Тусклое солнце заменят свечи

Если бы у Северуса Снейпа спросили, что такое Ад, он бы непременно описал этот самый день. Описал бы все, до малейших подробностей и деталей. Боги, он никогда в жизни не смог бы его забыть. Ведь стоя на заднем дворе их с Грейнджер дома он проклинал эту самую Грейнджер последними словами. Конечно же он понимал, что и ей приходится очень даже несладко. Но все же когда к нему подходил очередной гость с распроссами об Англии, его прежней работе или знакомстве с Гермионой (невыносимое любопытство маглов) Снейп готов был достать спрятанную в доме палочку и стать вторым Гриндевальдом. Естественно они с Грейнджер все продумали. Обсудили и заучили все, о чем могли спросить новые соседи. Все идеально. Должно было быть. — Это все же очень решительный шаг, переехать так далеко от дома. — вещал весьма внушительных размеров джентльмен потягивая что-то отвратительно розовое из стеклянного стакана. — Вы наверное решились после всех тех страшных событий, что происходили в Лондоне? Северус поперхнулся соком. — Да, ужасно, тот обрыв моста… Нужно найти Грейнджер и сейчас же заявить ей, что все это совершенно невыносимо. Но искать и не нужно. Вот она, стоит, говорит с родителями будто ничего и не происходит особенного, и она настолько счастлива, что Снейп просто не может заставить себя отобрать эти минуты у неё. Ему нравится видеть Гермиону счастливой. И осознание этого как-то странно все меняет. А спустя всего несколько мгновений, мужчина ловит себя на мысли, что он и сам бы хотел сейчас вот так говорить с собственными родителями. С матерью и отцом, какими бы они не были неидеальными, какой бы неидеальной не была его прежняя жизнь… — Вам очень повезло с женой, она красавица. — то ли Джон, то ли Джеймс, широко улыбается, видимо проследив за взглядом собеседника. И хотя у Снейпа за плечами годы жизни двойного агента, он вдруг теряется, не в силах справиться со своими эмоциями. Все что он в конечном счете отвечает, только неловкое: — Да. — но то ли Джон, то ли Джеймс этого и не замечает. А его жена вкрадчиво интересуется: — О детях еще не думали, наверное? Северус снова поперхнулся соком. И это уже стало весомой причиной прервать Грейнджер, уже оставившую родителей. — Извините меня. — он коротко кивает и уходит. — Гермиона, можно тебя на пару слов? Он улыбается и Грейнджер трудно поверить в вот такого вот Снейпа. Улыбающегося, пусть и через силу беседующего в людьми… Нормального, что ли? — Конечно. Удалившись на маленькую кухоньку, кажущуюся сейчас просто отвратительной, стараясь не подавать виду, Северус взрывается. — Грейнджер, я на это не подписывался. Я готов рассказывать о том, как я едва не сбил вас машиной, как мы с вами мило беседовали в кафе и, Бог с ним, как мы якобы впервые целовались. Но я совершенно не собираюсь отвечать на вопросы о том, планировали мы с вами детей или нет! — Простите, профессор… — Да не зовите меня профессором! — он срывается на крик, едва ли не бьет стену кулаком, но вовремя останавливается. В нем говорит вовсе не он, а усталость, раздражение и злость. Не на Грейнджер, конечно же. Она, испуганно отпрянув, смотрит на него с детским испугом. И ему кажется, что они снова в классе, и он ругает её за то, что ответила без спроса. Это отрезвляет. — Простите. Мне не стоило. — Это мне стоит просить у вас прощения, я знала, что это плохая затея, но все равно решила втянуть вас во все то. — Бросьте, Грейнджер, как бы там не было, вопросы о детях не худшее что было со мной в этой жизни. Я просто устал, вот и не сдержался. — он кладет руку Гермионе на плече и старается выдавить улыбку. Получается не очень и девушка смущенно отводит взгляд. Тогда Северус обреченно спрашивает: — Так