Жемчужина Московии

1630 г. Он тонул — не хватало воздуха. Не было способа сосредоточиться: подступали видения детства, слышался чей-то выкрик, нищенка, тоща, мала ростом. Ее с ног повалили и жестоко били, ломая под вой дикий. Плескалась холодная вода снов… всплывали тени прежде бывших надежд — мгновение-другое казалось важным припомнить, что ж это была за надежда, откуда? зачем? Но нет, только тень. И вот уже она искажалась, свиваясь в нечто иное, недоступное. Видел, слышал…осязал, чувствовал на губах. Всё то, что не имело исхода. О чем знал, глубоко-глубоко, только он сам. Ободранные лютым морозом щеки горели, члены твердели. Дернулся в петле, ощущая мучительно перерезанную шею, в застенке между явью и небылью. О смерти и не думал, ах, что было о ней думать?! Она была уже здесь. Прежде, чем он успевал собраться с мыслями, прежде всякого его усилия. Смерть не играла с ним в прятки, сняла маску. Раздавленный какой-то животной немощью и вознесенный — оглушающим последним стуком сердца, этой казнью вознесенный. Жеан Огюст, седьмой Д’Айе, окончательно пробудился. Его уста разомкнулись, закашлял, в приступе, выплевывая из грудины, — так… дышать… О, Спаситель! Это был удиительный молодой человек, достойный интереса к своей персоне. Худой фигурой, изящный, как того требовали нравы эпохи, благовоспитанный кавалер, плечи имели силу, а жилистые руки — успехи многих тренировок. Людям нравилось его общество, и, сами не всегда понимая, открывали свои души. Какое же описание может дать понятие о его прелести, равно возбуждавшей восторг и в мужчинах и в женщинах, и даже в детях? Лицо, хоть никогда и не было таковым — длинный, грубый нос, четкие скулы — виделось, пожалуй, красивым. Ямочки у щек выдавали не совсем европейское происхождение. Властный, гордый взгляд, смелая дуга слегка бровей и высокий лоб с едва заметной поперечной морщинкой говорили о том, что этот юноша много думал и рано созрел. Очи, синие, хранители жара внутренних страстей, буквально травили несчастного собеседника. Характером ужасен: то страдал загадочной печалью, то деятельный непоседа, затейник, выдумщик, неутомимый экспериментатор, от которого нужно подальше прятать кремень и огниво, великий мастер получать желаемое. По какой-то неведомой причине, не говорил, а шипел. Из-за давней хвори, объясняли, голос к нему не вернулся в полной своей яркости. В целом, провел счастливую юность, когда все представляется таким ясным, доступным, простым, широко распахивающим окно в жизнь… А там, за этим окном, озаряло ярким, горячим солнцем Франции. В его теплых душистых лучах купались и нищие, и торговцы, оно светило как на принцев, шествующих с пажами, чтобы те несли за ними их роскошные бархатные шлейфы, так и на попрошаек, игравших за мелочь. Когда брали в Лувр, присмотрел для себя пару-тройку породистых королевских скакунов, со всеми перезнакомился и подружился. — У вас чудесный бесенок с ликом ангела… — смеялся кардинал. Отменно учили, уже тогда подавал задатки великолепного фехтовальщика. Луи нравилось мериться с крохой силой и отвагой, в шутку бороться с ним, стрелять Жеан с восторгом подхватывал все его затеи и боролся всерьёз, обнаруживая необычайную для его возраста смелость, стойкость, силу духа и волю к победе. — Добивайся цели всегда! Блестящие грозди винограда, восхитительный хлеб мелкого помола, черные оливки, куски бледного мягкого сыра и свежий лук-порей из садика на крыше. Молоко, которое очень любил, поступало холодным, в серебряных кувшинах. Перечитал всё лучшее, что нашлось в домашней библиотеке по римскому праву, по истории, по искусству ведения войны и управления государством. Тут же мысленно поправлял почтенных авторов, ибо скромности не ведал. От графа, знаменитого путешественника, итригана, получил сведения о силе и слабости их королевства. Лет с четырнадцати охватило новое пламя, вызывал на дуэль всех и каждого. Его дипломатическую карьеру решила пуля в ноге. Привычка к убийству, мало чем отличная как будто от душевной твердости, необходимость подчиняться, узаконенная обычаями войны разнузданность захватчика, живущее в тебе ночным кошмаром озверение рукопашной — вот что такое солдат, дитя фортуны. Они, без различия, должны были очерстветь, чтобы выжить. И некоторые выжили. Гугеноты, дьявол их забери! Порой Жеана мучали видения: золотые купола, помещения из чистого дерева, сказочно яркая обстановка, суровые бородачи в широких одеяниях, храбрый