Сообразим на троих

Я проснулся в тепле, со спокойствием в животе и в голове. Правда, то, что меня кто-то обнимал, было проблемой, потому что меня мог обнимать только кое-кто гадкий. — Какого хуя? — хрипло спросонок поинтересовался я, отталкивая Никиту. — М? — лениво приоткрыв один глаз, он чуть передвинул руку на моей талии. — Ты сам ночью пришел, сказал, что замерз. Не помню такого, хм... Но мы лежим на диване в гостиной, так что вполне вероятно, я теперь гораздо быстрее начал замерзать. Наверное, пока ночью бродил, еще и таблетку выпил, раз живот не болит. Обратив внимание на взгляд оборотня, я поджал губы. Он смотрел на меня, не скрывая своих расширенных зрачков, смотрел открыто и жадно. — Даже не думай! — пригрозил я. — Я тебя не прощу! И вообще, не стоит ничего начинать, я помру скоро! — Знаешь, что? — еле слышно шепнул он. Я приподнял бровь, желая услышать аргумент и тут же его опровергнуть, потому что, между прочим, один из нас предатель. — Мне похуй, что ты обо мне сейчас подумаешь. Я в панике завозился, потому что это моя фраза, я ее сказал перед тем, как первый раз поцеловать его, потому что еще не был уверен, гей ли он, но оборотень придержал меня под затылок, не давая отстраниться и прижимаясь губами к моим. Мягкие, теплые, вечно обветренные губы, которые когда-то я так любил. Упираясь ладонями ему в грудь, я попытался коленом врезать ему по яйцам, потому что это единственный способ отодрать псину от себя, но запутался в одеяле. А вообще... Мне, между прочим, скоро помирать! Запустив пальцы ему в волосы, я подался ближе. Мы торопливо, жадно соприкасались приоткрытыми губами, но никто не углублял поцелуй. Когда-то каждое утро было как первое, после каждой разлуки, даже короткой, казалось, что прошла вечность. А теперь и правда прошла вечность. Все теперь совсем иначе. Я отстранился — он потянулся ко мне. Пришлось выдохнуть: — Больно, — Никита тут же отодвинулся, коротко глянув на мой живот, — не там. Подняв на меня взгляд побитого щенка, он приоткрыл было рот и вдруг крепко меня обнял, вжимаясь лицом в плечо и стискивая до настоящей боли. Но я лишь обнял в ответ, потому что только в этом мое спасение. Я никогда его не прощу. Но как же хочется напоследок тепла, быть с любимым, как эгоистично и глупо хочется быть с ним. — Я так... Так много боли тебе причинил, — его голос неприкрыто дрожал, и от этого стало еще больнее. Виноват не я, виноват, наверное, даже не он. Виноват больше всех тот парень, а расплачиваемся мы, — я не знаю, как мне это... Исправить, как? В изменах всегда участвует двое. Нельзя сказать, что виноват лишь тот, кто соблазнил, потому что второй соблазнился. Но сейчас я целую соблазнившегося, скользя большим пальцем по его подрагивающим влажным ресницам, жадно прикусываю его губу и, наконец, касаюсь кончика горячего языка. — Саша нас убьет, — пробормотал Ник, поглаживая мой затылок. Я тихо засмеялся, чувствуя, что мне легче. Мне больно, потому что я предан, но хорошо, потому что я с этим любимым уебком. Наверное, эта смесь навсегда теперь со мной, до самой смерти. Периодически прерываясь на поцелуи и объятия, мы приготовили завтрак. Ну, как "приготовили"... Погрели два контейнера из двух десятков, оставленных заботливым братцем в холодильнике, даже с маркировкой числа и части дня, когда это надо съесть. Как отпетые преступники, мы съели не сегодняшнюю утреннюю порцию, а завтрашнюю. Ух, несдобровать нам! Сытые и довольные, мы разлеглись на все том же диване смотреть телик. Я чувствовал себя тюленем на лежбище и был несказанно этому рад, но только до тех пор, пока отторгнутая желудком еда не попросилась наружу. После этого лежать стало не так приятно, но есть не захотелось. — А ты чего не на работе, кстати? — сонно пробормотал я, поудобнее пристраивая голову на его бицепсе. — Я взял больничный, — мягко потираясь носом о мой затылок, Ник сделал потише, — если бы был отгул, они бы меня постоянно дергали. — Жаль, мне так нравится твоя форма, — расслабленно хихикнув, я закрыл глаза. — Могу съездить за ней, — ухмыльнулся оборотень, — а, нет, не могу. — М? — приподняв бровь, я глаза все же не открывал. — У тебя будет полостная