планировали мы с вами детей? Гермиона громко смеется. Слышать такой вопрос от Снейпа… Будто сон какой-то. Что ему на это отвечать? — А как бы вы ответили? Будь все взаправду. — сказав это, Гермиона даже не сразу осознала, что именно сказала и кому. А когда поняла, готова была под землю провалиться от стыда. Снейп же только сдавленно прыснул. Будь все взаправду. Как удобно так думать, думать, что его способен полюбить кто-то вроде Грейнджер. Сама Грейнджер. Он уже очень давно разучился мечтать. Что бы ни случилось, реальность всегда побеждает. Но ведь все, что сейчас с ними происходит с трудом походит на ту реальность, к которой он привык. А значит один раз можно. — Я бы ответил, что… Закончить ему не дали. В кухню вошла одна из их соседок, имя которой Северус вряд ли вспомнил бы, но Грейнджер как ни в чем не бывало, направилась к ней, по пути извиняясь: — Простите, что оставила вас, миссис Дуглас, пришлось отлучиться… Снейп кинул беглый взгляд на часы, до конца этой муки оставалось еще слишком долго. Выдохнув и пообещав себе больше не срываться и поменьше выражать презрения ко всем собравшимся, мужчина вернулся на задний двор. Обещание было с огромным успехом забыто в тот момент, когда все уселись за стол и расспросы продолжились с новым усердием. Снейп мог только удивляться, как этим людям не надоедает слушать одни и те же истории по нескольку раз. Оказалось, что вся округа сочла своим священным долгом выведать у них все секреты и тайны, дабы потом еще месяц другой иметь какой-то повод для обсуждения и сплетен. Но Снейп не мог не признать, что его благодарность Гермионе растет с каждым мигом и каждым её ответом на вопрос. Что же, глупой она никогда не была, и понимала, что куда разумней самой отвечать на все расспросы. Единственное, что раздражало, так это её ладонь, то и дело демонстративно проскальзывающая по плечу или сплетающая похолодевшие от напряжения пальцы с его собственными. От каждого, даже малейшего касания мужчину будто прошибало током. Она делала это так нежно, что, казалось, можно закрыть глаза, и представить, что все это реально. Что рядом сидит Лили, держа его за руку, и рассказывает о том, какие занавески были в и лондонской квартире. И становится ужасно больно. Больно от того, что лицо Лили то и дело сменяет лицо Грейнджер и больно от того, что он знает, что её нежность — всего лишь великолепная игра. Но боль он очень хорошо умеет глушить, настолько что она становится куда менее заметной, чем мурашки, бегущие по тонкой ноге Гермионы (которая кстати находится непозволительно близко. Повернув голову, он по тому, как она механически одергивает длинный рукав платья, понимает о чем её спросили. И если для него это было легче (хотя куда там, чего только стоит Нагайна), Снейп прекрасно понимает, что Гермионе куда сложнее вспоминать о войне. — Да, это было довольно страшно… — Северус видит её взгляд, смотрящий прямо на родителей, и этого достаточно, чтобы желать тому, кто посмел спросить её о событиях в Лондоне самой мучительной смерти. — И я думаю, что это не лучшая тема для нынешней обстановки. Гермиона вздрагивает от его голоса, чувствует его руку, крепко сжимающую её ладонь и перед глазами вновь Воющая Хижина и его мертвое тело. Черт, ведь столько времени прошло, почему же все так, как будто только вчера… Как будто только вчера она сидела на холодном кафельном полу душевой, в каком-то дешевом отеле, рыдая и совершенно не обращая внимания ни на промокшую до нитки одежду, ни на зудящие раны и ноющие ссадины, ни на голос Гарри где-то очень далеко, но в то же время так близко… В голову приходит совсем неуместная мысль о том, что она так и не спросила за все это время у него, как ему тогда удалось найти