рыцарь, исполин, твердыня, чей-то алый сапог — то послание из другого мира, слишком поспешно и опасно забытого. Костяшки перстов блестели, как будто с них уже сорвали плоть, но это было не так. Он различал некоторые слова. Падали, то тихие, неясные, то громкие, яркие, оглушающие, толпились одновременно, неприятно смешиваясь в непонятную дисгармонию. Черные ласковые волны неслись, и ему казалось, что они проникают внутрь тела, так как удары его всколыхавшейся крови подымались и опускались вместе с ударами этих волн. И не мог выразить ни по-французски, ни на латыни любом другом языке, ни даже в своем бреде. За все эти годы приходил лишь один сон — его бедные легкие натужено хрипели, ища воздух, горло деформировалось. С каждой секундой становилось все холоднее, кто-то медленно укутывал чуть невесомым снежным одеялом. Боли почти и не было, чувствовал лишь странно приятную слабость, струившуюся по жилам, ядовитый нектар. Ненавидел белый, цвет кристальной чистоты. Белый, возвышенная пустыня, состояние покоя. Уходя из этого мира, нежная Габриэль, бывшая замечательной родительницей, открылась в тайне: — Мы взяли тебя у погибающей матери. Она — славянка… Как ни ошеломило Жеана ее первое признание, второе поразило его даже еще больше. Потрясенный, смущенный, растерянный, он не мог выговорить ни слова и стоял, молча глядя. Она воспользовалась этим, чтобы продолжить свои объяснения. — Но другой я не помню, — шептал отчанно. — Никогда во всём мире не будет для меня человека, священного больше, чем вы с отцом. Лежал распростертый на земле, точно ожидая в молчании приговора судьи. Изумление одного, страх другой на несколько минут заставили их окаменеть, точно к ним прикоснулся жезл волшебника. Наконец, оправившись от замешательства, упал на колени, целуя руку. — Ты много не знаешь… — она разжимает крест греческого исповедания. Смотрит вокруг себя и убеждается, что остался совсем один во Вселенной. Характер, выражение себя, трепещут в желании правды. Опустившись на обломок скалы, созерцает водопад рассеянным взором. С каким ужасом поданные Его Величества Людовика приняли печальное ивестие — кому-то придется ехать в Московию. Эти азиаты рубят, сажают на кол, а иных бросают под лед. «Страшные, жестокие, варварские нравы!» — падали в обморок Анна Австрийская и ее фрейлины. А государь шумно сморкался и презрительно восклицал: «Дикая страна!». Король русов Basmanov выставил счет за двадцать лет. Он, видите ли, наследник принцессы Маргариты, члена королевского рода. В ответ ему написали, что хозяином долга был покойный Demetri, луковый и грозный византиец. Но конфликт сам собой не решится, придется жертвовать. Историями о несчастных мучениках, которых, по законам за истинные и ложные преступления закапывали по голову в землю, страшили пажей. В общественном сознании ехать туда — что в гроб лечь. Наконец, вопрос был решен, и Двор ахнул, послом избран Жеан Д’Айе. Ему хватило недели заговорить на польском, русский будет чуть сложнее. Необъятная тьма, которая необычно волновалась вокруг, шевелилась, рокотала и звенела, протягиваясь к нему, прикасаясь со всех сторон неизведанными еще, необычными впечатлениями. Сознание начинало изнемогать: оно еще боролось со звуками, новой речью, и, стремясь устоять среди них, слить их в одно целое и таким образом овладеть ими, победить их. Читал, у русов долгое время шла усобица, и на исходе к трону явилась новая династия. Политика — вещь неблагородная. До того, как что-либо предпринять, надо внимательно изучить своих политических противников. Быть в курсе их дел, новостей, отношений, политических взглядов, личных предпочтений, привычек, навыков, вкусов, слабостей, наследственных болезней, тайных пристрастий, интриг и обид. Чем они дышат, о чём думают в тот или иной момент, что говорят, какие интриги плетутся вокруг них, какие сплетни о них распускают и насколько эти слухи соответствуют действительности. Элегантный костюм был данью, зеркалом моды. Когда он вечером, в мягком фиолетовом полумраке пересекал улицу, все на него оборачивались. Развевающийся плащ, великолепный расшитый камзол, парчовая лента — перевязь, богато украшенная, на ней почти вертикально к полу висела шпага. Очень популярный в то время наряд! Фетровой шляпой с перьями коварно играл, зависело от того, хотел ли придать своей внешности выражение гнева, добродушия или удали. Щелкнув каблуками, Жеан двинулся навстречу судьбе.