

Возможно, это любовь к привидению или к живому мужчине.

      И первым, кто нарушил эту тишину, стала я.       — Что ты хочешь услышать, Эрик? — спрашивала я без всех тех приличий, что так блюстили в этом веке. Я говорила с ним так, как будто мы давно друг друга знаем. И это я видела по его лицу. Наверное, он был готов ждать слов «Давайте перейдем на «ты»?», но я смыла все границы. Ты первый сделал шаг ко мне, так что не вини меня, что я не строю между нами стены.       Он, видимо, был обескуражен моим смелым шагом к нему навстречу, он даже не знал, что сказать. Пока он собирался с мыслями, я держала его за руку, такую тёплую. Мои руки, по сравнению с его, были словно ледышки, ведь клавиши фортепиано всегда прохладны, и мои руки тоже.       — Я сыграю тебе, — он подошёл к органу, а я вместе с ним. Его руки опустились на клавиши, и музыка, что я услышала, словно бесчисленное число льдинок, прокатилась волной по всему моему телу. Эта музыка была олицетворением души Эрика, которая была спрятана им от глаз любопытных людей, которая была намного чище других душ. В этой музыке была история Призрака оперы.       Я слушала и чувствовала всё так остро. Закрыв глаза, я была в той темноте, где играла музыка этой истории, такой печальной, но прекрасной.       Пока я была поглощена музыкой Эрика, я и не сразу поняла, что она закончилась. Я открыла глаза и опять увидела его, эти прекрасные глаза, зеркало души. Не знаю сколько прошло времени, но я никуда не торопилась. Время словно не существовало вокруг нас.       Изредка я видела, что его что-то беспокоит, потом я поняла, что он не хочет говорить слова, которые будут значить, что мне пора уходить, а я не хотела уходить. Я была готова провести с ним столько дней и ночей, сколько он захочет. Я хотела быть с ним рядом, слушать его голос и чувствовать запах прохладных вод.       Я пробыла с ним месяц. Мы разговаривали, он мне пел, но так ни разу и не просил, чтобы спела я. Он ведь уже просил, так почему больше не вспоминает свою просьбу? Или он думает, что после выполнения его желания я, словно джин, исчезну?       Эрик пел мне музыку ночи, только для меня. Он рассказал мне всё, всё то, что хотел знать мой брат, то, ради чего он пришёл сам и притащил меня.       Самое смешное, словно шутка судьбы, что слово «вечность» сложила Герда, а не Кай. Но мне не нужна была эта загадка, а разгадка положила бы конец этой истории.       Когда я думала о том, что Эрику ещё предстоит встретить Кристину — его любовь и погибель, меня словно охватывала горячка, и игла колола сердце. Я ревновала, я хотела, чтобы Эрик любил меня. Впервые я хотела то, что кому-то принадлежало.       Я не замечала ничего, просто наслаждалась приятным обществом умного человека. Он музыкант, певец, писатель, художник и много кто ещё. Во всём он хорош.       У меня порой возникали дикие мысли. Просто взять его за руку и утащить с собой. Я чувствовала себя эгоистичным ребёнком из-за этих мыслей и желаний, я отгоняла их.       Эрик всё же вернул меня брату, это трудно ему далось. Я видела это, я правда не хотела уходить. Вспоминая, что для него я всего лишь муза, я отступала.       Когда Андрэ увидел меня, на его лице читалось, что он понял, что та загадка решена. Она досталась мне, а не ему. Той, кому это никогда не было нужно. Андрэ был расстроен, но всё же смог это пережить. Он словно наконец-то обрёл покой. То, что владело его сознанием и душой, наконец-то ослабило свою хватку, освобождая Андрэ.       Всё, что я могла сказать ему:       — Прости, Андрэ.       На что мой брат улыбнулся мне, обнял и ответил:       — Я сам виноват, Луна. Прости за всё, за то, что втянул тебя.       — Ты больше не одержим?       — Теперь нет.       Он гладил меня по голове, и я вспомнила такой похожий момент, когда мой брат потерял то, что так сильно любил и был ужасно расстроен, не мог успокоиться. Тогда я пришла и протянула ему то, что было дорого мне. Он улыбнулся мне и погладил по голове. Я смогла утешить его.       Прошло ещё какое-то время, когда я и Эрик проводили его вместе. Он всегда находил меня. Мне стоило только позвать его, и он приходил ко мне. А Андрэ продолжал что-то изучать, что-то записывал. Призрак оперы больше не волновал его, ведь теперь Эрик был моим, и Андрэ это понимал.