операция, дорогой мой, а кончаешь ты животом, так что никакой формы, пока не заживет все, — безапелляционно и строго, с истинными прокурорскими нотками. — Ты злой, — зевнул я. Я проснулся только вечером. Никита тут же встал и пошел греть еду, потому что за день проголодался, да и я тоже, учитывая, что завтрак вылетел в трубу. Ну или выплыл, неважно. Расправившись с салатом, отменно пожаренной картошкой и вареной грудкой, я выпил обезболивающее и поплелся греться в душ. Лежать в ванне не хотелось, хотелось просто лечь и опять заснуть. Ничего, после операции, когда более-менее восстановлюсь, сонливость должна пройти. — Тащи свою теплую задницу сюда, — потребовал я, укладываясь в свою любимую кроватку и заматываясь в одеяло. — Ну погоди, хоть подушку возьму, — негромко засмеялся Ник, выключая воду на кухне и оставляя посуду. — Тут есть, иди сюда, — пропыхтел я, переворачиваясь на другой бок. — Ну иду, иду, — выключив по пути свет, он забрался ко мне под одеяло и мягко приобнял, — слушай, ты, наверное, мне втащишь сейчас, но... — кашлянув, он совсем тихо спросил: — ты хочешь жить? За что немедленно получил кулаком в живот, пусть и не слишком сильно. — Конечно, хочу! — возмущенно фыркнув, я треснул его еще раз, просто потому что хотелось. — Я всегда хотел жить, понятно тебе? — Да, я знаю, просто... — прикусив губу, оборотень осторожно коснулся моей щеки. — Ты так легко рассуждаешь о своей смерти, будто хочешь ее. — Я просто знаю, что она придет, — прикрыв глаза, я стиснул зубы, — не хочу, но и не хочу, чтобы меня все подряд жалели. Я не хочу умирать. Не хочу до боли, до истерики не хочу умирать, но знаю, что умру, смирился с этим еще во время первого диагноза. Так хуево умирать молодым, но я лучше проведу это время позитивно и с пользой, чем буду купаться в жалости к себе и ныть, какой я несчастный и убогий. — Прости, — прижав меня к себе, брюнет поерзал, притираясь еще ближе. Итак, у меня есть грусть, ограниченное время жизни и горячий мужик. Неужели нельзя избавиться от грусти? — Так что там насчет формы? — пробормотал я, бедром нажимая ему на пах и забираясь руками под футболку. — Не-а, нельзя, — с явным сожалением шепнул Никита, что не помешало ему скользнуть ладонью по моей пояснице, — не думаю, что медсестра, которая завтра будет делать тебе клизму, не заметит. — Мне надо, — уперто процедил я. — Вот оно что, — стянув футболку, он опрокинул меня на спину и устроился сверху. У меня помутилось в голове, я застонал ему в рот, вцепляясь в напряженные плечи. Послушно обняв ногами его бедра, я приподнялся, вжимаясь в его живот. Горячий оборотень терся о меня всем телом, проезжаясь стояком по промежности, дразнил поцелуями, а жесткий шелк под лопатками заставлял закатывать глаза от удовольствия. — Давай же! — дрожащим голосом приказал я, оставляя на его спине несдержанные полосы. Как между жерновами, как хочется, как... — Ну! — Я так скучал по тебе, — прохрипел Ник, но я с трудом услышал его за звоном в ушах. Его мягкая ладонь огладила спину, приподнялась выше, к лопаткам, и я застонал сквозь сжатые губы, откидывая голову и чувствуя, как его зубы впиваются мне в плечо. Рухнув на бок и утянув меня, запыхавшийся парень уткнулся носом мне в шею, мягко поцеловал куда-то в ключицу. Сразу же стало клонить в сон, я не успел даже выровнять дыхание. Я только лениво поерзал, когда он натянул на нас одеяло. С ним так хорошо, так тепло и уютно, почти как с братом... Несмотря на попытки меня успокоить, утром я был очень нервным и злым. В основном, потому, что мне страшно. Не хочется никому в этом признаваться, с братом я поговорил бодро и весело, но мне страшно. Просыпаться от наркоза наверняка будет больно, потом еще так долго будет больно, ни пожрать, ни походить нормально! Блять, ну почему я? Может, если Никита спросит у своего любимого бога, он ему ответит, за что я так мучаюсь? Но я не верю в это все. Просто, видимо, так сложилось. И пусть только после операции я услышу "слава богу" вместо "слава золотым рукам хирурга", вот правда, въебу. Отослав оборотня подальше от себя, я глубоко вздохнул. Я справлюсь. Это еще не конец, я еще с этим сраным раком повоюю.