Чувственные удовольствия

Итак, Спок готовит. Спок ходит босиком. У него есть плетёные веревочные туфли, в которых не жарко летом, и легкомысленные шлёпки, и тапочки, однако по дому он ходит босиком. У Спока узкие и смуглые ступни с высоким подъемом, и они мягко и уверенно шагают по деревянному полу. Половицы в доме некрашеные, от возраста почти утратившие желтизну натурального свежего дерева, теперь почти совсем серые, но древесная фактура теперь видна даже лучше, изогнутые волокна, кое-где выглаженные остатки сучков, и иной раз начавшие рассыхаться доски скрипят под ногой. Спок ходит босиком, и узкие смуглые стопы беззвучно и твердо, если только не попадается скрипучая половица, опускаются на сероватое дерево, сквозь незакрытую дверь проходит широкий солнечный луч, полный танцующих в нем пылинок, и ноги Спока шагают по солнечному пятну, уже теплому, и солнце выбеливает старое дерево до серебра и золотит - смуглую кожу. Спок ходит по дому в брюках из мягкого льна. Джим раньше и не знал, что Спок, оказывается, любит одежду из натуральных земных материалов… ну как любит, он же вулканец, в конце концов, или как - Спок «предпочитает, когда это возможно». У Спока целый чемодан его вулканских балахонов, то ли роб то ли мантий, от парадных одежд до домашних халатов, Джим в них не разбирается и различать не умеет, каждый раз, когда засовывает нос к Споку в шкаф, непременно хоть что-то да путает и ржет над собой и над Споком, у Спока всего этого дополна, но по дому он ходит в земных мешковатых брюках из светлого льна, совершенно натурального, без капли синтетики, и потому ужасно мнущихся, они всегда точно триббл пожевал, и даже аккуратист Спок, похоже, однажды волевым решением махнул рукою на то, чтобы их вообще гладить, и в серой футболке, которая висит на нем тоже таким же мешком. И Спок готовит. Из земных продуктов, с вулканскими теперь туговато, даже и с реплицированными - за пределами Вулкана, как оказалось, имелось не так уж и много репликаторов с забитыми в них вулканскими кулинарными программами, и спасены оказались не все рецепты. Готовит из земных продуктов, исключительно натуральных, и свежих, за которыми самолично… На черта такая морока, стоит же кухонный синтезатор… непроснувшийся Джим это даже ляпнул по дури - Спок на столь нелогичное заявление не счел нужным даже отвечать вслух. В мыслях у него отчетливо читалось: «Капитан, ваш IQ явно ниже указанного в личном деле». Так что Спок теперь готовит из натуральных продуктов, за которыми самолично ездил в овощную лавку за уйму километров на машине, которую не умеет водить. Так что возил его в такую чертову бешеную рань, разумеется, Джим. Спок в машине педантично пристегнулся, с прямою как палка спиной, стиснув в сжатых руках на крепко сжатых коленях трикодер. «Ты чего - баклажаны собрался обследовать?» «Это не исключено, капитан». Джим над ним ржет, конечно, не вслух, но вслух и не обязательно. Вулканский турист! Как земные туристы не расстаются с фотоаппаратами, так и Спок на Земле гоняется с трикодером за каждой травинкой. В машине Спок сидит чинно; минут эдак семь; максимум семь пятнадцать; в машине Спок крутит головой во все стороны, иной раз даже высовывается, чтобы лучше увидеть, когда с одной стороны, иногда и с другой, в отдалении или вот протяни руку, вырастают вдруг желтоватые валуны, а то и обнажения скальной породы на сделавшемся вдруг крутым, над дорогой, откосе - предвестники настоящих скал, или пронзительно-синие, точно отраженная в зеркале новая форменка, озерца, заросшие по краям камышом и рогозом. Ранним утром еще прохладно, воздух мягкий, солнечные лучи еще только едва-едва обозначены в нем, и трава по обочинам местами еще даже влажная от росы. Дорога пока не пахнет бензином и пылью, как будет днем, когда по ней поползут автомобили и туристические фургоны, и пахнет… иногда, когда навевает ветер, пахнет свежестью. «Спок, чуешь? Пахнет мокрой травой!» «Не чую. Но охотно верю тебе на слово». Неожиданно шоссе, сузившись, свернуло в лес – и вот где уж по-настоящему прохлада и тень, и пихтовый запах, густой, точно сам воздух на нем настоян, так что даже вулканцу не унюхать никак невозможно, и над головой разлапистые плоские ветви почти смыкаются над дорогой, как арка, и солнце пробивается через них и золотит хвою, подальше к стволам она темно-зеленая, а здесь на кончиках веток – совсем золотистая. - Я пела о золотистой вешней листве… - напевает себе под нос Джим, хотя песня и про лиственные, - и леса шелестели листвой… - Я пела о ветре, и ветер звенел в шелковистой траве луговой, - обычным текстом доканчивает Спок. Выныриваешь