Большая Медведица

      Ледяной ветер, порывами дующий с моря, пригибал к земле жёлтую безжизненную траву с пустыми «коробочками», отдавшими семена бурой почве; целый склон был устлан этими растениями, издали походившими на качающих головами змей. Тут и там «ковёр» прорезали звериные тропы и ни одной человеческой – здесь ходят кормиться большие жвачные животные, вероятно, зубры и бизоны, но не задерживаются надолго: куда более привлекательными им кажутся луга, лежащие в плоскогорье и чуть дальше от побережья, где не так свирепствует ветер.       Люди не частые гости в этом месте: вопреки чарующей красоте прибоя и широкой полосе пляжа, лежащего под отвесными скалами, сильное течение и мелководье не позволяло выйти в воды на судне, а хлёсткие волны гнали на берег водоросли и мелкую мёртвую живность, вроде морских звёзд – всё это прело на песке и источало непередаваемый аромат. Кейт Уолкер, поднимаясь по пологому склону, успешно преодолела крепко сплетенную траву и теперь с замиранием сердца спешила увидеть далёкую линию горизонта, утопающую в туманной дымке. Розовато-серый свет струился через плотные тучи, но день был удивительно тёплый.       Снега на побережье не было совсем, он остался позади – в Барануре, кое-где лежал по пути сюда, на обочинах дороги, в канавах или в тени камней. Белели вечные шапки гор.       С высоты хорошо видно, как далеко у торчащих из воды острых «пальцев» начинается бег «барашков»: из-за мелководья волны закручивались рано и долго ласкали зеркальный песок. Кейт смотрит на их завораживающую игру дольше, чем следовало, и, спохватившись, скорее ищет путь, чтобы безопасно спуститься.       Там, где отвесные скалы подходят близко, нечего и думать – спуск равносилен самоубийству, но немного дальше неприступный берег становится более пологим, и женщина находит узкую лазейку – русло горного ручья, спускающегося прямо к пляжу. Пройдя по ущелью, она смело ступает на чёрный песок. Отметив необычный цвет, она вдруг ощущает слабый запах серы из-за короткой смены направления ветра, и обращает взгляд на светло-фиолетовые конусы, видневшиеся справа; в них будто утыкается линия берега. Они кажутся безобидными, но на самом деле сложно вообразить их скрытое могущество.       И вновь Кейт вспоминает, что у неё не так много времени. Долгая трудная дорога согрела её, а пробежав вдобавок по рыхлому песку с полкилометра, женщина почувствовала, как кожа становится неприятно липкой от пота. Остановившись и опершись руками о колени, мисс Уолкер позволила очередной авантюре прочно засесть в сердце и разуме – больше она не боялась подобных выдумок, сколь бы странными они не казались. Этим она гордилась больше всего. Окончательно отринув мир, наполненный правилами и глупыми заблуждениями, она оказалась лицом к лицу с миром, где истина – только природа, всё остальное – вера.       Торопливо скидывая с себя одежду, Кейт тряслась не от холода, а от нетерпения. Вокруг ни души: ближайший населенный пункт в сорока километрах отсюда.       Побросав всё на свободный от водорослей участок песка, она помчалась к морю, открывавшему путь к океану, чьи воды отступили перед ней, обнажив мокрый твёрдый песок, чтобы затем накатить вновь, чуть не сбив с ног. Её тело, восстановившееся после болезни, окрепшее и закалённое сибирскими холодами, приняло на себя удар ледяного буруна, иглами впившегося в кожу. Рокот поглотил её, обнял пеной. Уолкер делает широкий прыжок, подхваченная белыми языками, и несётся дальше, ожидая, когда следующий гребень обрушит на неё свою мощь. Гибкость и красота женщины сливается в естественной гармонии с неисчерпаемой полнотой «древнего мира».       Она корабль, не знающий, куда плывёт, и борющийся с волнами. Она слепой капитан, не видящий огня маяка.       Вдоволь наигравшись в прибое, женщина возвращается на берег и ещё долго идёт до своих вещей, оставляя вереницу босых следов. Она успевает кое-как вытереться и надеть штаны, прежде чем на скале появляется точка. Чудом она замечает её и, прижимая к груди майку, машет рукой, широко улыбаясь, хотя с такого расстояния её эмоции различить невозможно. Точка исчезает, и Кейт немного грустно опускает руку. Сердце который раз защемило от странного чувства. Она вдруг подумала, что его принятие будет следующим шагом к пониманию себя самой и собственных желаний.       Никаких преград и предрассудков – её новый принцип жизни, жизни, полной приключений и открытий.       