***

      Андрэ сказал, что пришло время возвращаться домой. Ему надоело это время, он охладел к тому, что так сильно им овладевало, а я же, напротив, чувствовала сильную привязанность к Эрику. Я понимала, что он стал для меня тем, что никогда меня не трогало. Но оставаться в этом времени я не хотела. Я хотела Эрика, но не то время и место, в котором он был.       Я не знала, как поступить, как сказать ему, попрощаться или просто исчезнуть так же, как я и появилась в его жизни. Изменила ли я историю, или всё будет так же? Я не знала да и не хотела знать.       Стремление что-то изменить порождает большие проблемы.       Время подходило к концу. Я всё так же не могла принять решение.       Я не знала, что сейчас в душе у Эрика, у того, кого называли Призраком оперы, и не знала, что он думает про меня, как он ко мне относится. Может, он видел во мне друга, такого же талантливого человека или даже сестру? Я могла только догадываться и выдумывать ответы, насчёт которых я также не была уверена. Я смотрела на него, наверное, больше, чем он на меня. Или мне так кажется.       — Эрик, я уезжаю с братом.       Эрик посмотрел на меня так, словно я сказала что-то ужасное. Он был напуган и расстроен.       — Но ты вернешься, Луна?       Мои глаза не смотрели на Эрика, мне хотелось сказать всё прямо сейчас. Сказать, что я его люблю, сказать, что я не вернусь, потому что я эгоистка, что хочу забрать его с собой, забрать туда, где буду я. Я тяжело вздохнула, поскольку голова была словно наполнена железом. Оно переливалось то в лёгкие, то в сердце.       — Я не знаю, наверное, нет.       После моего печального признания, что звучало, как у ребёнка, которому было очень стыдно за то, что он натворил, я встала из кресла, которое было около камина, оставив Эрика понять, что я сказала.       Я направилась к фортепиано, что было слева от дивана, где мы с ним сидели. Сев за инструмент, я стала наигрывать мелодию, что могла перерасти в произведение.       Я повернулась и увидела, что Эрик держался за голову, словно теперь в ней были тяжёлые мысли, что отдавали болью. Мне было это знакомо. Я отвернулась и решила, что сегодня в знак прощания спою ему, ведь музу не просят о вдохновении, она — птица вольная, сама приходит к людям.

Иду и слышу дыханье рядом, Пустые коридоры в темноте, Лицо пылает недобрым пламенем, И эхо вновь зовёт по имени. В этом сне я, как обычно, ищу выход, По остывшим пустыням, нездешним местам С севера на запад, восток и на юг, На белый свет и мёртвую воду. Иду, иду! Иду и вижу чужие тени, Немой театр на стене, Глаза застыли в одно мгновение, И голос шепчет о вчерашнем сне. В этом сне я, как обычно, ищу выход, Выход к тебе. Иду, иду!