из леса - а там уже вовсю начало припекать, к полудню воздух начнет дрожать над дорогой; но шоссе пока что пустынно, тут уж не так и много кто ездит, считай только туристы, которым неинтересно телепортироваться прямиком в кемпинг, интереснее своим ходом… да вот прямо как им! Но туристов хватает, не так и много осталось на Земле вот таких уголков, где можно дышать свежим воздухом и смотреть на деревья. Над пустынным шоссе высоко проплывает флаер, смазанно сине-белый на голубом, Джим прищуривает глаза… «Фалькон-470, рейсовый.» «Определил по очертаниям или по звуку?» «Задействуйте логику, капитан. Зрение у вулканцев примерно такое же, как у людей, а слух намного тоньше.» Джим, не успев ответить, резко давит на тормоза, аж обоих кидает вперед: перед ними прямо через дорогу, неторопливо-вальяжно, время от времени покрикивая на свое растянувшееся цепочкой пушистое семейство, вышагивает толстая кряква, в узорчатом светло-коричневом оперении, гордо поблескивая сине-зелеными «зеркальцами» по бокам. Оба переглядываются и, не сговариваясь, согласно кивают: «На этот раз - по обоим признакам!». В овощной лавке (ей-богу, там так и написано прямо на вывеске, «greengrocery», не «shop», и не «store», и не «market») Спок выбирает продукты оперативно и тщательно. Глядя, как длинные смуглые пальцы скользят по темно-розовым округлым плодам, ощупывая, то вдруг замирая на несколько долгих мгновений, то перескакивая дальше, Джим никак не может отделаться от шальной мысли, что Спок сливается разумом с помидоркой. Хозяин лавки, он же единственный сотрудник (еще робот-продавец в виде китайского котика ползает взад-вперед по прилавку, готовый тотчас подставить под выбранный товар лапу-весы), лицо - точно старый шоколад, по подбородку присыпанный ватой, смотрит на понимающего клиента с уважением, хотя, впрочем, недолгим - только пока не замечает, что товар тот не нюхает. А для Джима наоборот, вся лавка - сплошное пиршество запахов! Острая цитрусовая свежесть апельсинов, мягкий, чуть сливочный, запах бананов, из-за них с трудом пробивается, надо принюхаться, но прочуяв - уже не упустишь, так и тянет еще и еще тянуть носом - клубника… горьковатая свежая руккола, дополняющие друг друга, точно два голоса в мелодии, молодой чеснок и листовой сельдерей, а вот и порей, и помело, и слива... дымчато-лиловая слива, которая, если потрёшь, становится блестяще-лиловой, как голубиная шейка. Ну и, конечно, Джимов персональный лоток… Где-то примерно на этом месте Джим осознает, что готов расцеловать Спока прямо здесь - за всё это! За лоток с разноцветными яблоками, за все эти запахи, за поездку ранним утром чёрте куда, за эту утреннюю прохладу и бег машины по вьющейся ленте пустого шоссе, и за пихты, и этих дурацких уток… Спок накладывает овощи в корзину, ровными рядами - Джим готов держать пари, что ровнее, чем на прилавке! Зеленое, бледно-желтое, все оттенки красного и лилового… В свою корзинку Джим напихивает всё подряд - что понравилось глазу и носу. Конечно же яблок, тут есть такие, Джим не пробовал таких с детства, но хорошо помнит этот сорт - разновидность Golden, лимонно-желтые, несколько унылые на вид, но это просто надо знать, какая под привялой кожицей сидит душистая и сладкая, и вполне себе сочная мякоть. Как ни ругай прогресс - а ведь есть такие, что и ругают, и кое с чем в этом Джим, пожалуй, даже готов согласиться - всё-таки здорово, что теперь сельское хозяйство, уже не так, как еще лет сто назад, почти не зависит от календарных сезонов. При мысли о сочном остром вкусе редиски он не удержался и прямо в лавке, открутив из пучка, варварски куроча мясистые, сильно шершавые зеленые хвостики, оторвал одну и, обтерев об рубашку, с хрустом откусил половину. «Капитан, надеюсь, вам повезло больше, чем мисс О’Хара?» «Строго говоря, мистер Спок, на тот момент это была миссис Гамильтон.» На переднем сиденье, в машине, с трикодером и корзинкою на коленях, пристегнутый, все дела, Спок отделяет от связки золотистой стручковой фасоли маленький тонкий стручок, такой недоросток, что Джим посчитал бы его за брак и отправил к отходам, отделяет аккуратнейшее, строго за черешок, самыми кончиками пальцев, едва ли не ноготками… и грызет его прямо сырым! И немытым. И вот Спок готовит. Спок готовит, стоя босиком на дощатом полу и нелогично забыв про фартук. Спок разрезает на половинки, на четвертинки, затем на осьмушки темно-розовые помидоры, в разрезе напополам похожие на валентинку. Спок разрезает ярко-красные, идеально круглые помидоры, с золотистыми круглыми семечками, эти он режет кружочками. Спок чистит картошку, пожалуй, это