С этими мыслями авантюристка завершает своё облачение в привычную одежду и согревается очередной пробежкой, в этот раз действительно необходимой. И всё равно обратный путь занимает чуть больше времени: всю энергию американка растратила на купание, и после него затяжной подъём наверх оказался непростым. Наконец, она снова оказывается на травянистом склоне под внимательным взором автоматона, что ждал её немного ниже.       - Всё в порядке? – Спрашивает она, сократив расстояние между ними до комфортного разговора.       - Да, - коротко бросает он, - вы сильно задержались, Кейт Уолкер.       - В самом деле? – - Наиграно удивилась она. – Извини, не заметила. Но ведь мы никуда не спешим…       Оскар разворачивается и, ничего не ответив, молча идёт к машине, оставленной на дороге за холмом. Шёл неторопливо, но быстро, так, что американка еле поспевала за бывшим машинистом, который, похоже, вновь принял на себя эту роль. Раньше он не обладал такой прытью и был куда более разговорчив с ней, делясь некоторыми соображениями и впечатлениями, потому Кейт всерьез обеспокоилась его скрытностью.       - Оскар, - кладет она руку на его плечо в надежде добиться хоть слова от того, чьи мысли оставались для неё тайной. – Что-то случилось? Ты будто игнорируешь меня.       - Вам показалось, Кейт Уолкер, - говорит автоматон и отступает, не так резко, как от мадам Айаваски, но всё же.       Женщина злится, что не может понять его эмоции по лицу: в её распоряжении только интонации его голоса, замаскированные обычной официальностью, которую он так любит доводить до совершенства. Он же может наблюдать все тонкости смятения на её лице в мельчайших подробностях. Чем вызваны эти изменения в его отношении к ней? Неужто дело только в возвращении в привычное русло профессии? Эта головоломка ей точно не по зубам.       Когда они выходят на дорогу, Кейт смотрит в сторону границы в робком ожидании, будто бы вот-вот там появится человек, давший обещание нагнать их. Но человек не появляется, и Оскар окликает её, видя, как наполняется тенью тревоги худое лицо. Многое в женщине автоматону было уже знакомо. Когда-то ему казалось, что она была ближе к нему, чем к господину Форальбергу, но не теперь: пережитые приключения и духовная связь с юколами сделали её похожей на Ганса – отрешенная и смотрящая вдаль. Бывший машинист вновь вёз гения к мечте – это цель, которую он в состоянии достичь и которую он понимает больше, чем изменившуюся мисс Уолкер.       Он заводит двигатель, что служит сигналом к отправлению.       - Я хочу остаться, Оскар, - вдруг говорит она автоматону, подойдя к открытой дверце, - всего на ночь. На рассвете поедем.       - Это не рационально, Кейт Уолкер, - возражает новоявленный водитель.       - Давно ли я делала что-то рациональное? – Лукаво улыбается женщина. – Всего ночь, Оскар. Ты не можешь мне отказать в такой маленькой прихоти. Мне так нравится здесь, вблизи океана…       Противостоять этой тяге к нетронутой природе он не в силах и соглашается с условием, что на заре и не минутой позже они отправятся в путь.       Взгляд Кейт тускнеет под конец его слов, и Оскар расценивает это, как нелепое желание женщины ждать мистера Уолкера до скончания дней. Он может и вовсе не прийти, и для американки это станет очередным ударом.       Господин Форальберг никогда никого не ждал и оглянулся, на памяти автоматона, лишь единожды, садясь в Аралабаде в вагон поезда.       Поразмыслив, женщина говорит:       - Я тогда пойду ещё погуляю.       - Хорошо, только возвращайтесь до темноты.       - Ты не хочешь пойти со мной? – Интересуется она, хотя знает ответ.       - Я лучше подожду вас здесь, Кейт Уолкер, - говорит он и глушит мотор.       Американка подаётся вперед, решая добавить что-то, но передумывает и идёт прочь, стремительно и уверенно. Её фигура, утопающая в траве по пояс, не покидает мыслей бывшего машиниста вплоть до сумерек, накатив новой волной, когда эта же фигура спускается по холму к дороге крадущимся зверем. Он включает фары, освещая неровную колею, и она, прикрыв бьющий в глаза свет рукой, лавирует среди луж и грязи.       Свет гаснет, как только Кейт оказывается на переднем сиденье уютного автомобиля.       - Замёрзли, Кейт Уолкер? – Его вопрос звучит больше как утверждение из-за попыток женщины согреть руки.       - Немного, - смущается она, усмотрев в его словах скрытую заботу.       - Простите, я не могу включить печку из-за ограниченного запаса топлива. Вряд ли вы захотите искать бензин в этой глуши.       