1913 год
Мэттью Кроули любил своё время — конечно, не так, как кузину Мэри, но всё же любил. Ему нравился шум вокруг выступлений эмансипаток (хотя он, конечно, не признался бы в этом при разговоре с Робертом Кроули); нравилась новая мода на более свободный покрой платьев и женских жакетов (он присматривался к ним давно); нравились ещё не холодные, как для осени, дни; нравились выглаженные газеты и простые запонки, нравились машины, количество которых росло в Рипоне по всем правилам геометрической прогрессии, — ведь это был самый безопасный транспорт в Англии. И дом Кроули ему тоже непозволительно нравился, хотя Мэттью понял это не сразу. Ему нравились Кора и Роберт, хранители этого очага, и — тоже непозволительно — их дочери. Особенно Сибил, младшая, семнадцати лет, с выразительно-нежными синими глазами, но волевым подбородком, красиво очерченым ртом и умным взглядом. Особые чувства он питал и к Эдит — бедняжке с бледным лицом, римским носом и длинными глазами, тусклыми, как будни в Лондоне. Мэттью не раз приходилось прятать улыбку за газетой, когда он вспоминал их прогулку по храмам в Рипоне — крах личной жизни Эдит. И, наконец, леди Мэри, просто Мэри, старшая, упрямая, невыносимая, самая яркая, не его Мэри. Та, которая заполняла всё его существо, которую он желал настолько остро, насколько ненавидел. Та, с которой следовало бы начать, потому что вся его жизнь, кажется, начиналась с неё. Мэттью часто спрашивал себя, считает ли она его в самом деле морским чудовищем из греческого мифа, о котором они однажды поспорили. Но знал одно: Мэри была намного прекраснее Андромеды и он сделал бы всё, лишь бы не подпустить к ней ни одного персея вроде Ивлина Напье. Сделал бы — если бы имел на свою кузину чуть больше прав. Мэттью за всю свою жизнь ни разу основательно не соврал, но то, что вырвалось у него о дочерях Кроули в день приезда, было чудовищной ложью. Теперь, точно расплачиваясь за тогдашнюю уверенность, он не мог приказать сердцу биться ровнее, когда Мэри попадала в поле зрения, не мог приказать глазам блестеть менее лихорадочно при виде этого нового тёмно-красного платья с завышенной талией. Она была избалована вниманием мужского пола и слишком горда, чтобы «выйти замуж по указке». Мэттью знал это так же хорошо, как свод законов, — и ни на что не надеялся с первого дня. На протяжении долгих недель он раздражал своё воображение, тайно мечтая о ней ночами, а днём отбиваясь колкими фразочками и коронным: «Ни одна из дочерей лорда Грэнтэма меня не интересует.»***
Мэри Кроули была единственной женщиной в доме, у которой при имени Мэттью сладко замирало сердце. Однажды, изменив отвращению к старомодной романтике, Мэри мысленно сравнила свои чувства с первым прыжком через высокий барьер. Впрочем, и это было не то. Чтобы понять себя, надо было сначала понять его, — и наоборот. Она немало согрешила за двадцать один год жизни, но едва ли заслужила именно такое наказание. Мэттью мешал Мэри, как мешает соринка в глазу. Она злилась на всё: на их разницу в положении и во взглядах; на надежды, возлагавшиеся на их брак; на то, что он никогда не ревновал её, смело парировал ей и никогда не добивался её, как обычные мужчины. Мэри обзывала его про себя деревенским адвокатишком, гадким протеже отца, выскочкой, занудой и недотрогой, но едва ли это меняло положение дел. Она ненавидела его больше, чем воскресные богослужения и чтение «Джейн Эйр», она ненавидела его и боялась в глубине души куда сильнее, чем он её. Дикое желание сплеталось в её душе с интересом и вступало в борьбу с принципами и пока непонятными страхами. Мэри флиртовала со Стрэлоном и облокачивалась на рояль, подсовывая собеседнику какую-то скучную книгу с истрёпанными страницами. Но она уже знала, что через минуту в дверях гостиной возникнет фигура Карсона, и дворецкий произнесёт: — Мистер и миссис Кроули. И Мэттью войдёт со своей матерью, сразу пойдёт к Коре, которая подаст ему руку и улыбнётся. Он сделает комплимент Эдит, и та просияет. Он не будет пить чай. Он будет употреблять слово «выходные» и «контора», которые шокируют бабушку. Он с порога найдёт её взглядом и до конца вечера больше не посмотрит на неё, что возмутит эгоистичную натуру, как в первый раз. Он будет всё тем же Мэттью, каким был вчера, каким был тогда, когда её мир перестал быть прежним.