даже нельзя назвать чистит, по одному берет из мойки бледно-соломенно-желтые, с розоватым оттенком в неровностях, молодые продолговатые клубни, с полупрозрачной, лохмушками отходящею шкуркою, и быстро-быстро скребет их коротким ножом, полный оборот в руке – и очищенный клубень ныряет под воду, под тонкую струйку из крана, и выныривает, мокро-блестящий, розовый цвет на нем отчего-то еще розовее, и падает в приготовленную кастрюлю, звучно плюхнувшись в воду. А Спок тянет руку за следующим, и с пальцев слетают прозрачные капли воды. - А ты знаешь, что Айдахо – картофельная столица планеты? - Энсин Чехов бы с вами не согласился. Он бы наверняка сказал «Брянская область». Ни один не вспоминает про Беларусь. Это уже потом Джим вспоминает, что есть такая страна, и картошку оттуда аж на Новый Вулкан экспортируют. Спок готовит, стоя за кухонным столом. Он не оборачивается, даже бросая, время от времени, реплики, разве что иногда делает шаг влево - к мойке или вправо - к плите, иногда переносит тяжесть с одной ноги на другую, и от примерно зенитного солнца в окне на серой футболке, на мятых льняных штанах лежат хаотически жаркие яркие пятна. Джиму кажется, что и гладкие черные волосы, сзади спускающие ровным мыском на склоненную смуглую шею, раскалились от солнца, капни водой - зашипят. Спок работает филигранно, с рациональной отлаженностью движений, как будто он нейрохируг за работой, или как будто художник, или вытравливает микросхемы, как в тех древних фильмах, про те времена, когда их еще изготавливали вручную. Срезает корешки с пучков зелени, вырезает из помидоров серёдки - ни миллиметра пустого расхода. Из приоткрытой крышки валит картофельный пар. Джим, развалившийся на плетеном стуле на кухне, лениво наблюдает за Споком. Ему хочется сбросить шлепанец и, вытянув ногу, толкнуть Спока под коленку. Но кухня в их снятом на двоих доме уж очень большая, с места не дотянуться, а вставать - это будет уже не то. Вместо этого Джим из холодного ящика достает себе еще банку пива. На характерный шипящий, а дальше булькающий звук вулканец знакомо приподнимает бровь. Джим со спины этого не видит, но угадывает наверняка, с вероятностью стопроцентной, не нужны никакие таблицы Лапласа, может быть, по едва уловимому смещению бликов на волосах на затылке, а может, просто потому, что слишком хорошо его знает. А может, и потому, что хорошо его чувствует. - Капитан, будет логичнее налить пиво в стакан. Таким образом вы сократите контакт с микробами, которые наверняка присутствуют на внешней стороне банки. И мне можно тоже. - Тебе? Эммм… в смысле тоже налить? - Если не возражаешь. Мой смешанный метаболизм быстро это переработает, а вкус напитка мне нравится. Джим все же - хочешь не хочешь - встает и относит Споку стакан. Сверху - шуршащая и оседающая, темнеющая, белизна, внизу сквозь стекло - прозрачное бледное золото. Попутно освободившейся рукой мимоходом приобнимает за талию. Солнечные пятна на майке и вправду горячие, горячее, чем всё остальное. Спок отпивает глоток и ставит стакан рядом с мисками, попутно второю рукой приподнимая крышку со сковородки. Присаживается на корточки, заглядывая в духовку. Там, в кулинарной таинственной глубине, всё словно внутри коричневого янтаря. Спок раскладывает на чуть углубленном широком блюде картошку, от которой парит, аж запотевают стаканы. По краям, чередуя - нарезанные помидоры и рукколу. Поливает, сужающейся спиралью, растительным маслом, тоже на вид золотистым. Последняя капля, когда уже убирает бутылку, падает на запястье, и он быстрым и длинным движением слизывает масло с запястья. Спок щедро посыпает еще горячую картошку мелко нарезанным темно-зеленым укропом, одну половину блюда, другую - какою-то яркой невероятно пахучей зеленью. - А это что за трава? - Кинза. В сушеном виде именуется кориандр. Джим с любопытством принюхивается… запах незнакомый и, несмотря на его интенсивность, нежный. - Ну это уж точно блюдо не американской кухни! Какой-нибудь европейской? Восточноевропейской, наверное. - Если не углубляться в подробности - именно так. Джим бы охотно углубился в подробности, кухни - да черт с ней, а вот споковых склонностей даже очень. - Спорим, у тебя где-нибудь хранится кулинарная книга, оставшаяся от бабушки? - По материнской линии. В забронированной ячейке в камере хранения при общежитии Академии Звездного Флота. Где же еще хранить вещи, которые не нужны в миссии? Последний штрих - помидоры посыпать молотым перцем и солью, что еще несколько мгновений блестит на поверхности тающими кристаллами. И никаких перечниц-солонок - щепотью. Джим перехватывает Спокову