Её тихий вздох и лёгкий наклон головы говорили о полном смирение с необходимостью мёрзнуть до утра. На самом деле Оскар надеялся переубедить её: женщина и так устала от суровых холодов и лишний раз испытывать дискомфорт, возможно, не стала бы. Он помнил, как жалась она к топке в кабине локомотива, обхватив руками мохнатого юки, спасаясь от пронзительного ветра.       Словно прочитав его мысли, Кейт с горечью произносит:       - Мне не хватает топки из кабины поезда.       - Если бы мы уехали… - начинает он, но замолкает с её резким: «Я не о том!».       - Мне не хватает того времени – момента нашей последней дороги.       - Разве в этом было что-то особенное?       Ей бы очень хотелось сказать ему, что именно в ту жутко холодную ночь, когда она испытала очередную потерю – потерю вагона – охваченная чувствами тревоги за Ганса, опасности, восторга и победы, она впервые ясно увидела, на что действительно способна. И единственный, кто был рядом, вёл поезд чрез непроглядную тьму.       Машина на пустой разбитой дороге кажется инородной под звёздным куполом. Не на своём месте был и локомотив с машинистом, подверженные неприятием со стороны юколов.       Как и тогда, Кейт содрогается мыслью: чем больше погружается она в неизведанную дикую природу, тем сильнее удаляется она от всего, что дорого её сердцу. Это неизбежная плата за сладкую свободу.       Женщина промолчала, сомневаясь, что Оскар поймёт её отвлеченные путанные рассуждения, – нет, не так – она сомневалась, что он захочет их понять, ведь она точно знала, что он может. Он зовёт её, не дождавшись ответа, и она списывает всё на усталость.       Автоматон теряет всякую надежду как-то ещё повлиять на мисс Уолкер, когда та устраивается на сиденье, откинув чуть спинку и поджав ноги. Будто нехотя, а на самом деле с глубокой ответственностью, неловко снимает он куртку и вручает ей, всё оттягивая этот момент до последнего. Такая вещь как холод больше не преграда для Кейт Уолкер.       Резкий запах машинного масла кажется ей чужим после тонких ароматов трав и моря, однако она привыкает к нему почти сразу, забывая грохот прибоя. Не этот ли запах остановил Сару в её неистовом рвении вперед?       Мигом при воспоминаниях милого девичьего лица, женщина воскрешает в памяти свой последний разговор с юной Такмун, и на душе становится скверно. Она укрывается курткой и замирает, спрятав лицо в воротнике.       - Вы в порядке, Кейт Уолкер? – Слышит она голос, ещё сильнее терзающий её сердце. «Он имеет право знать», - говорит она самой себе голосом Сары, но бледное старческое лицо Ганса со впалыми щеками и чётко обозначившимися глазницами на пороге смерти, строго и серьёзно, как никогда прежде. Мужчина сжимает её руку на прощание и смотрит, как отливает в холодном свете сердце автоматона, слегка качающееся на шее женщины, склонившейся над стариком. Он касается его, и Кейт что-то говорит, глотая слёзы – она не помнила, что именно, но после её жалостливого шепота, лицо Форальберга освещается мгновенной решимостью, которая часто посещает умирающих в момент ухода. Речь наследника фабрики немощна и отрывиста, и он так и не узнал, поняла ли американка его последние слова или те остались неясным бредом безумного гения.       Кейт отнимает ткань от лица и смотрит на автоматона также решительно и строго, но недолго: взгляд смягчается, и женщина торопиться совершить задуманное, пока смелость не покинула её. Он ждёт привычного ответа от неё, вроде: «всё хорошо, Оскар», но вместо этого она таинственно произносит:       - Я знаю – это был ты, - и продолжает, не дав ему переспросить: - ты пришёл ко мне в ту ночь, а не Пятый. Ни один автоматон из общества не сказал бы «я всего лишь автоматон», им не позволила бы гордость. Не смей отпираться! – Предрекает она его выпад. – Ты хотел видеть меня, и я знаю, почему. Ты впервые почувствовал, что можешь отступить от правил, но испугался, и притворился Пятым. Я понимаю… «Общество» не говорит об этом, но все догадывались.       - Не понимаю, о чем вы, - отрешенно отвечает автоматон, смотря в лобовое стекло. Увы, ему не удастся уйти от взгляда женщины, которая вынуждает его взглянуть на себя настойчивой просьбой. Беспокойство отразилось на нём в виде лёгкого сбоя в слаженной работе шестеренок, отвечавших за поворот головы.       - Ты видишь этот мир, как вижу его я. Ты больше, чем машина, больше, чем автоматон, наделенный душой. Признай же – ты чувствуешь красоту.       