Жемчужина Московии

Над окрестностями города парила дымка. Солнце окрашивало её сусальной позолотой, пронзало тысячью незримых копий, и свет переливался, звенел, свет пел над зеленеющей долиной, над полями, дорогами, над небом, распахнутым настежь, словно сама эта земля гостеприимно раскрывала объятия перед теми, кто шёл по ней с песней и открытой душою — шёл к своему государю. Она как раз закончила туалет, когда доложили, что царь здесь и желает видеть её. Француженка слегка улыбнулась — Даня тяжело усваивал принятые правила этикета, но она не сдавалась, и понемногу её мальчик научился повелевать. Есть Он и холопы. С самого рождения человек подчиняется только одному сдерживающему началу — страху. Не зря же святые отцы то и дело говорят о страхе Божием, но его Суд когдаа еще грянет. А цезарь у русских — вот он, тут, вместо отца народу своему и вместо Бога, ибо волен стращать, карать и миловать, подобно Всевышнему. Она попросила передать, что тот же час явится на его зов, и потратила ещё одну минуту, чтобы оглядеть себя в до блеска начищенном зеркале. Отражение, впрочем, польстило ей, показав худую в серьезных женщину с кариями очами, ярко горящими на открытом лице. «Такова Маргарита, та, что побеждает», — твердила и, улыбнувшись снова, вышла в приёмные покои к своему внуку. — Доброе утро, сокол мой, — начала она, протягивая ему руку и одновременно склоняясь в приветственном поклоне. Когда вошла в горницу, стоял у печи и глядел на огонь, всматриваясь в него с почти что болезненным, зримым напряжением, так, будто отчаянно пытался увидеть что-то вполне вещественное. Да, это — евангельское чудо, но после того злополучного, страшного удара Басманов… исцелился. Ах, какое счастье было видеть целым, смотреть, как щурится впервые в жизни! Обняла тогда крепко-крепко, целовала, а он пылал каким-то ранее неведомым восторгом. Будто сидел до этого в душной комнате, окруженный иконами и лампадами, и вдруг распахнулось окно, в которое ворвалось Солнце и свежий, оживляющий воздух, напомнив о бесконечном величии мироздания… «Царь» — это слово постепенно приобретало для него особое очарование, и уже первая встреча с униженно лежавшей у его ног толпой бояр оставила в душе его что-то новое, оживившее его самолюбие. Он проникся каким-то особым преклонением перед саном, втайне трепеща при мысли о диком величии власти на русской земле. Не ведала, как относиться к тому, что подобная привычка явилась будто бы сама собой, одновременно с тем, как он вступил в свой законный титул. Впрочем, отдаленно и в нём текла кровь Рюрика — а это уже само по себе немало. Данила принял кивок, после чего приложил запястье к своим губам. Валуа смотрела на его чернявую голову, склонившуюся над её рукой, и думала о том, как он вытянулся за эти полгода, скоро станет очень красивым мужчиной. — Je t'ai appris tout…— тихо шептала. Последнее прозвучало мягко и беспощадно, как нечто предопределённое, не оставляющее выбора. Его ладонь дрогнула, но не сдвинулась, напротив, вжалась крепче. — Я буду стараться. Я… обещаю. Что-то случилось с ней, блестящей и великолепной, что-то мучает ее — нечто, чего юноша не мог понять. А округа малодушно посвятила себя мирским делам, земным заботам, решив, что причина уныния — всего лишь скука и нехватка свежего воздуха. Черные мысли в последние дни одолели Маргариту. Часто запиралася у себя, одиноко тоскуя. Слишком рано покинул ее Иван Иванович, отцвела Элен, угасло пламя Дмитрия. Она извергалась рыданиями. Пока были живы её супруг и тесть она была хорошей невесткою и женой, далее — могущественной правительницей. Но уже нет никого, кто бы знал обаяние творения природы, начиная с глаз, порой томных, порой чувственных, до кончика ее игривых точеных ножек, обутых в бархатные туфельки, темные волосы, очерченный алый рот, стройную шейку. Но, вспоминая о жестоких рсправах, коих участница, вдруг приходила в крайнее смущение. Упрямо врезалось: как же могла иначе поступить?! Невольно задавала себе вопрос: велик ли грех человека, который губит других за власть?! И снова, как бы оправдываясь, она вспоминает королей: Луи XI, Генриха VIII, Эрика XIV, Марию Английскую, папу Григория XIII, Катерину Медичи, также не щадивших своих врагов. Старается доказать, что не столь жестока, как они. Она словно бы стояла пред людьми полураздетой, ощущая себя при том так, как, должно быть, ощущала Ева в Эдемском саду в те золотые дни, когда не вкусила ещё плод запретного познания. Марго отличалась от неё, ибо знала теперь уже слишком много, но так же, как первая сотворённая Богом женщина, не чувствовала стыда — ни пред Богом, ни пред мужами. С годами сильнее терзалась в разлуке по своей молодости, все преступления забылись, Франция теперь виделась раем, гда лето и всегда тепло, и плещутся волны глубокого чистого моря… И ослабла, хуже того: чувствует, как угасает потребность любви, не испытывает желания радостных утех. Ее тело немощно, а по ночам мучает тупая, нудная бессонница. Тайным ходом через латинян вручили грамоту от старого друга, месье посла. В ту же минуту фрейлина, не терявшая из виду королеву русов, заметила, как тень тревоги, омрачившая ее лицо, исчезла, а на щеках вспыхнул яркий румянец. О, детский рисунок, на котором еще не оформившейся рукой выцарапано Jehan, пленит закостенелое сердце! — Что с тобой, государыня? Она вздохнула, тихо и скорбно, с достоинством принимая свою ношу, хотя и не радуясь ей. Характер нерушимой стеной оборонял Жемчужину, и даже в этот тяжёлый миг не дрогнет и не поддастся. — От моей хвори нет лекарства… Но таков долг монарха. Яркие цвета, мягкий отблеск шелка и тяжелые складки бархата одежды как нельзя лучше гармонировали с блеском самоцветных камней, матовой белизной шитья. Темные меха бобра и соболя, окаймлявшие ворот и рукава, делали фигуру важной, величественной. И этот изумление, и это благоговение народа были совершенно понятны. Марго Федоровна была необыкновенная, чарующая прелестница. Такой идеал родится веками, приобретает себе славу, подобно гению, и память о ней сохраняется в потомстве.