руку, не дает вымыть - сам облизывает кончики пальцев. Пальцы у Спока перчёные и соленые, с незнакомым травянистым привкусом, наверное, от кинзы, и шершавые на языке, как обычно бывает после того, как почистишь картошку. - Спок! - до Джима вдруг отчего-то доходит - отчего-то как раз в этот момент. - А как же что еду не полагается трогать руками? Спок как обычно логичен: - Это пока еще не еда. Это продукты. Из сковородки на другое, деревянное блюдо, перелетают жареная прямо стручками фасоль, жареная… - Вы что, у себя на Вулкане - и кукурузу жарите? - Разумеется. А вы на Земле разве нет? - Не, ну оно конечно… особенно за киношкой… но чтобы кружочками, вместе с середкой, да еще и на масле?! В керамической плошке смешивается, деревянной лопаткой, какая-то белая с зеленым субстанция, оттуда пахнет обалденной смесью сыра, размятой петрушки и чеснока, и чего-то еще; Джим, не удержавшись, макает туда жареную фасольку, ага, прямо руками. А что, покуда на стол не выставлено, это не еда, это продукты! Из другой кастрюли появляется приготовленная на пару цветная капуста, к изрядному Джимову разочарованию, он-то ожидал каких-нибудь новых вулканских чудес, уж этой нудятины-то наелся еще в детском саду, до сих пор из ушей лезет. Но Спок невозмутимо поливает белёсые кочешки маслом, на этот раз растопленным сливочным, засыпает толчеными сухарями, отчего они сразу делаются похожими на новорожденных ригельских ёжиков. - Всё равно не верю, что это может быть вкусно, - упирается Джим. Хотя, если честно, то в таком антураже он готов признать вкусным даже пловиковый суп… теоретически, разумеется, практически Джим его ни разу не пробовал и пробовать не собирается, ну его, вдруг там миллион аллергенов? Но вареная на пару цветная капуста - это уж нет, это увольте. Но у Спока в запасе… - Спок, ты что - вулканский кухонный Санта-Клаус? Что у тебя в мешке на любой случай жизни вкусняшки? - Предположение не лишено логики. В виртуальном мешке Спока к овощам имеется соус… изначально это был, похоже, обычный банальный кетчуп, но теперь в бордовую вязкую жидкость брошены специи, тонкой струечкой влита ложка жидкого меда, влито… - Спок, это что - бренди??? - В бабушкиной кулинарной книге это числилось как «коньяк, 3 ст. л.». Люди никогда не знают, когда вулканцы улыбаются. Потому что вулканцы улыбаются не лицом. Джим ощущает эту улыбку - растекающееся золотое тепло, запах ванили. Не обязательно даже и прикасаться… но он все-таки прикасается - на краткий миг сплетают пальцы, делясь золотистым теплом. - Джим, можешь нести всё это в гостиную. У нас сегодня торжественный обед или обычный? - Конечно, торжественный! Пойду переодену простые шорты на шорты с гербом Федерации. - «…без серпа и молота не появишься в свете…» - цитирует Спок то ли Маяковского, то ли Чехова, то ли обоих разом. - И не забудь вилки. - А будешь нелогично указывать на само собой разумеющееся - положу вообще китайские палочки! Джим перетаскивает блюда в гостиную, на низкий стеклянный столик. Расставляет тарелки. В гостиной недофранцузские окна, которые распахиваются прямо в сад, стоит перелезть через низенький подоконник, Джим распахивает их настежь, снимает даже москитные сетки, черт с ними, с комарами, зато свежего воздуха теперь - хоть отбавляй, и чертовски-чертовски жарко. Солнце перевалило к закату, и теперь будет светить прямо сюда. На черной поверхности столика вспыхивают золотистые искры. Что-то проносится мимо Джимовского лица, точно пуля из древнего револьвера. Вжух-вжух, туда и обратно - и звучно стукается об шторы. Без преувеличения стукается, об жесткую проклеенную ткань жалюзи, и с таким же стуком валится на подоконник. - Оп-ля… ты только погляди, какой красавец! На ладони у Джима лежит жук-усач, здоровенный, матово-черный. Спок с сомнением - явно непривычная живность - трогает жесткую спинку пальцем. Зашибленный жук поджал лапки и не шевелится, они уж совсем было думают, что он напрочь убился, прикидывают, как хоронить - но тут жук шевельнул длинным усом, затем расправляет и лапы, смешно и щекотно, Джим пересаживает его на ладонь Споку, Спок, подержав, пересаживает на подоконник… жук ковыляет по белому эко-пластику, и вдруг, расправив крылья, взлетает, тяжко и шумно - Спок аж напоказ зажимает руками уши. В тарелках картошка, и овощи с соусами, и вот гвоздь программы: Спок торжественно вносит, дымящееся и распространяющее аромат на весь дом, только что из духовки, такое, что у Джима вырывается одновременно торжествующий и негодующий вопль: - Ты испек мои яблоки!!! - Вам следовало бы быть внимательнее, капитан. Кроме ваших я купил еще