Слова, которые я (не)сказал

— Красиво. Никто не слышит — не слушает его — но Силу все равно. Смертные не поймут, а все прочие достаточно далеко. Будь они рядом, согласились бы… или не испытывали бы каких-либо эмоций. Сота Сил смотрит на горящий, рассыпающийся Нирн, на сияние агонизирующих Башен, на старый мир, остающийся позади… Но видит куда больше — и куда глубже. Матемагические формулы лихорадочно горят цианом и серебром — значения пересчитываются так быстро, что даже его глаза не могут их уловить. Земля и небо меняются местами. Свитки просчитывают вероятности. Это не смена кальпы — но смерть-и-рождение новой эры. Немертвое Сердце заливает Нирн кровью, и кровь эта — лед и лава, Река Снов, забывшая про существование берега. Сил слышит крики тысячей тысяч обреченных на смерть, видит бессчетное множество душ, возвращающихся в Течение. Ему нравится то, как это выглядит. Ему нравится земля, не отличимая от кровавого неба. Капля становится ручьем, ручей становится рекой, река становится морем, море становится океаном — так было раньше и так есть сейчас. Хортатор вернулся, чтобы провести свой народ по хребту умерших звезд. Хортатор вернулся, чтобы привести велоти домой. Что станет со всеми прочими, хортатора не беспокоит — по крайней мере, не должно. Сил Сота чувствует губами, зубами и языком, которые могут, но не желают врать, как разрушается старый серединный мир. Ему нравится этот вкус — как может нравиться только тем, кто помнит собственное не-возрождение. Интересно, самые старые из Принцев чувствовали то же самое, когда агонизировал Лит? Он смотрит на все это через твердое, толстое стекло — это очень удобно, хотя не будь иллюминаторов, Сил смог бы наблюдать через стены. За твердым стеклом голодная пасть черной бездны, окровавленные мечи, что на деле лишь зубы мира. За твердым стеклом звездная пыль, мечущиеся души — умершие и нерожденные. За твердым стеклом Обливион. Сил чувствует ликование — дикое, злое, падомаическое, — и лишь немногие на мегалокорабле разделяют его чувства. Большая часть тех, кого Псевдо-Шестой Дом смог спасти — тех, кого они вообще спасали — данмеры, помнящие собственную кровь и услышавшие зов хортатора. Сил знает — там, на других кораблях есть и другие народы, но большая часть смертных остались на Нирне. Большая часть смертных обречена на смерть — и слова Векх-и-Векха не станут им утешением, потому что все книги старого Храма были сожжены и развеяны по ветру тысячи лет назад. Силу не жаль. Ему было бы все равно, если бы тысячи тысяч разом умерших душ не сливались в настолько красивый поток — и не подпитывали мегалокорабли энергией. Поэтому, он не равнодушен, а наслаждается зрелищем. Такое нельзя пропустить — не в каждой кальпе случается Землепад. Нирн умирает, чтобы родиться заново. Но Сил знает (они все знают): между смертью и рождением всегда есть мгновение — или вечность. Нирн раскалывается, распадается-и-нет, почти так же, как ломалась-и-нет Красная Башня. Если приглядеться, под огнем и камнем можно разглядеть скелет: Кости Земли, из которых выточены шестерни, колеса и иные детали. Сил не вглядывается — матемагические формулы еще не пришли к стабильному значению между здесь и не-здесь, и пусть лишнее внимание не нарушит процесс, оно не будет иметь какого-либо смысла. Сил закрывает глаза — и не-глаза — и вслушивается в истеричный скрип шестерней, в агонию миллионов душ, в грохот вечно-падающих Башен. Ему почти интересно — эту ли песнь так желали услышать Неревар с Ворин-Уром тысячи лет назад… Он слышит и рыдания — далеко внизу и здесь, на борту. Это искажение, помехи, но они не раздражают. Они не вызывают ни сострадания, ни иных чувств. На погребении часто плачут. Это погребение отличается лишь размахом. Подобные мелочи волнуют Сила не больше, чем умершие подопытные или грядущая работа. Постройка нового (старого в сути своей) порядка, потребует много сил, но это всего лишь рутина. Такое уже было раньше. Когда земля и небо перестанут падать друг в друга, придется хорошо потрудиться… Но Сил уже знает, как использовать новые возможности с выгодой для Псевдо-Шестого Дома и всех велоти. Придется