everything about you and me

I am a mess, I'm in love with you I can't say I know that I'm even here Or is this some eternal test

      В этот день Йохану не придётся быть одному. Хорошо это или плохо — чёрт знает, но молчать ему попросту не позволят. Звонками и сообщениями его найдут где угодно, запутают в бесконечной череде разговоров и поздравлений так основательно, что атмосфера товарищеской доброжелательности осядет на груди удушливым теплом. В какой-то момент отчаянно сильно захочется это навязанное тепло сбросить, как пуховое одеяло, и совсем по-детски ускользнуть с собственного же праздника. Яркий свет останется позади, хлопнет закрытая нетвёрдой рукой дверь, щёлкнет кое-как найденная в кармане джинсов зажигалка, и в темноте задрожит крошечный огонёк. Ночной холод обнимет за плечи и заберётся под кожу. Всё — как в прошлом году. Всё — как в тот первый день рождения без Амера.       Йохан курит вторую сигарету подряд, и в сочетании с выпитым за вечер алкоголем это здорово бьёт в голову. Тошнота накатывает резко и так же резко отпускает. Огни города, лежащего будто бы у самых ног, расплываются тусклыми пятнами и сливаются в затянутую маревом полосу горизонта. Сандстейн хочет, чтобы Амер был здесь. Чтобы развеял это смутное, дымчатое наваждение. Чтобы вытянул одним поцелуем душу. Чтобы, как раньше, увёл его, беспокойного, в постель, и говорил, говорил, говорил своим тихим, изломанным хрипотцой голосом те вещи, о которых никто другой не знает. О, это могло бы продолжаться вечно.       Но вместо Амера — лишь внутренняя дрожь, которой беспомощно тянет обменяться хоть с кем-нибудь, и тихое, практически неощутимое присутствие Джесси.       Джесси тоже потерял кого-то. Он предпочёл сохранить это в секрете, но его глаза всё рассказали. И, может быть, именно поэтому сейчас он так нелепо разрывает визуальный контакт — боится нечаянно выдать часть своей истории и, что гораздо страшнее, захватить часть чужой, протащить её, словно через колючую проволоку, в свою жизнь.       Йохан усмехается. Ему откровенно безразлично. Он сдался так безнадёжно и так давно, что теперь и возвращаться не к чему. Он хранит в памяти-шкатулке лишь отдельные моменты, каждый из которых со временем теряет своё первоначальное значение. К счастью, это правило справедливо и для хороших, и для плохих вещей. К счастью, самого последнего дня с Амером Йохан не помнит.       Он помнит, как кричал, но не помнит — что именно. Он помнит, как лавиной на него обрушились чувства, но не помнит — какие именно.       Всё равно что забыть родной язык и, вернувшись спустя десятилетия путешествий домой, обнаружить, что никто тебя не понимает. В таком случае лучше не возвращаться. Лучше остаться в месте, которого боишься больше всего, и сделать его своим новым домом.       — Уходи, если любишь кого-то. Потому что я могу сделать что-нибудь безумное, — бросает Йохан. — Например, решить, что мы можем быть вместе.       — А я могу сделать ещё более идиотскую вещь, — небрежно парирует Джесси. — Например, поверить тебе.       — И правда — идиотскую. Тут ты выиграл. Я и сам себе не верю.       У Джесси холодные руки. Йохан знает это только потому, что, передавая зажигалку, случайно касается чужих пальцев. А ещё он знает, что не захочет никого больше, и Джесси с его по-кошачьи ленивым прищуром глаз и таким же разбитым сердцем не станет заменой тому, чью руку Йохан держал в своей руке в тёмно-синие предрассветные часы. Впору пожалеть об этом. Они были бы отличной парой. Но Йохан с собой предельно честен — Баркави ему в прошлом не оставить.       — Честно, не верю, что он даже не поздравил меня с днём рождения. Но ещё больше не верю в то, что до сих пор об этом беспокоюсь.