полкило. В гостиной имеется пианино, покрытое слоем пыли и напрочь расстроенное, но Спок, оказывается – и когда только успел? – привел его в порядок и теперь угощает своего капитана концертом из Моцарта и Гайдна. Что-то по нотам, да причем даже бумажным, раскопанным здесь же в кладовке, таким желто-коричневым и корявым, как будто их поливали кофе и гладили утюгом, что-то по памяти. За окном чертят туда-сюда бледно-серое небо птицы. - «Кадм и Гермиона»? - Совершенно верно. Не думал, что ты знаешь Люлли. - А я и не знаю. Я кино смотрел. Из окна набегает прохлада, и откуда-то приходит вдруг горьковатый запах затушенного костра. Из-под споковских пальцев стекает что-то звонкое и переливчатое, очень струнное и очень логичное. Вроде как по стилистике и знакомое, что-то явно из классики – а никак не признать. - Что это? - Сальери. - Да ну?! – Джим едва не подскакивает. Эту драматическую историю, произошедшую, ясное дело, в России, им как-то в лицах рассказывал прямо на мостике Чехов, даже Боунс проникся. А Спок тогда объявил, что эта пьеса прекрасно демонстрирует то, к сколь прискорбным последствиям приводит, когда личность, похвально приверженная логике, вдруг позволяет взять над собой верх эмоциям, и в вулканских школах ее проходят в рамках курса инопланетной литературы. – Его ж вроде ни один человек не играет?.. - Я не человек – я играю. Раззадоренный Джим оттирает Спока от инструмента и сам выдает лихой джайв. Может, где малость и перепутал, по памяти же, и вообще наполовину импровизация – зато весело! Спок с задором приподнимает бровь: «Вот как?». И выдает в ответ нечто, больше всего похожее на рок-н-ролл – однако с какими-то тонкими переливами, сбалансированными оттенками звука на заднем плане, даже не придумаешь, как и сказать, а ведь уроки музыки Джим в свое время отнюдь не прогуливал. - И как зовут этого вулканского композитора? - Сарек. - Тезка твоего отца? - Мой отец. Спок разворачивается на крутящемся стуле. - Погоди… ты хочешь сказать, что посол Сарек плюс ко всему еще и музыку пишет? Да еще и такую… эммм… танцевальную? - Не вижу логики в том, что вас это удивляет, капитан. Спок прекращает наконец споковать – на этот раз хватило его ненадолго. - Джим, ты что же, думал, что мистер Сарек – самый вулканистый вулканец? - Ну вообще-то да… - И правильно думал. Возможно, для вас, для людей, все вулканцы кажутся практически одинаковыми, как прежде в вашей земной истории для европейцев китайцы казались все на одно лицо – но все вулканцы разные. Точно так же, как люди. И все вулканцы музыкальны. Мы, если пользоваться человеческой терминологией, в большинстве своем аудиалы, и для нашей расы то, что у вас считается тонким музыкальным слухом – это норма. А отец в молодости был… нельзя сказать, чтобы бунтарем, вулканцам бунтарство не свойственно, но склонен к поиску новых вариантов. Иначе как бы он женился на моей матери? Впрочем, это не относится к делу. А еще он играл в студенческом ансамбле, и сам писал для него некоторые композиции. - Ого! И кем он там был? – Джим так прямо и чувствовал, что именно Спок ответит, чтобы добить его окончательно. И Спок и добил: - Ударником. Джим бессистемно пробежался по клавишам. Спросил: - А ты? – чувствуя, что если сейчас окажется, что Спок – не только всеглактическая музыкальная энциклопедия на ножках, но еще и страница в этой энциклопедии, то он тогда до конца жизни будет чувствовать себя дурак дураком. - А у меня другие вкусы. Я предпочитаю классику. Джим снова может дышать. И ему уже самому смешно, что он только что чуть ли не паниковал. Спок с непроницаемым видом трогает босой ногой его щиколотку. - Мы с отцом не сходимся во вкусах решительно ни в чем. Кроме одного: мы оба предпочитаем землян. Джиму требуется одиннадцать с половиной секунд, чтобы сообразить, что это была фривольная шутка. Джим хохочет. Джим подскакивает к инструменту и сходу шпарит из «Битлз». - «Twist and Shout»? - Ага! Джим выделывает несколько вдохновенных па, хватает Спока за руки и тянет со стула. «Где логика?» - Спок вопрошает это мысленно, но нисколько не возражает, подхватывает танец. Танцует Спок, кстати, так себе – чувство ритма у него идеальное, а движений особо не знает. Зато знает кучу мелодий – и отвечает буйной тарантеллой. - Ах так? Ну держись! – Джим, напрыгавшись, кидает ему в ответ «Tutti Frutti». - Вот как? – Спок, в свой черед – что-то зажигательно-этническое, Джим никак не может опознать, и только когда Спок уже разворачивается к нему, чтобы сказать, соображает. Оба произносят одновременно: - «Hava Nagila»! И оба срываются с места. Они отплясывают под воображаемую