Слова американки неожиданно задели спрятанное внутри него нежелание признавать всякие перемены, хотя в Обществе он позволил себе порассуждать на тему: что же заставило Пятого взяться за образ мисс Уолкер? Совершенство и естественность форм одного из лучших представителей людского рода? – вероятно; или в основе лежит нечто другое – эфемерная тяга испытать эстетическое удовольствие. Задумавшись об этом, он анализирует и самого себя, и именно это в итоге побуждает автоматона отправиться в Центр отладки под покровом ночи, в тяжёлую бурю, чтобы взглянуть на женщину не как на интересного собеседника, а как на гармоничное сочетание всего сущего в едином организме.       «Крайне хрупкий механизм», - думает он, вспоминая рану на её теле. И вместе с тем этот «механизм» способен на удивительные вещи: быть крепче железа и чувствительнее самой тонкой пружинки. Противоречие поразительно!       В то же время он не строит иллюзий на свой счёт. Объективность и «адская» точность – вот критерии качества автоматонов династии Форальбергов, иначе – он не один из них. Точность в работе и знании своего назначения.       - Вы говорите об очень странных вещах, Кейт Уолкер. Рискну предположить, что Общество сбило вас с толку в понимании автоматики. Вам следует придерживаться иных убеждений…       - Это каких же?       Её брови приподнимаются наверх в лёгком удивлении, чуть шире распахиваются без того большие глаза, сейчас тёмные в недостаточном свете бледной луны.       - Всё, о чём вы говорите, противоречит автоматике полностью. Любое чувство априори невозможно…       Он замолкает, потому что она решительно приближает своё лицо к его, но тоже пугается в последний момент и отступает, окутанная сомнениями, как некогда перед помолвкой с Деном. Только теперь она видит руку, выставленную Оскаром вперед, видимо, чтобы остановить её порыв. Обида и злость застилают Кейт глаза.       - Помните, - отозвался он протяжно и гулко, - правила запрета фамильярности с пассажирами включают в себя не только словесное общение. Соблюдение психологической и физической дистанции – есть оказание уважения.       - Что за глупости? – Фыркает она, тряхнув головой, - Не ты ли сам недавно забывал о ненужных запретах. Всё это чушь!       - Программа – не чушь, Кейт Уолкер, - терпеливо возражает он, - а важнейший функциональный компонент системы.       - Всегда ты прикрываешься ей, когда тебе удобно, и правилами тоже. Не пытайся доказать мне, что только они и движут тобой: ты забываешь о них также внезапно, как и вспоминаешь.       - Я только автоматон, - повторяет он, как молитву, заученную фразу, - и программа позволяет некоторые отступления в случае исключительных обстоятельств, где это будет необходимо и не найдётся альтернативного пути.       Он договорил до конца, несмотря на её перебивавшие реплики, вернее реплику, повторенную теперь с удвоенной силой. Тишина заложила уши. Кейт закрыла ладонью рот, осознав, что именно она произнесла. Машинист настойчиво вытребовал у неё сказать это ещё раз, и, проглотив комок в горле, она говорит:       - Нет никакой программы, Оскар.       - Что это значит? – Мгновенно слетели с него напускная отчужденность и манерность.       - У меня был разговор с Гансом… перед самой его кончиной. Он вложил последние силы, чтобы рассказать мне о тебе и об автоматонах, наделенных душой. Он умолчал о собаках и других моделях XZ2000, но упомянул предварительные эксперименты с внедрением блока «Душа» - воли. Воля совмещалась с разумом, но не с программой, которая выступает барьером на пути естественного познания мира. Поэтому Ганс отказывается от неё, оставляя лишь знания в чистом виде и правила, не обремененные запретами. Ты не следуешь программе, Оскар, ты следуешь обычной морали, какая есть у всякого порядочного человека.       Она опускает взгляд.       - Ганс велел мне молчать. Видимо, он не исключал возможности, что я найду способ вернуть тебя или заимею знакомство со Штайнером. Теперь ты понимаешь, как шатко Общество. Я думала, что смогу стать для них примером нравственности, как для тебя мадам Форальберг. Но затем, с твоим приходом…       Оскар ждал завершения её монолога, но его не последовало. Понимание, что всё, на что он полагался – незыблемое, устоявшееся, истинное – в один момент превратилось в пустое убеждение, ещё не пришло к нему. Он вспоминает строгое лицо владелицы фабрики, всегда отрешенно-холодное, с поднятым вверх подбородком и пронзительным взглядом. Её слова всегда звучат чётко и отрывисто, распоряжения и приказы не терпят возражений, и только однажды в её образе мелькнула плавная сосредоточенность, схожая с задумчивостью мисс Уолкер.       Ничего не ответив, бывший машинист покидает салон автомобиля, не дав Кейт остановить себя робким касанием. Огромный мир, окружавший двух путешественником, показался ему вдруг невообразимо пустым.