перезаключать договоры с Принцами, договариваться, составлять единую легенду… Хорошо, что Лунное Правительство давно уничтожено, а отколовшаяся во времена Велота ветвь кимеров давно вернулась в круговорот душ. Не придется воевать за территории хотя бы с ними — хотя кто знает, осталось ли что-то от старых колоний Секунды, или все давно погребено под космической пылью. Велоти хватит сил и жажды жизни, чтобы выбить, выцарапать, выгрызть себе место в Обливионе. Иначе они бы не стоили спасения. Впрочем, едва ли кто обманывается и ждет от спящих обучаемости на ошибках. Сон консервативен и не терпит изменчивости. Сил чувствует злобное предвкушение Лекси, наконец вернувшейся к самой себе. Чувствует Векха — обновленного, но не изменившегося — и его жажду складывать в музыку звон натянутых жил и стук кровавых капель. Он чувствует, как Аландро точно так же вслушивается в треск срединного мира, и этот звук для него так же сладок, как музыка и хруст костей на зубах, как крик страсти и крик агонии — и пусть тот сейчас успокаивающе обнимает свою смертную женщину, это обманет лишь жаждущих обмануться. Он чувствует не нереварина, но хортатора, который наконец стал целым — и Ур Дагота, который все еще ищет ту свою личность, что тысячи лет назад была Консулом Ворином. Он чувствует ликование Молаг Бала — единственного из Принцев, позволившего им покинуть Нирн. Сил связан со всем Псевдо-Шестым Домом, и корни этой связи тянутся через прошлые эры к прошлой кальпе… У них всех одно единственное желание: испытать этот мир на прочность — и найти путь дальше. Путь, которым однажды прошли магне-ге и, возможно, двемеры, — должен существовать до сих пор. Если он больше не существует, значит однажды будет найден новый. АРЕНА, умирающая и восстающая из собственного праха, всего лишь меняется под новый порядок. Это естественный ход вещей: кальпа сменяет кальпу, эра сменяет эру, спица в Колесе заменяет спицу — если найдется тот, кому не все равно, как и куда Колесо катится. Силу немного жаль покидать Нирн: пусть велоти лишь возвращаются туда, откуда пришли их предки, покидать место, бывшее домом тысячи лет, никогда не просто. И не важно, как именно он зовется — Велотиид ли, Ресдайн ли, или же Морровинд 01... Впрочем, возможно это лишь щедро разлитая по мыслесвязи скорбь возрожденного Неревара. Он всегда — во всех жизнях — был слишком сентиментальным. Каждый в Псевдо-Шестом Доме однажды умер — или не рождался вовсе — и потому больше не способен на смерть. Но память — и Память — завершившийся цикл жизни-смерти не тронул, и потому все они знают: АРЕНА не перестанет испытывать смертных. Колесо будет катиться дальше даже с переломанными спицами. Пустоты поддержат Башни, выточенные из Костей Земли, даже если Кости эти давно раздроблены в пыль. Нирн горит, рассыпается, истекает лавой и обнажает кости-механизмы и жилы матемагических уравнений. Река Снов, с эры Мерет истончавшаяся год за годом, впервые за тысячи лет выглядит так, как должно. Так, как было в начале кальпы. Ни лава, ни лед не уничтожат Свитки — они не исчезнут, даже если от АРЕНЫ не останется и руин. Матемагические значения в последний раз мигают серебром и цианом — и растворяются в коде мира, так глубоко, куда даже Силу опасно смотреть. Свитки просчитали все вероятности. Башни пали-и-нет, Нирн замер в вечном переживании апокалипсиса. Земля упала в небо — и небо упало в землю. Что-то умирает — и рождается заново. Это естественный ход вещей, то, что должно было случиться уже давно. Сил сказал бы это, закричал бы во весь голос, если бы в этом был смысл. Смертные не поймут, а не-смертные знают сами. Во всем мире — срединном и нет — не осталось тех умирающих, которым Сил Сота, Отец Таинств, СИ из АЛЬМСИВИ, хотел бы сказать слова утешения. Все они уже мертвы — или никогда не рождались. Все они рядом с ним — и все они идут по следам нового (старого) хортатора. Сил мог бы сказать многое — мог бы зажечь сердца смертных и обреченных на смерть, мог бы направить души, вернувшиеся в Поток… Но он не скажет. “Это не конец.” “Это лишь начало.” “Это то, что делает кимера великим.” Это слова, которые он не сказал.