музыку, из Элвиса, Мирры Чо и Чака Берри, «Венгерский танец» Брамса, «Ирландский сад» и «Kahs’khiori», вулканские этнические танцы, которых Джим не знает, и «violent bumblebees», которых не знает Спок – обоих это смущает чуть меньше, чем нисколько. Ни одному даже не приходит в голову принести в гостиную компьютер, чтобы действительно включить музыку - им интереснее с той, что, сыгранная и услышанная, еще минуту-другую звучит в голове. Они танцуют под «Only you», и Джим утыкается носом Споку в шею, там, где она сходится с плечом, и Спок губами касается его макушки, дышит в волосы. - «Only you…» - напевает Джим, невнятно, наполовину мысленно, только чтоб не терять ритм… и не только. - «Only you can make all this world seem bright….» - «Only you can make the darkness bright.» Джим слышит собственное дыхание, он и не знал, что так запыхался и дышит так неровно и громко - как слышно это теперь, когда он слышит это не сам - через Спока. Он слышит, как колотится сердце Спока, ведь они прижимаются друг к другу всем телом, и знает, что Спок тоже слышит это - удвоенно слышит, как стучит его собственное сердце, вдвое чаще обычного, и совсем не так ровно… - Only you… - шепчет он в горячую кожу. - Only you… - слова шелестят в волосах. Руки их соприкасаются, и пальцы скользят по пальцам. - Только ты… - Только ты… - Когда летим к звездам и на земле. Только ты… - И в золоте, и в синеве. Только ты - - Когда всё катится в тартарары. Только ты - - Когда находим верный ход для игры. Только ты - - Когда за закатом приходит рассвет. Только ты - - Сколько бы ни прошло лет. Только ты - - Мурашки и бабочки в животе. Только ты - - Не остановиться на синей черте. Только ты - - Мой персональный яблочный сад. Только ты - - Ммм, капитан, все беды от яблок - так на Земле говорят? - Ммм, а разве познание - это плохо? - Познание - это хорошо. Это логично. Они сидят на низком подоконнике, у окна, распахнутого в темный сад. Спок - с ногами, прислонившись спиною к оконному проему, и пальцами ног почти упираясь в другой. Джим - развернувшись к нему, боком, опустив подбородок на сцепленные кисти рук, а их - на согнутые споковские колени. Подоконник не так уж и длинен, зато широк, места хватит обоим. - Спо-о-ок… - Что? - Ничего. Просто - Спок. - Джим. T’hy’la. Lasheri-va. Мой капитан. - Я тебя ощущаю… ты знаешь?.. - Конечно. Так и должно быть. Где-то в ночном саду чирикает, точно трясут засбоивший транслятор, птичка. Потом замолкает. Джим перекидывает ноги через подоконник, и Споку волей-неволей приходится сделать то же. В саду, на земле, прохладно. Условная, казалось бы, граница - вертикальная плоскость окна, но за ней, в доме, жарко и душно, а здесь - пахнущая листвою прохлада, приятная после дневного пекла. Они вдвоем идут в темноту, взявшись за руки. Уходят из желтого конуса света, падающего из окна, в темноту и листву. Случайные ветки касаются их, трава пружинит под ногами, а иногда щекочет обнаженную кожу, царапает легонько, не больно, и глухая и бархатная темнота накрывает их, кусты стоят смутными и плоскими, точно вырезанными из бумаги, тенями, и над ними остро сияют звезды, чьи имена они знают, но не хотят вспоминать. Темнота дышит у них за спиной, справа и слева, со всех сторон, как живая, и шершавая кора дерева, может, и старой яблони, царапает спину ниже задравшейся майки, пальцы их расцепляются только чтоб снова соединиться, они целуются коротко, быстро, им надо сейчас же, сию же секунду, прижаться друг к другу всем телом, оба чувствуют это разом, едва натолкнувшись на яблоню и тотчас поняв, что путь их окончен. Им надо друг друга, и именно здесь и сейчас, они быстро целуются, раз и другой, Спок единственной свободной рукой расстегивает на Джиме рубашку, бросив на полпути, не дойдя до верха, тянет его к себе, хотя того и не надо тянуть, они прижимаются, вжимаются друг в друга, трутся друг об друга всем телом, ощущая кожу друг друга, одежду друг друга, Спок закидывает ногу ему на бедро, притискивает крепче, хотя крепче, казалось бы, уже невозможно, оплетает, как будто лиана, и обоим внизу нестерпимо тесно, Джим упирается ладонью в шершавый ствол, чтоб не упасть, он почти не видит лица, только смутное пятно в темноте, и целует в висок, в щеку, в нос, и куда попадется, щека у Спока к ночи шершавая и сухая, и кожа совсем другая на ощупь и вкус, не такая, как было привычно на корабле, это от солнца, он теперь знает, от солнца и свежего воздуха, они едва удерживают равновесие, но все-таки не разнимают рук, сейчас никак-никак нельзя разнимать, по пальцам стремительно бегут токи, золотистые волны, зеленые сполохи, алые