Дождь капал сквозь прохудившуюся крышу на Ач-То с противным мерным «цок-цок». Рей зябко поежилась под сырым одеялом, молча врученным ей Люком.
Ей было холодно. Ему тоже.
Неба над островом просто не стало, его затянуло прочно и надолго. Люк говорил, что такая погода могла стоять несколько недель. Провизия быстро заканчивалась, а идти ловить рыбу, доить или собирать яйца в такую промозглую сырость не хотелось. Рей подтянула колени к груди и закрыла глаза. Волосы разметались по подушке темным ореолом.
Она ничего не видела и ничего не чувствовала. Как и всегда.
Он стоял над ней безмолвной прозрачной фигурой. Чем-то меньшим, чем возмущение в силе, меньшим, чем воспоминание.
Он, Энакин, улыбался.
Так странно было понять, осознать правду уже после смерти. Насмешка Силы, самое изощренное издевательство, на которое только была способна судьба. Когда он впервые увидел Падме, что-то внутри него раскрылось, распустилось, как невиданные тропические цветы, про которые мама читала ему когда-то на ночь. Он, казалось, узнал её. И после этого мгновения каждый день до самой смерти она снилась ему, отпечатавшись тонким силуэтом на обратной стороне век. Когда у него еще были веки.
Он придумал себе её, придумал, как сказку о не-одиночестве, сказку о прекрасной принцессе в башне из песка. Только вот песок он никогда не любил. А она его. Не любила.
Потому что он обознался. Целовал её живое тело, но ощущал под собой лишь пустоту. Без Силы, без принятия, без тепла.
Ему было холодно.
Он был Избранным, это правда. И никто в целой Вселенной не мог разделить с ним одну судьбу. Только она. Если бы родилась на полстолетия раньше. Потому что была такой же, была его отражением, недостающей частью.
Было ли это его наказанием? Было ли это наградой за то, что смог вернуться? В любом случае, он был благодарен. Без Люка и поспешного, незавершенного искупления он смог продолжить существование. Дождаться.
Её рождение всколыхнуло тонкую ткань Силы, будто в спокойную прежде паутину залетела белоснежная бабочка. Он ощутил это как взрыв сверхновой, как свет в конце тоннеля сожалений.
И больше не покидал её ни на секунду.
Она была талантливым ребенком. Совсем как он. Она была упорным ребенком. Совсем как он. Она смогла выжить, несмотря ни на что. Совсем как он.
Он стоял за её спиной, когда она сразила его внука. Направлял её — свой — меч. Как и множество раз до этого. Он учил, растворяясь в её тени, неотделим от неё самой. Его взгляд — синий — сверкал в её карих глазах. Его — их — мощь ревела в ушах его внука, раскинувшегося на пропитанном кровью снегу у её — их — ног.
Она уже заснула и теперь беспокойно ворочалась во сне. Дождь лил и лил, сквозь прохудившуюся крышу совсем рядом с изголовьем её кровати просачивалась ледяная вода. Он вытянул руку, позволяя нескольким каплям задержаться на своей ладони.
Она лежала перед ним, беззащитная и открытая, как и тысячи ночей до этой, — настоящий цветок, но не тропический, а пустынный: скромный, неяркий, обманчиво хрупкий. Сохранивший в себе жар солнечной печи и ласку утренних робких лучей. Настоящий Свет. Не без изъяна, как и он сам, но просто находиться с ней рядом, просто быть около её внутреннего тепла, эфемерно сплетая свою Силу с её, — трепет полуночной звездой просыпался у него внутри.
Ему хотелось поправить прядь её волос, хотелось уложить её голову на свои колени. Прикоснуться. Хоть раз. Теперь, когда она выросла и он стал удивительно жадным. Темным страшным вихрем поднимались и скручивались в нем желание обладать, страсть и нечеловеческая, звериная нежность. Которую никогда не понимала Падме, которую никогда не могла принять.
Сначала он думал разделить с ней её тело. Они слились бы, стали бы одним невозможным в едином могуществе существом. Возможно, в этом и был замысел Силы, что позволила ему оставаться, позволила существовать все меньше за чертой и все больше здесь. Но разве он когда-то слушал Силу?
***
В красном тронном зале на Сноука снизу вверх смотрели совсем не те глаза, что прежде. Карие, но синим взглядом исподлобья.
Это тело было больше, чем то, что было ему привычно когда-то, и меньше, чем сплав плоти и железа, который был потом. Но молодое, здоровое, сильное, кровь от крови. В грудной клетке билось сердце, живое и горячее, а чужое сознание все еще рвалось наверх, трепыхалось под неподъемным грузом его воли.
С этим придется разобраться потом.
Рей — вот, что сейчас важно. Всегда было важным.
***
Очередная гулкая тишина затопила пространство. Узы Силы продолжали накатывать на них лавиной, не выбирая момента, оставшись в наследство от чужой личности или, может, поспешив проявиться.
Она боялась, злилась, нервничала. Поглядывала украдкой на него, и её глаза всякий раз расширялись от удивления. Не узнавала и узнавала одновременно. Ему было знакомо это чувство. Он сохранял молчание.
Он не был похож на своего внука — ничуть. Стеснение и свежая ребяческая влюбленность давно были пережиты им, перемололись временем и сожалениями. Но он ждал почти 70 лет. Подождет еще. Померзнет.
Что-то решив для себя и уверенно шагнув к ней, он поднял тяжелый взгляд к её удивительно красивому в растерянности лицу:
— Рей, позволь коснуться тебя. Хотя бы раз.
И навсегда.