      Эрик стоял рядом со мной. Я чувствовала тепло его тела, он стоял так близко.       — Луна, посмотри на меня, — его голос был таким, словно он был тяжело ранен и ему с трудом давалось каждое слово. Он шептал, его просьба была похожа на предсмертную, он будто уже решил всё раз и навсегда.       Я повернулась и увидела, что он снял маску. Та часть лица, что была закрыта белым куском маски… Та часть была похожа на ожог от огня, и даже казалось, что ему до сих пор больно. Он показывал мне то, на что сам не хотел смотреть. Моё сердце просто невероятно сжималось от боли и быстро билось. Он мне верит, так сильно, что был готов показать то, что скрывал от всех.       Я встала, и мои руки легли на его лицо. Я смотрела на обезображенную часть его лица так, словно она моя. Я была так увлечена этим, что только потом заметила: его глаза были широко открыты, и он вздрогнул, словно щенок, который не знал добрых рук.       Я поцеловала его ожог, и слёзы потекли из его глаз. Он положил руки на мои предплечья, а я обняла его и почувствовала, как он содрогался, я понимала, что была единственной, кто не отвергал его, и сейчас я доказала, что я та, кем он меня видел.       — Луна, ты ангел, мой ангел, не уходи. Куда бы ты ни ушла, я пойду с тобой, — он говорил сквозь слёзы, а я обнимала и гладила его по спине, по волосам, я прижималась к его щеке, что была искажена. Я чувствовала её искажение, неровность и чувствовала слёзы.       — Эрик, тебе всё равно, кто я и откуда?       — Да, мне важна только ты, будь со мной, молю тебя.       Ему все равно на мои секреты, которые со мной, как и с ним, всегда под руку.       Любишь ли ты меня так же, как я тебя, Эрик? «Да, любишь», — говорило моё сердце, а разум говорил, что я всего лишь лекарство для тебя.       Мы сидели на ковре перед тем фортепиано, и Эрик успокоился. Но его руки не отпускали меня. Он смотрел на меня так нежно, так доверчиво, словно любовь ребёнка к матери. Кто же я для тебя? Сестра? Друг? Муза? Ангел?       И тогда я пересекла черту, не озираясь назад, я просто действовала. Я поцеловала его в губы, а он словно превратился в каменное изваяние. Он не понимал, что произошло, но потом его губы дёрнулись, как будто мои были ещё одним ожогом. Я сделала наши отношения серьёзнее, убрала своим поцелуем невинность нашего союза.       Я резко отскочила от него, словно того, что я сделала, не было. Я слышала, как он тяжело задышал. Я поняла, что совершила ошибку. Да, мне было так жаль, я всегда избегала ошибок, всегда была рациональна, но разве у любви есть логика? О нет, её не было никогда.       Я уже собиралась повернуться и просить прощения, когда почувствовала, как Эрик был у моих ног на коленях. Я развернулась, и он посмотрел на меня.       — Ты любишь меня? Скажи, что это так.       Я словно ответила Эрику на тот вопрос в глазах, что, мне казалось, я читаю.       — Эрик, я люблю тебя.       Ох, что было с его лицом потом, его глаза, то, что я увидела, я не могу описать, какая буря эмоций была у него. Мне казалось, человек из плоти и крови не может чувствовать такое безграничное счастье. То, как чувствовал Эрик, имело характерную черту — он сиял, словно солнце.       — Луна, я люблю тебя, — он ответил мне взаимностью. Его голос был подобно лекарству для моего больного сердца. Я плакала, Эрик снял своё кольцо, надел на мой палец и поцеловал мою руку. Мне хотелось больше его поцелуев.       — Поцелуй меня, Эрик.       Он осторожно и аккуратно, словно боялся, что ему послышалось, дотронулся до моего лица руками. Его длинные пальцы гладили мои щёки, он был так робок, будто неуверенная весна, которая не знала, когда же можно выйти. Я, не терпя, когда же он дотронется своими губами моих, подалась навстречу. Он ответил мне так неуверенно, он весь дрожал, а я отогревала его. Поцелуи были постепенными, как будто он учился, привыкал к моим губам. Всё, что мы делали той ночью, — это целовались, нежно и трепетно. А дальше поцелуи были, как лето, такими же жаркими и прекрасными.       Наш путь теперь был одним: он был для меня, а я — для него; я его ангел, а он моё лекарство.       Обычные серые дни ушли, и музыка ночи всегда играла лишь для меня.