переливы, обрывки эмоций и мыслей, хочу тебя, только ты, an’thel-li, se, se, люблю тебя, как же хочу, о господи, как же я тебя хочу, хочу, хочу, хочу… Так больше не удержаться, приходится расцепиться, но только не руки, но надо же двумя ногами стоять на земле, в штанах нестерпимо тянет, даже не видя в такой темноте и не соприкасаясь, чтобы понять на ощупь, оба чувствуют, что одинаково у обоих, Джим ощупью находит, стискивает, прямо через одежду, Споков набухший член, и Спок бешено дышит, похоже, чтобы не закричать, Джим втискивает собственное колено ему между ног, Спок добивает наконец последние пуговицы, распахивает на нем рубашку, кладет ладонь прямо на грудь, там, где сердце. Сердце Джима бьется ему в ладонь. Джиму отчаянно хочется ощутить его сердце, но никак невозможно отнять ладонь, но сердце все-таки хочется больше, и он все-таки находит его, пальцами скользнув мимоходом по корявому шраму, точно так же прижимает ладонь, ощущая под ладонью сдвоенные толчки. Сердца их бьются в унисон, в одном ритме – оба вдруг понимают это, не так, как это обычно говорится про двух влюбленных, не в переносном смысле, в самом прямом, пульсация обоих сердец совпадает, хотя у вулканцев вообще-то сердцебиение реже, чем у людей. - Ni’var, - выдыхает Спок, и это сбивает ритм, и можно наконец отнять руку. Спок гладит пальцами по его животу, обводит пупок, прикасаясь ко впадинке, чуть царапает ногтем, не больно, Джим и не знал про себя, что у него там такая чувствительная кожа, нет, это знал, но что такая приятная на ощупь… - Твои чертовы вулканские руки… - эти слова он то ли говорит, то ли стонет. Он чувствует разом всё: что чувствует сам от вулканской руки, что чувствует, трогая его, Спок, как Спок задевает спиною об дерево, да как раз там, где футболка его задралась до лопаток, и похоже, кожу уже ссадил в паре мест, но ему все равно, и оттого почти всё равно Джиму, и, снова найдя и прижав его член, чувствует всё, абсолютно всё. Спок перехватывает, заставляя разжать, его руку, целует его ладонь, в самую серединку, ладонь его оказывается мокрой и соленой на вкус, Спок лижет его ладонь, с середины, водя языком расширяющимися кругами, точно в какой-то странной детской игре, и наконец отпускает – и всё… Игры кончены. Свободной рукою он быстро расстегивает на Джиме шорты. Джим аж стонет от облегчения, освобожденный и в ту же секунду накрепко схваченный. Обычно он обожает видеть, как Спок, уже босиком, переступает через упавшие на пол брюки, обожает сам неторопливо стягивать с него плотные белые хлопковые трусы, восхитительные на бронзовой коже, но сейчас уже не до того, сейчас он сам действует так же поспешно; оба – руками. Оба кончают одновременно, что для обоих не диво. Если даже сердечный ритм совпадает. Джим, счастливо обессиленный и мокрый, как мышь, валится лицом Споку в плечо. У него даже волосы сосульками слиплись от пота. Спок, оказывается, мокрый тоже, футболку, которую он так и не успел снять, хоть выжимай. Оба как только что из реки. В ладонях у них плещется золотистое море. Где-то в деревьях опять кричит птица, листья чуть слышно шелестят, пробегает ветерок и спину во влажной рубашке вдруг ощутимо и неприятно прихватывает холодком. И только тут Джим внезапно соображает, что они тут уже сколько стоят обнимаются, а к ночи-то уже захолодало, а Спок, мерзлявый вулканец, еще и босиком на не слишком теплой земле. - Пойдем, - он торопит его, ведет в дом. По дороге, сбросив рубашку, накидывает Споку на плечи. Проку от этого немного, от тонкой рубашки с короткими рукавами, к тому же еще и влажной, но Джиму приятно это сделать, и Споку приятно тоже. Спок мягкий, со спутанными волосами, с большущим пятном на штанах, и он пахнет Джимом. Наверное, у него где-то имеется логика. Наверное. Где-нибудь есть. Дом ничуть не успел выстыть, самое то, что им надо. Оба плюхаются на пол, почему-то не на диван, прихватив с дивана подушки. - Черт, чего-то жрать так охота, - озвучивает общую мысль Джим. Спок полуулыбается крохотным краешком губ: - Больше пить. Пока Спок сгребает на столик остатки еды, Джим находит два недопитых стакана. - То ли пиво, то ли чай, черт его разберет. Спок берет из его рук один наугад, отпивает. - К тому же еще и теплое. Джим кривится: - А у меня напрочь остыл. Да еще и переслащенный. «Это логично. Неразмешанные остатки сахара со дна за это время успели полностью раствориться». Но оба все равно пьют, жадно, точно в пустыне добрались до оазиса. Мечут всё подряд, остывшие овощи, макая в один и в другой соус, остатки картошки, подбирают даже размокшие в масле, прилипшие к блюду листочки