её. Ведь трансгрессировав, она и сама не знала, что попадет в отель, в котором когда-то останавливалась с родителями… Теми самыми, что сейчас смотрят на неё без капли узнавания… — Да, зачем омрачать столь чудный вечер разговорами о террактах. Давайте лучше о хорошем. — Гермиона, — девушка с любезной улыбкой и полными счастья глазами поворачивается к матери, но когда Северус пытается убрать руку, скорее инстинктивно только крепче сжимает пальцы, — я видела у вас во дворе у изгороди несколько кустов боронии, вы возможно не знали, но из них можно добывать удивительного аромата масло. Оно очень хорошо помогает от головной боли. — Правда? — Да, я правда все никак не могла вырастить их у себя. Они и неприхотливы, но вот у меня все никак расти не желают, а здесь, без какого-то ухода растут, и такие пышные… Снейп с облегчением выдохнул. Разговор ушел куда-то далеко, Гермиона заметно расслабилась, да и он сам почти пропустил тот момент, когда перестал воспринимать окружающих его людей как тупоголовых идиотов. К концу ужина (к которому, к слову, у мужчины прибавилось настроения из-за уже расходящихся гостей) он даже готов был признаться, что мгновениями «семейная жизнь» оказалась не такой уж и ужасной, но все испортил явно перебравший слегка новый сосед, видимо на прощанье поднявший стакан и с взглядом, полным заговорческого блеска начал стучать по нему вилкой. Оставшиеся тут же поддержали его, с энтузиазмом выкрикивая злополучное «Дзынь-дзынь». С Гермионы сошло семь потов, прежде чем она смогла выдавить из себя слабый протест: — Что вы, это вовсе ни к чему… — Ну же, тут некого стесняться, все мы уже давно не подростки. Снейп, пронзив Грейнджер яростным взглядом (видит Бог, в нем она более чем отчетливо прочла желание убить всех здесь находящихся), уже куда более решительно возразил: — Нет, нет, нет, я не думаю, что это хорошая идея… — Это ведь ваш день, — Гермиона не верила, что это её отец, абсолютно, — он должен быть особенным. В его голосе не было ни насмешки, ни издевательства, он действительно верил, что перед ним счастливые супруги, просто смутившиеся новых людей. Это было… Волшебно в своем роде… Но все испортила женщина, елейным голосом заявившая: — Мы не уйдем. Они оба давно не дети. Гермиона Грейнджер давно не его студентка, а он уже давно не её профессор. Что такого, если он её поцелует? Они слишком далеко от тех, кто счел бы это чем-то ужасным. Так легче убеждать себя. Она хочет этого. Признаться себе, несмотря на извечные утверждения философов, так легко, как сделать новый вдох. Она определенно хочет поцеловать Северуса Снейпа. И мечтает лишь о том, чтобы он никогда об этом не узнал. Но сделать первый шаг слишком трудно, гораздо сложнее чем ограбить чертов Гринготтс. От того в стократ сложнее поверить в тихое: — Прости, — раздавшееся у самых губ. За эти два ужасных года, Гермиона не раз целовала мужчину. Она хотела одного — забыться и забыть. Но каждый раз, просыпаясь утром рядом с совершенно чужим человеком, она всего лишь тихо собирала вещи и убегала. Ведь совершенно ничего не чувствовала. Теперь же она чувствовала что-то большее… Большее, чем просто губы, запах… В каждом его касании было что-то особенное, что-то, что она будет вспоминать всю жизнь, что-то что дарит ощущение защищенности, которого так не хватает. Грейнджер уже не помнит о гостях, к слову оставивших их, о родителях и о всех проблемах, свалившихся в последнее время. А Северус совершенно не представляет, что творит. Ведь это совершенно неправильно, иррационально, глупо… Он не должен! Не должен целовать Грейнджер, прижимать к себе, зарываясь пальцами в её вечно непослушные волосы! Он не должен… Хотеть её?.. Словно громом пораженный, он