кинзы. Спок, все-таки сохраняя вулканское достоинство, вилкой. Джим подчищает кетчуп фасолиной. Завалявшийся со вчерашнего в холодильнике сыр, натуральный, но так себе, тоже идет на ура, вместе с уже подчерствевшим хлебом. По взаимному молчаливому - только что родившемуся - уговору: до конца отпуска к репликатору даже не подходить. В рюкзаке Джима находится еще четверть пачки раскрошившегося (брали с собою в дорогу) печенья, и оно в один миг исчезает тоже. - Носорожка, - говорит Джим с набитым ртом, - а как же что никаких эмоций, и всё такое? Ты печенье мнёшь - аж весь светишься, как будто за ушами по лампочке. Спок - он же всё-таки культурный вулканец - дожевывает, прежде чем ответить: - Чувственные удовольствия - это не эмоции, это физиология. - Что? - Джим смотрит на него вытаращенными глазами. Одно из двух: либо он чего-нибудь не так понял, либо Джеймс Т. Кирк только что совершил открытие в области вулканской культуры, тянущее на Нобелевскую премию мира. - Приятные ощущения, испытываемые от вкусной еды, приятных звуков, запахов, тактильных ощущений, прочего в том же роде, обусловлены чистой физиологией. Равно как и неприятные от ряда других вещей. Они свойственны всем живым существам, это природный механизм, обеспечивающий выживание вида. Эмоции возникают, когда это начинаешь любить, об этом думать, к этому стремиться или этого избегать… - Ага, понятно, - с умным видом кивает Джим. - А как насчет секса? - Насчет секса? – Спок теперь способен произносить это слово. И даже не зеленеть. Еще какой-то год назад ему легче было выговорить «Дьявол вас всех побери». – Как ни парадоксально, я не имею ни малейшего представления, как с этим делом обстоит у настоящих вулканцев. Мы об этом не разговариваем. Совсем. В вулканском языке даже слова такого нет. - Эмм… а как же?.. - У нас имеются некоторые эвфемизмы, но все они происходят не от слова «пол» или тому подобного, а от «ярость», «жар», «потеря самоконтроля». Но, исходя из того, что я знаю братьев и сестер, разница в возрасте между которыми менее семи лет, логично предположить, что по крайней мере некоторые вулканские пары находят этот вид чувственного удовольствия приемлемым и в периоды пребывания в здравом уме. Но в общем-то в промежутках нам это не очень и надо. - Ага, не очень и надо. Я понял. - Именно так, капитан. На этом оба окончательно укрепляются в общем мнении, что то, что было между ними в саду – это так, пустяки, еще только прелюдия к настоящему сексу. Джим некоторое время колеблется между желанием и ленью, однако первое побеждает, и он встает и идет на кухню готовить кофе. Спок постепенно тоже пристрастился к кофе (хотя и по-вулкански успешно держит эту страсть под контролем), но странному: очень крепкому, с корицей и кардамоном, и без единой крупинки сахара. Когда Джим возвращается с двумя чашками, он ожидает увидеть, что Спок использовал это время, чтобы привести себя в порядок, но Спок почему-то как сидел, так и сидит, привалившись спиной к дивану, даже не переодел испачканные штаны, и Джиму отчего-то это приятно. Они пьют кофе, даже не пьют – время от времени прихлёбывают, не глядя протягивая руку за чашкой. Пару раз по ошибке ухватывают чужую. Джим удобно расположился, прислонившись спиною Споку к коленям, и тот, запустив пальцы ему в уже ни на что не похожие волосы, разбирает их, пропускает между пальцев, разделяет спутавшиеся пряди; пальцы его ходят сходящимися и расходящимися кругами, мягко поглаживая, где-то едва касаясь, где-то прижимая, где-то почесывая… - Ммм… мистер Спок, вы в курсе, что это – самая эротическая штука на свете? - Вы заблуждаетесь, капитан. Это – всего лишь вулканский массаж. - Всего-навсего у тебя в каждом пальце по маленькому ядерном реактору. Ему хорошо… хорошо… хорошо. - Ох, Носорожка… если бы люди знали, какие вы – они бы вас всех расхватали себе в мужья и жены, вам самим друг другу бы никого не оставили, не боялись бы даже того, что придется жить с такими невыносимыми занудами. - Что ж, капитан, полагаю, это было бы полезно для человечества, однако навряд ли пошло бы во благо моему малочисленному народу. Поэтому надеюсь, что вы сохраните эту информацию в тайне. Когда они наконец засыпают, за окном уже вразнобой верещат утренние птицы. - Спок… - сонно бормочет Джим. – Поедем завтра туда?.. в горы… - Ага… - Спок тоже уже совсем спит. - …только чур… не в такую рань… - …логично… в такую уже и не получится… - …надо взять решетки… я мясо пожарю… да… заехать купить… и тебе овощей… тоже пожарю… - …я и мясо… попробую… любопытно. Наверное, капитан бы на это сказал «по-ра-зительно». Но он уже крепко-накрепко спит.