отстраняется, стоит только мысли зародиться на окраине сознания. И с удивлением обнаруживает, что они стоят, а абсолютном одиночестве на все том же заднем дворе дома. Еще с мгновение, а может и меньше они смотрят друг на друга в поиске ответов. Но тщетно. Их нет. Да и откуда им взяться? Северус резко, слишком резко, разворачивается, уходя в дом. Хлопает дверью, взлетает по лестнице наверх, в свою комнату и… Замирает. Он совершенно не хочет в ярости крушить все вокруг, не хочет кого-то убить и даже не чувствует желания отомстить новоиспеченным соседям за тупую шутку. Буря, вызванная совершенно непозволительными для него мыслями проходит и Снейп чувствует… Покой. Пропадает дрожь в руках, преследующая в минуты волнения. Чувство вечного преследования, чертова паранойя, становится совсем слабой, оставаясь лишь на уровне инстинкта. Остается лишь вездесущее чувство вины, за многие годы ставшее его неотъемлемой частью. Северус смотрит в окно, на звезды, постепенно зажигающиеся на потемневшем уже небе и слышит быстрые шаги на лестнице. И слышит как открывается дверь его комнаты. — Простите, прошу вас… Мне стоило отказаться, найти хоть какую-то причину! Прошу, не уезжайте… Я больше никогда… Мне очень стыдно, простите… Грейнджер стоит на пороге, запыхавшаяся, покрасневшая, но вовсе не от бега… — Я не уезжаю. — тихо говорит мужчина, прерывая словесный поток. — И ты не должна извиняться. Во-первых, я поцеловал тебя первый, значит если извиняться, то мне. А во-вторых, было глупо полагать, что все пройдет гладко. — То есть, вы не злитесь? Северус улыбается. Еще совсем девочка… — Гермиона, — по коже пробегают мурашки, когда он называет её по имени. Грейнджер еще не привыкла. — Иди сюда. — она подходит на пару шагов, и Снейп продолжает, все так же тихо, почти шепотом. — Послушай, если уж ты втянула нас во все это, то статус супругов позволяет некую… откровенность. Так вот, ты наверняка знаешь обо мне многое из того, что я бы пожелал оставить в тайне. — Но… — Грэйнджер собирается как-то оправдаться. Вторжение в личную жизнь профессора никогда ей не нравилось и она желала забыть то, что тогда узнала. Но Снейп перебивает. — Гермиона, я очень сложный человек. Я не хочу, чтобы ты думала, будто то, что я делал для Поттера было сделано по доброте душевной. Страшная правда в том, что с самого начала я делал это для себя, чтобы заглушить чувство вины. Я не тот человек, которым меня все считают. Я не святой мученик… — Зачем ты мне это все говоришь? — Гермиона сама не замечает, что переходит на «ты». — Потому что я, как ты могла заметить за многие годы нашего знакомства, готов делать для дела все. И, если нужно будет, я тебя поцелую. Но только если ты мне позволишь. Грейнджер удивленно подымает на бывшего профессора взгляд и как на автомате, прячет, а спину руку со следами от собственных зубов. Он конечно-же давно их заметил, вот только не спрашивал. В отличии от многих, Северус Снейп понимал, что шрамы это не просто рубцы заживших ран. — Когда я стояла позади родителей, вытянув руку с палочкой, я была уверена, что погибну. И так и было бы, если бы не… Как ты сказал? Чувство вины? Поэтому, если ты думаешь, что я испытала отвращение или что-то в этом роде, то это не так. Потому что ты согласился помочь мне не из-за чувства вины и не чтобы сбежать из Англии хоть на время, а потому, что ты хороший человек. Снейп криво улыбается. Как еще реагировать на слова маленькой девочки, которая верит в чудеса? — И даже после всех ужасов войны Гермиона Грейнджер верит в добро. Дамблдор никогда в тебе не ошибался. Грейнджер улыбается в ответ и уходит, на прощанье сказав лишь: — Говори что угодно, только я ведь знаю, что Дамблдор никогда не ошибался и в тебе.